Семь ночей

Евсения Медведева, 2023

Меня унизили и выбросили полуголой на мороз… Поиграли, как с безвольной игрушкой, не имеющей права выбора. Конечно! Ведь они – мужчины! Они – сила, у ног которых распластался весь этот порочный мир. У них власть, деньги, и мужские законы!А у меня? У меня только жгучее желание выжить!И я сумела! Бросилась под колёса машины, в которой сидел ОН! Моя любовь, моя нежность. Он спас, защитил и заставил влюбиться!Принц?Нет…В его глазах пляшут черти. Он мстителен, упрям и одержим мной до безумия. У него так много тайн… Но пока у нас есть всего семь ночей, чтобы познать любовь.Пока нас не разлучили навсегда.Навсегда? ХА!Да он спалит все, к дьяволу, только бы я вновь оказалась в его руках. Вернее, уже спалил…

Глава 2

— Ну и дерьмо! — Рустам уже на пятый раз рассматривал ролик с видеорегистратора. Шерлока, мля, из себя строил, хотя на записи отчетливо было видно, как из непроглядной пелены вьюги выныривает девушка в белой шубе и замертво падает под колёса тачки. — И ведь не доказать, что это не ты её бампером протаранил.

— А кому ты доказывать собрался? — я сдернул с себя окровавленную рубашку и бросил в огонь камина. — Чёрт! Запонки…

— Не обеднеешь. К ментам нельзя идти, Вадь.

— Да ты что? А я хотел в 112 звонить уже! — содрал с себя и брюки, отправившись голяком в ванную. Встал под ледяной душ, надеясь, что мозг хоть чуть-чуть начнёт работать.

— Кто, млять, она такая? — Рустам, очевидно, решил после произошедшего приглядывать за мной тщательнее, раз вторгся в ванную.

— Это ты мне скажи! Ты начальник службы безопасности, вот иди и думай! — заорал я с такой силой, что стёкла душевой жалостно заверещали.

— Может, не доживёт? — друг шумно выдохнул и удалился.

Может, и не доживёт…

Я стоял под сильным обжигающим водопадом, изредка делая его прохладнее, до тех пор, пока ритм сердца не восстановился, и только после этого вырубил воду.

Хоть это и редкость, но в чём-то Рустам прав. Нет тела — нет дела. Но и оставлять её на обочине нельзя было, я хоть и зверь, но на подобную дичь по отношению к женщине все же не способен.

Девчонке-то от силы лет двадцать. Даже сквозь уродство «мужской» любви видно, что конфеткой была, а то, что это мужики сотворили, сомнений у меня и вовсе не было.

Не дала. Отвергла. Изменила…

Поводов уйма, а средство всегда одно — кулак.

Но проблема в том, что меня это не должно касаться! Позажигала на даче у какого-нибудь зелёного отпрыска местной шишки, вот тебе и скорая расплата. Отымели, цацки нацепили и на вольные хлеба отпустили.

Вот в этом-то и дело… Девка дошла! Видел я тот ролик, где она барахтается босыми ногами по ледовому насту, лишь бы успеть. И успела. Дура! Ведь на скользкой дороге машина может повести себя как угодно! Вместо помощи можно и коньки отбросить. Вот только ощущение, что терять ей уже было нечего, было настолько явным, что, вновь и вновь просматривая, как она борется за свою жизнь, сердце замирало от ужаса, который она, должно быть, испытывала.

Многое доводилось видеть. И то, как от страха люди застывали на месте, смиряясь с незавидной судьбой и неминуемой смертью, и душераздирающие истерики, в приступах которых жертвы готовы были на всё, лишь бы шкуру свою спасти. Но видеть, как женщина выцарапывает у «клюкастой» своё право дышать — никогда.

Итак…

Если менты не узнают, то в сводках этот инцидент значиться не будет. А если будет тихо, то и ублюдки расслабятся, радуясь, что найдут этот юный «подснежник» теперь только весной, когда снег сойдет. Тогда… Тогда искать её будут только родственники.

— Рус! — заорал я, прекрасно зная, что тот топчется под дверью.

— Да.

— Мониторь сводки пропавших.

— Пф-ф… Уже! — понурый Акишев вошёл в комнату, замер у дверей, заложив руки за спину.

— Девка босая была…

— Отправить мужиков осмотреться? — вытянулся в струнку друг.

— Сиди и не мелькай. Сначала сделка, потом думать будем. Там такой буран прошел, что даже если захотят — ни черта не найдут, а лишние следы нам не нужны.

— Ой, не вовремя, Вадь… Совсем не вовремя, — зашептал Рус, оглядываясь по сторонам. — Мы и без неё в такое болото влезаем, что волосы шевелятся. Когда твоя братия из высшей касты узнает, что ты хочешь отжать такой жирный кусок, быстро нашу жизнь в адище превратит. Помнишь, что в прошлый раз было? Тебя же после взрыва Герберт Иваныч по кускам собрал!

— Кстати, он приехал?

— Уже час её штопает. Главное — чтобы ниток хватило.

— Ну, пойдем, оценим мастерство его вышивки гладью, — я надел спортивный костюм и направился к лестнице, ведущей в подвал, откуда шел подземный ход к лесничему домику.

