Братство бумажного самолётика

Екатерина Витальевна Белецкая, 2022

Это история о свободе и выборе. Или нет, не так. Прежде всего, это история о мальчишках, которые, вопреки всему, сумели сделать выбор, не смотря на то, что никакого выбора у них не могло быть. Трудно что-то предпринять, если живешь в детдоме… или на Сфере, ведь ни там, ни там речи не может идти ни о свободе, ни о выборе, ни о попытках хотя бы выйти за поставленные рамки. Выбор ждёт впереди, но предполагаемая инициация на самом деле не выбор, а единственный выход из казалось бы безвыходного положения. Вот только даже самая распрекрасная интелектронная система класса Адонай, способная создать подобную ловушку-модель, не может предусмотреть всего – например, бумажные самолетики. Или сочувствие, которое невольные палачи испытывают к своим жертвам. Или еще что-то бесконечно важное, недоступное интелектронным системам.

Глава 2

Ит Соградо. Док

Потеря была невелика, она почему-то даже развеселила — звонок этот за четыре года осточертел просто неимоверно, и то, что мальчишки приложили к нему руку, превратив в немое напоминание о былом величии, которое никогда больше не будет противно тренькать, даже в чём-то обрадовало. Интересно, зачем им понадобилась именно чашечка, почему они не утащили звонок целиком? Немного странно. Впрочем, братья и были странными, действовали порой абсолютно нелогично, абсурдно, кажется, они и сами порой не осознавали свою собственную мотивацию. Или мотивация была чужая… Ит задумался. Возможно, заказ от Комара, братья сегодня снова «крыса», а у Комара фантазия ещё та, следует признать. Больная фантазия, если уж начистоту. По хорошему, и Комара, и всю его компанию следует отправить к психиатру. Оптом. Сразу. Но это Масловка, поэтому никаких психиатров, конечно, нет, и не предвидится. А предвидится вечер, и очередное избиение «крысы». Бедные братья Фламма, и бедный я, который имеет право, считай, только сидеть в кабинете, перебирать бумажки, и проводить осмотры по графику. Чёрт бы побрал это всё.

В дверь постучали — Ит поднял голову от журнала, и произнес:

— Войдите.

* * *

Посетители к доку шли ежедневно, и состав их был давно известен и заучен. Баб Зина: давление. Лаврентьич: похмелье. Физик: подагра. И так далее, в том же духе. Вообще, по уму, док не обязан был принимать преподавателей и персонал, но принимать приходилось, тратя на эти приемы то время, которое в штатном расписании отводилось детям. Дети тоже приходили, или их кто-то приводил, но это случалось на порядок реже, чем нашествие преподавателей. Сегодня была суббота, и Ит знал, кто, когда, и с какой проблемой наведается — не смотря на то, что время было каникулярное, ходили к нему, как на работу. Быстро разобрались и поняли, что он действительно умеет лечить, может лечить, и лечит хорошо, вот и шли. Впрочем, страдальцев тоже можно было понять. Зачем обращаться в поликлинику, когда под боком есть свой врач, с руками, с головой, понимающий, и безотказный?

При других обстоятельствах Ит, с высокой долей вероятности, послал бы всю эту братию куда подальше, предварительно честно приняв по одному разу, но — не в тех, в которых он и Берта находились последние четыре года. Не принимать было нельзя. Отказывать было нельзя. Даже проговаривать вслух своё мнение о происходящем тоже было нельзя, потому что по условиям договора, на заключение которого ушло три года, было нельзя вообще ничего, лишь молча находиться на своём месте, и наблюдать. И спасибо, что хоть так. Ужас, да. Кромешный тёмный ужас, но иного выхода просто не существовало.

…На пороге кабинета стоял завхоз, и причина его появления ощущалась на трехметровом расстоянии — Ит невольно поморщился от запаха перегара.

— Здорово, Лаврентьич, — вздохнул он. — Что, голова?

— Она, проклятущая, — подтвердил завхоз. — Итгар, родимый, мочи нет терпеть, дай эту твою… как её… коку…

— Элеутерококк, что ли? — спросил Ит, вставая из-за стола. — Лаврентьич, ну вот на кой ты опять вчера столько выпил, а?

— Да я немного, — замахал руками завхоз. — И утром нормально вроде, чего-то после полудня только накрыло. А сейчас вообще как шар чугунный катается. Может, лопату сильно бросил, вот и разболелась башка-то? Не надо было кидать.