Этот дом я строил лет десять. Долго? Однозначно! Вскоре этот квест стал напоминать заевшее колесо обозрения: пока заканчивали ремонт в западном крыле, дизайн восточного устаревал окончательно и бесповоротно, и всё начиналось заново. Мне иногда даже казалось, что я никогда не выпью чай на дубовой веранде, не проснусь в спальне с видом на спокойную гладь озера и не спрошу у местной кукушки, сколько мне там существовать осталось.

Рустам не слез с архитектора, пока тот не выполнил все его завиральные идеи по безопасности: бронированные окна, двери, усиленные стены, подвал, переход из одного здания в другое… Короче, в какой-то момент я потерял нить целесообразности подобных инвестиций, а потом и вовсе смирился с тем, что этот неприступный замок теперь будет со мной вечно. Хрен я найду какого-нибудь лоха, чтобы втюхать сие творение, граничащее с бессмысленным разорением. Пусть стоит, зато в случае атомной войны есть где спрятаться.

Но вообще я любил этот дом. Сорок соток земли, плотное кольцо леса, озеро и трескучая тишина. Здесь хорошо работать, хорошо спать и наслаждаться минутами покоя, которых в современном мегаполисе стало неприлично мало. Повсюду люди, их голоса, проблемы и вечная реклама… Ты, сам того не желая, начинаешь подстраиваться под скорость толпы, изнуряя себя работой до изнеможения. Мало! Ещё! Быстрее! Больше… Этот девиз стал не просто спутником человечества, это информационный хлыст, заставляющий нас рвать задницу в том ритме, в котором прикажет общество, или, как говорили раньше, стая. Все мы из стаи. Все…

Рустам опередил меня, чтобы проверить тамбур перехода, прежде чем впустить. Щелкнул электронный замок двери, и мы вошли в домик лесника, как я привык его называть. Пахло печкой, баней и можжевеловыми вениками. Камин растопили недавно, поэтому окна еще не отошли, искажая яркий свет уличных фонарей резным рисунком мороза на стекле.

Из-под закрытой двери комнаты отдыха сочился свет.

— Долго что-то, — осматривался по сторонам. Давненько я в бане не был. Современные блага так развращают, лишают доступных радостей, типа как попариться от души, а после выпить холодного пива и съесть сочного рака.

— Да там же мясо, Вадь. Даже если тёлка была зачетная, то от неё уже ничего не осталось. Нечем торговать будет…

— Думаешь, всё-таки — прошмандэ?

— Скорее эскорт.

— Сейчас куда ни плюнь — эскорт, — я брезгливо поморщился, потому что терпеть не мог эти бартерные отношения, где за хрустящие бабки с тобой и поговорят, и минет сделают отменный, и в «психологиню» с пронзительным и все понимающим взглядом поиграют. Главное — деньги вперёд.

— Прошмандэ сейчас не в моде, Вадь. Двадцать первый век, как-никак.

— Ага, век-то двадцать первый, а методы старые, дедовские. Оттрахал, и на мороз. Да?

— А вот тут рано. Может, она сама сбежала? Папенька строгий? Или любовник неласковый оказался? Или совсем просто, поругалась с подругой? — накидывал варианты Рус, покачиваясь в кресле возле камина.

— Может… А может, и не может! — рыкнул я на него за то, что так отчаянно пытался сгладить ситуацию. Вот только что тут сглаживать? Откуда она сбежала? Из клетки с тиграми? Тогда возможно.

Нас прервал скрип двери, и из комнаты вышел лекарь-волшебник, что не единожды играл в крестики-нолики на моей шкуре. Герберт Иванович. Старичок молча кивнул, вытер руки о полотенце и сел за стол, на котором были разложены его бумажки.

— Жива?

— Жива, девка, жива… — старик, не отличавшийся обычно сочувствием, сейчас недовольно морщил крючковатый нос, осматривая нас поверх узких очков в золотой оправе. — Звери, и то гуманнее. Сначала убивают, а потом тело раздирают. А тут… Озверели люди, ничего святого в душах не осталось. Вадим Дмитрич, раны я заштопал и обработал, капельницу поставил. Если переживёт ночь, считай, в рубашке родилась. Её бы на МРТ, как очухается.

— А когда очухается-то?

— Не знаю, хлопцы. Сегодня я останусь с ней, а завтра найдите сиделку.

— Исключено!

— Прости, Вадь, но я не могу поселиться у тебя, — проскрипел старик, оторвавшись от бумаг.

— Иваныч, а я не могу пустить к ней чужака, пока не выясню, кто она, и чем мне обернётся и её живучесть, и рубашка, в которой она, как ты говоришь, родилась. Понимаешь?

— Клару попроси, — старик упрямился, быстро строча ручкой в ежедневнике. — За ней нужно наблюдать. И ещё… У неё спина вся рассечена, девку словно хлыстами гнали, на ногах мозоли, но не от снега или льда. Мне кажется, что её постепенно раздевали, оттого и раны на ней такие странные, будто нанесенные в разное время. И обморожения тоже разной степени. Нельзя ей одной… Нельзя…