— А зачем ты кидал? — полюбопытствовал Ит, открывая шкафчик ключом с замысловатой формы бородкой. Шкафчик этот был практически сейф, и являлся мечтой для многих, но Ит, памятуя годы, проведенные на Терре-ноль, к устройству шкафчика подошел ответственно. Во-первых, шкаф был цельнометаллический, во-вторых, он был привинчен к полу, и не абы как, а на восемь толстенных законтренных на всякий случай болтов, в-третьих, замок Ит переделал сам, и вскрыть шкафчик обычными средствами не представлялось возможным.

— Сучата эти удочку мою спереть хотели, — пожаловался завхоз. — Вот и не сдержался. Ну что мне, всё в дом убирать, что ли, каждый раз? То тачка моя понадобилась, то ножницы по металлу, теперь вот удочка. Я же не миллионщик! А эти… сперва пристали — дай им, да дай. Я в отказ. Потом, смотрю, по кустам лезут, к сараю, ну я и не сдержался.

— Так кто лез-то? — спросил Ит, уже догадавшись о том, какой последует ответ.

— Братья эти, близнецы-засранцы, — проворчал завхоз. — Вообще бы пришиб, вот честно. Какие-то они…

— Какие? — Ит вытащил из шкафчика нужную бутылку, и принялся наливать раствор в мензурку. Конечно, это был не только пресловутый элеутерококк, настойку Ит делал сам, и добавил в неё обезболивающее из своих запасов. — Ну, так какие?

— Не такие, — дёрнул плечом завхоз. — Не нашенские какие-то. Не знаю я.

— А что в них ненашенского? — удивился Ит. — Руки, ноги, голова. Смотрел я их, мальчишки как мальчишки.

— Какие-то они… — не обладающий большим словарным запасом завхоз задумался. — Ну… это… Тощие какие-то.

— И чего? Я вон тоже тощий, — Ит пожал плечами. — У нас в семье все тощие, и брат у меня такой же, и мать была такая же. Что ж я, ненашенский после этого?

— Ну нет, ты нашенский, — залебезил завхоз. — Обычный ты. А эти не такие. Не знаю.

— Самые обычные они, — твёрдо произнес Ит, хотя отлично понимал, что говорит сейчас неправду — и это еще мягко сказано. — На, держи. Пей. Давай воды налью, горькая.

— Не, нормально, — завхоз залпом осушил мензурку. — Ух, хорошо пошла! А эти всё равно не такие. Вот, например, какая у них нация, можешь сказать?

Ит снова пожал плечами.

— Не знаю, — признался он. — Не моя точно. Хотя у меня две — латыши и армяне. Да, я в курсе, что это смешно, Лаврентьич, но вот так получилось, что папа маму полюбил.

— А ты вообще еще дальше пошел со своей полячкой, — поддел завхоз.

— Нормально я пошёл. Только она не полячка, а полька, — поправил Ит. — И чего?

— А того, что они непонятные совсем.

— Слушай, отвяжись ты от них, — попросил Ит. — Это у тебя от того что голова болит дурь всякая полезла наружу. Сейчас элеутерококк всосётся, и забудешь про всякие глупости.

— Ну, может, и так, — завхоз покосился на бутылку, всё ещё стоявшую на докторском столе. — С собой не отольёшь хоть немножко?

— Не отолью, — твёрдо ответил Ит. — Я не аптека, уж извини. Надо, зайдешь. Нет, повторяю, не буду я тебе с собой давать ничего, и не проси даже! Если я у вас на поводу пойду, вы быстро себе моду заведете клянчить, а у меня отчетность. Одно дело тут помочь, другое — довольствие вам устраивать.

— Да ладно, ладно, не сердись ты так, — залебезил завхоз, пятясь к двери. — Нет, так нет, я чего, я ничего…

— И не пей ты столько больше, — попросил Ит. — Одно дело голова, а если печень отвалится, что делать будешь?

— Не, печень у меня нормально, гвозди переваривать могу, — заверил завхоз.

— Переваривает желудок, — безнадежно произнес Ит в сторону закрывающейся двери. — Ай, ладно. Не батя я тебе, чтобы морали читать…

Дверь захлопнулась. Ит тяжело вздохнул, взял со стола бутылку, и поставил её обратно в шкаф. Секунду подумал, задвинул вглубь, а вперед переместил другой флакон, с примочкой. Дождь вчера был, а это значит, что скоро заявится Фрол Савельевич, в сравнении с которым завхоз кажется милейшим существом… ну да, способным кинуть в спину подростку штыковую лопату, но всё-таки.

Достали, подумалось ему. Как же они все достали, не передать — своей этакой вот хитрой тупостью, житейской смекалкой, желанием всё получить на халяву, и, главное, извечным «авось пронесёт». Интересно, кстати. Значит, братья пытались утащить удочку? Ну, это точно «крыса», к гадалке не ходи. Братья не рыбачат. И силки на ворон не ставили ни разу — спросил как-то, было дело, сказали, что брезгуют. Хотя другие детдомовцы ворон иной раз в охотку ели, другой вопрос, поймать ворону было делом отнюдь не простым. Потому что сделать силок, найти место, вдали от детдома, дойти, поймать, забить, а потом еще и поджарить — это вам не репу с картошкой тырить на хозяйских огородах. Целое приключение.

Полчаса прошли в блаженном ничегонеделании, а потом в дверь постучали снова — причем в этот раз стук был ого какой, подлиза завхоз стучал робко, «тук-тук-тук», а сейчас прозвучало «бум! бум! бум!», потому что стучал физик, он же замдиректора, а с этим шутки были плохи. Все его были обязаны опасаться. И ученики-детдомовцы, и сотрудники, и, конечно, хиляк-докторишка, которому, не иначе как за упорство, Фрол с удовольствием настучал бы точно так же и по голове, вот только начальство не позволяло.

— Открыто, Фрол Савельевич, проходите, — произнес Ит, одергивая халат. Халат, надо сказать, был на нём безукоризненно белый и выглаженный — спасибо Берте, постаралась. Да и вообще, вид вполне себе презентабельный, даже волосы аккуратно убраны в хвост, и спрятаны под этим самым халатом, «чтобы не маячили». С волосами случилась отчаянная битва в самом начале работы в проекте; отрезать их Ит отказался категорически, и поэтому была спешно придумана легенда, что носит свой хвост Ит из-за того, что волосы закрывают шрам на голове, если срезать, будет видно, а он не хочет, чтобы пялились. В принципе, концепт этот под легенду бывшего военного врача подходил пусть и не стопроцентно, но в целом неплохо, однако Итский хвост, пусть полуседой, пусть аккуратный, пусть даже и спрятанный, был в местных условиях всё-таки вызовом обществу, и ещё каким. Не таким, конечно, как фамилия «Фламма», но близко к тому. Ит вообще для столь длительной работы внешность практически не менял — так, добавил немного морщинок, седины (по легенде ему было пятьдесят два года), чуть ссутулился, и сделал в паре заметных мест шрамирование. И всё. А Берта так и вообще ничего в своём образе менять не стала, только причёску сменила на короткое каре, очень простенькое, чтобы любая местная мастерица сумела подновить.

Фрол Савельевич переступил порог кабинета так, что сразу становилось понятно: прибыла монаршая особа, не меньше. Плечи расправлены, все три подбородка задраны, в глазах — надменность и едва ли не брезгливость.

— Итгар Вааганович, добрый день, — поприветствовал он. — Я к вам по делу.

Ит встал, обошел стол, и отодвинул стул — про этот особый порядок он был более чем в курсе.

— Добрый день, — ответил он. — Присаживайтесь, пожалуйста. Какое же дело привело вас ко мне?

Правила игры было соблюдены от и до, и замдиректора позволил себе что-то, похожее на джокондовскую едва заметную улыбку.

— Погоды нынче разыгрались, — начал заход в направлении заветного шкафчика замдиректора. — Нестабильные погоды. И следует осознавать, что подобные атмосферные явления…

Ит с неприязнью смотрел Фролу чуть выше переносицы — стараясь держать в фокусе несколько седых волосков между бровями, и поменьше замечать всё остальное: водянистые глазки, гладко выбритые подбородки, какой-то белый налет в уголках губ (кажется, от зубного порошка), красноватую шею, которую натирал воротник рубашки. Пакость, думалось ему. Какая же это всё пакость. И… господи, если бы я хоть что-то мог сделать, но я ничего не имею права делать, и сейчас я, как миленький, достану примочку из шкафа, да еще и натру этой твари этой примочкой косточки на ногах, потому что для того, чтобы удержаться здесь, надо очень сильно постараться смириться с этой пакостью, и делать вид, что её не существует. На секунду он представил себе, что ломает замдиректорскую шею, и он даже услышал протестующий хруст позвонков и треск, но…

–…следствием является болевой симптом, который и привел меня к вам в кабинет, — закончил свою пространную речь Фрол Савельевич. — Вы, как обладатель соответствующего диплома и знаний, и приносивший присягу Гиппократа…

— Я клятву военного врача давал, — в сотый раз напомнил Ит. — Гиппократ это дело давнее, как вы понимаете.

— Но, в любом случае, вы не вправе отказывать страждущему, — твёрдо произнес Фрол Савельевич.

— Подагра? — спросил Ит. Фрол кивнул. — Одну секундочку. И, Фрол Савельевич, я вам много раз говорил: меняйте режим питания. Исключите, пожалуйста, солёное, жареное, и острое. Не усугубляйте своё положение.

— Сам разберусь, — велеречивость Фрола в мгновение ока куда-то испарилась. — У вас примочка есть?

— Есть, я же сказал уже. Сейчас всё сделаю. Разувайтесь.

«Интересно, сколько же он жрёт? — подумал Ит, прикладывая смоченные в растворе марлевые салфетки к выпирающим плюснефаланговым суставам. — И где он берет деньги, чтобы столько жрать? Хотя, конечно, всё понятно, и что, и как, и откуда, но хоть постеснялся бы, что ли. Впрочем, такие не стесняются. И этот еще ничего, он, если мы всё выяснили правильно, пока что никого не убил. Ещё не убил. Ладно, не хочу об этом, не могу об этом, и не буду об этом думать, иначе я ему сейчас переломаю ноги, и вылетим мы с Бертой отсюда на такой скорости, что сложно вообразить».

— Нужно зафиксировать, — сказал он. — И пробудьте хотя бы час в покое, не ходите. Сегодня на ночь выпейте чаю с молоком, как я предлагал, и не переохлаждайте ноги.

— Опять шерстяные носки? — неприязненно спросил Фрол. — Ну сколько можно, лето на дворе…

— Вы же хотите, чтобы боль прошла? — спросил Ит. — Значит, сегодня носки. Поберегите ноги.

— Ладно, — сдался замдиректора. — Итгар Вааганович, вы составили список на июль?

— Уже заканчиваю, через час будет готов, — отрапортовал Ит, хотя список у него был готов ещё вчера. — Сегодня можно будет сдать?

— Нужно, — нашел к чему прицепиться замдиректора. — Очень бы хотелось, чтобы вы включили, наконец, пунктуальность, в список ваших добродетелей. Потому что вы в который раз уже запаздываете. Ещё раз опоздаете, лишу премии.

— Простите, постараюсь исправиться, — закивал Ит.

— Отчёты хотя бы готовы?

— Да-да-да, готовы, отдать сейчас? — Ит убрал примочку в шкаф, закрыл на ключ, и только после этого подошел к стеллажам, которые находились в дальней части кабинета. — Вот, пожалуйста. Июнь закрыт, и вот майские исправления.

— Занесёте всё вместе, — махнул рукой Фрол, которому, конечно, совершенно не улыбалась перспектива тащить самостоятельно к себе объёмистые папки. — И не тяните.

— Не буду тянуть, — пообещал Ит. — Скоро всё принесу.

— Вот и славно.

Когда дверь за Фролом Савельевичем закрылась, Ит с трудом подавил в себе желание плюнуть на неё, снова сел за стол, покрутил в руках карандаш, сунул в стаканчик, и приготовился жать следующего страдальца. Точнее, страдалицу. Впрочем, настроение у него уже стало улучшаться, потому что предстояла в его кабинете в ближайший час вовсе не трагедия, а нечто совсем иное.

* * *

Самым загадочным в этой истории было то, как химичка, Мария Львовна, в принципе сумела угодить в химички — судя по осторожным расспросам, которые нет-нет, да устраивала ей Берта, в химии Мария Львовна понимала чуть меньше, чем ничего. Все её уроки сводились к тому, что она, путаясь в формулах, читала ученикам по главке из учебника, а потом ученики переписывали выдержки из этих главок к себе в тетради. Контрольные она проводила чисто номинально, работы не проверяла, а оценки ставила наобум — хорошо, что четверки и пятерки. Она была не злой, нет, боже упаси; Мария Львовна была феерически, фантастически, феноменально глупой, до ужаса наивной, и влюбчивой, как мартовская кошка. По слухам, в Масловский детдом её во временную ссылку отправил какой-то большой любовник, причем отправил с непонятной целью — то ли уберечь эту красотку от своей жены, то ли наоборот, уберечь жену от притязаний Машеньки, с которой сталось бы придти домой, и всё в лоб высказать незнакомому человеку.

— Не понимаю, — говорила Берта. — Я искренне не понимаю, как у неё в принципе получается быть такой дурой? Это ведь нарочно не придумаешь, над ней дети смеются, а она, кажется, этого даже не замечает.

Ит догадывался, как, и понимал, что вопросы Берта задает, конечно, в риторическом ключе, но он порой и сам недоумевал, ради какой великой цели Марию Львовну терпят, именно что терпят, в детдоме, да еще и в роли учителя химии. Почему химия? Пристроили бы хотя бы трудовичкой, пол мыть и жарить яичницу она, разумеется, умеет…

— Итгар Вааганович, можно? — химичка стучать не стала, она, видимо, к его двери кралась, потому что обнаруживать свое присутствие не стремилась. — Я ненадолго.

— Заходите, Мария Львовна, открыто, — вздохнул Ит. — Что-то случилось?

«Пятница случилась, — подумал он. — Танцы в ДК. А потом случилось ещё что-то, что бывает по пятницам, и вот она здесь, ну конечно».

Мария Львовна, надо сказать, была действительно хороша собой — стройная, пышногрудая блондиночка с перманентом и подведенными глазами. Ладненькая милая фигурка, рост невелик (впрочем, тут высоких почти и не было), формы достойные, и во взгляде нечто этакое… туманное и многообещающее, но при этом наивное и чуть ли не невинное. Этакая Мэрилин Монро Мценского уезда. Одежда, правда, подкачала, потому что одежда эта была, во-первых, дешевая, и, во-вторых, подобрана безвкусно, аляписто, по мещански. Укороченная синяя форменная юбка, пиджак с ватными подплечниками, просвечивающими через слишком тонкую ткань, босоножки, расшитые бусинами — искусственный жемчуг и блестки. Полное фу, как говорила Берта, но, если принять во внимание вкусы шоферов лесовозов, вполне себе ничего. Для Морознова сойдёт.

— Итгар Вааганович, тут такое… — химичка тихонько прикрыла за собой дверь, и села напротив Ита за стол, облокотившись, причем так, что все прелести оказались как раз напротив докторских рук. — Такое… ну и, в общем, я опять к вам.

— Понял, — коротко кивнул Ит. — Вы снова?

— Ну… да.

— Мария Львовна, я же рекомендовал вам пользоваться средствами защиты, — безнадежно вздохнул Ит. — Ну вы же взрослый человек. Я понимаю, порыв, страсть… лето, наконец, но надо же как-то всё-таки думать головой-то!

— Кончились, — Мария Львовна мило покраснела. Ит откинулся на спинку стула, чтобы находиться подальше от прелестей, и покачал головой.

— Ну так купите, — с неприязнью произнес он.

— Стыдно, — она покраснела ещё гуще. — Надо в Пермь ехать.

— Так езжайте, — Ит рассердился. — Ладно, это вы уже сами. Что на этот раз?

— Чешется, — полушепотом произнесла она.

— Угу, — Ит поморщился. — Нет, ну так нельзя. Хорошо, в этот раз, судя по всему, молочница. А если сифилис? Вы позора боитесь? А без носа остаться не боитесь?

«Застращаю, — подумал он. — Ох, застращаю. Надеюсь, на пару недель хотя бы хватит».

— Боюсь, — Мария Львовна вытащила из кармана подшитый кружевом платочек, и промокнула глаза. Промокнула, впрочем, очень осторожно, чтобы не повредить тени. — Очень боюсь. Но, понимаете, так бывает, что…

— Бывает, — согласился Ит. — Люди взрослые, порой и не такое бывает. Но думать всё равно надо. Вот что, зайдите ко мне через два часа, отолью свечи, сделаете курс. Но чтобы в следующий раз приобрели изделие номер восемь, и носили с собой. И ещё, Мария Львовна, будьте вы разборчивее в выборе. Что это за кавалер такой, если у него даже на защиту денег нет?

— Есть у него деньги, — возразила химичка. — Он просто забыл…

— Угу. В который раз он просто забыл, если вы ко мне от него с такой наградой пришли? — спросил Ит. — Значит, и с другой забыл. Про это вы не подумали?

— Нет, — кажется, она растерялась. — А ведь и правда, где-то он же взял… ой, ну как же я…

— Обойдётся, — Ит встал. — Идите, и через два часа жду.

— Так чешется же очень, — казалось, химичка сейчас заплачет.

— Ну, почешетесь пару часов, — развёл руками Ит. — Мне приготовить надо лекарство, я такие формы не держу, у нас тут всё-таки дети, а не вендиспансер.

Из его кабинета химичка вышла красная от стыда, но обнадеженная скорым излечением — к Иту она за эти четыре года с подобными проблемами обращалась раз двадцать. Хоть бы она уже родила от кого-то, и осела хоть где-то, думал Ит. И лезла бы к нему со своими половыми проблемами и болячками, подцепленными от местного… гм… контингента. Да, именно что контингента, это, наверное, самое подходящее слово.

* * *

Берта пришла после обеда, она сегодня была выходная, и чем-то занималась в городе, но, видимо, занятия кончились, и Берта приняла решение вытащить мужа с работы пораньше, у того, по её расчетам, дел в этот день было немного. Пришла Берта при параде, в нарядном выходном платье, с яркой тряпичной индийской сумкой — сумка эта, заграничная, нездешняя, была предметом зависти почти всех детдомовских дам, в первую очередь, разумеется, Марии Львовны.

— Привет, — стучать Берта, конечно, не стала, зашла в кабинет, положила сумку на стол — в ней что-то звякнуло. — Отработал уже?

— Привет, — Ит закрыл последнюю на сегодня папку, тоже встал, обошел стол, и чмокнул Берту в щеку. — Да, всё уже, закончил. А откуда это ты такая нарядная?

— Собрание кружка, — пояснила Берта. — Мы там все сегодня были нарядные.

— Это какого? — удивился Ит. Берта в один кружок ходила, а другой вела сама. Первый был садоводческий, второй — математический. Ради математического, да еще и закрытого по летнему времени, Берта наряжаться не стала бы.

— Садоводы, — подтвердила его невысказанное предположение Берта. — Фотографировались для стенгазеты, показывали, что удалось взрастить. А потом ели, что принесли. У Гали была редиска какая-то уникальная, красная внутри, а Тамара всем показывала съедобный физалис, но только показывала, он у неё в горшке на подоконнике растёт.

— А ты? — Ит усмехнулся.

— Желтый кабачок, разумеется, — пожала плечами Берта. — Произвела фурор, просят вырастить семенной. Выращу, тем более…

— Тем более что их выращиваю я, — напомнил Ит. — Ладно, будет семенной, мне не жалко. Интересное что-то было?

— Не-а, — покачала головой Берта. — Совсем ничего. Что на обед давали?

— Да как всегда, — махнул рукой Ит. — Баланда «три капусты, две морковки, и куриная косточка».

— Бедный ты мой, — Берта вздохнула. — Бутерброд хочешь?

— Давай дома, — покачал головой Ит. — И я не бедный, это дети бедные. Никак не привыкну.

— Не напоминай, — попросила Берта. — Галчата голодные… кому бы бутерброд пристроить, а?

— Кто-то младший был на площадке, — Ит подошел к окну, выглянул. — Толик с Кирюшкой в футбол гоняют, отдай им. С маслом, небось?

— И с сахаром, — кивнула Берта. — Бутерброд-пирожное. Дай нож, на двоих разрежу сразу. Тебя подождать?

— Нет. Ты иди, я тут всё запру, и приду, — сказал Ит. — Ты только тихонько, ладно? Увидят ещё…

— Не увидят, — покачала головой Берта. — И я же не скажу, что от меня. Баб Зина прикроет, если что.

— Угу, — кивнул Ит. — Всё, давай. У входа встретимся.

…Это дурацкое правило — не подкармливать детей — ввёл Фрол Савельевич, чёртов замдиректора, и отнюдь не просто так. Ему нужны были дети голодные, за кусок хлеба на всё согласные, но сердобольные тетки-преподавательницы, типа Берты, совсем уж мелких всё-таки нет-нет, да подкармливали. Жалко же. Очень жалко. Галчата, правильно Берта сказала. Тощие, нескладные галчата, вечно голодные, обделенные, никому не нужные. Четыре года Берта преподавала здесь же, в Масловке, математику, и все эти долгие четыре года она так и не научилась привычке, которая от неё требовалась. А именно — не думать об этих детях, как о детях. Она даже и не пыталась ожесточить сердце, это было выше её сил. Одному только она сумела как-то, с грехом пополам, научиться. Терпеть. Терпеть и молчать.

* * *

С территории детдома они вышли вдвоем, сумку теперь нёс Ит — звякал, как выяснилось, в сумке одеколон «гвоздичный», который выбросили на рынке, и которого опытная Берта прикупила сразу три флакона. Автобуса решили не ждать, и пошли в город пешком, по хорошей погоде получасовая пешая прогулка получилась в самый раз. Берта сперва вроде бы печалилась (из-за бутерброда и мальчишек, конечно, догадался Ит), но потом развеселилась, потому что у неё возник план на этот вечер, который она решила притворить в жизнь. Для осуществления плана требовался муж, и муж тут же был озадачен.

— Давай на лодке покатаемся, — предложила Берта. — Сейчас домой зайдем, переоденемся, и на реку. Ага?

— Кто нам лодку даст? — спросил Ит.

— Лаврентьич, — пояснила Берта. — У него сегодня голова болит. Ну, болела. Рыбачить он не пойдет, сам сказал, и про лодку я уже договорилась. За веслами только к нему зайдём.

— И когда ты только всё успеваешь, — покачал головой Ит. — Может, просто у реки погуляем? Ну что нам эта лодка?

— Нееее, — покачала головой Берта. — Хочу на воду. Хоть как. Сами приучили на Окисте, а теперь в кусты? Так дело не пойдет. Поэтому будет лодка.

— Ладно, — сдался Ит. — Хотя ты, конечно, сравнила — океаны на Окисте, и эту речку. Тем более что вода холодная, даже не искупаешься.

— Зато красиво, — возразила Берта. — Кофе возьмём, в термосе, бутербродов, куртки. Покатаемся…

— Это ты покатаешься, потому что катать придется мне, — хмыкнул Ит.

— Тебе грести лень? — Берта, кажется, немного обиделась. — Ладно, сама погребу. Дел-то, скажешь тоже.

— Да погребу я, погребу, — Ит уже пожалел о своих словах. — Буду я тебя эксплуатировать, делать мне больше нечего.

— Ага, попался, — торжествующе произнесла Берта. — А вообще, смешное слово, да?

— Какое? — не понял Ит.

— «Погребу», — объяснила Берта. — Нет, ну правда. Ну смешное же.

— Наверное, — Ит улыбнулся. — Да, в принципе, немного есть. Малыш, извини, у меня голова сейчас другим занята, и я слегка торможу поэтому.

— Чем занята? — Берта тут же утратила веселость и нахмурилась.

— Различия пошли, причем уже такие, что даже этот старый дуб Лаврентьич начал их замечать, — объяснил Ит. — Так что сильно подозреваю, что относительно спокойной время заканчивается. Что-то дальше будет…

— Посмотрим, — Берта вздохнула. — Я и сама вижу. Мне тут наша ежедневная Маша сказала, что Ян похож на тебя, и спросила, не родственники ли вы. Пришлось отшучиваться. Но сам факт… Понимаешь?

— Ещё бы, — Ит потёр переносицу, поморщился, словно от внезапной головной боли. — Надо будет чуть маскировку подправить, наверное.

— Не поможет, — покачала головой Берта. — Да и зачем? Люди бывают похожими, ничего особенного в этом нет.

— Хорошо, пусть так, — согласился Ит. — Но наши проблемы, как ты догадываешься, не могут ограничиться только их внешностью.

— В том и дело, — Берта отвернулась. — Ладно. Проехали. Это всё не сегодня. Потому что сегодня лодка и «погребу». Будешь работать погребцом. Или погребуном? Как тебе больше нравится?

— Да как хочешь, — хмыкнул Ит. — Загребатором. Загребу тебя куда-нибудь на остров…

— Размечтался, — отрезала жена. — И потом позора не оберемся. Давай уж лучше чинно и благородно. Мне лавры Марии Львовны не нужны.

— И мне тоже, — добавил Ит.