Камера абсурда

Евгений Сухов, 2014

В центре Москвы убит известный продюсер Марк Лиснянский. Столичные сыщики немедленно приступают к расследованию и вскоре задерживают главного подозреваемого – режиссера Альберта Пиктиримова, который накануне убийства, будучи в изрядном подпитии, заявил, что собирается «завалить» продюсера. Репортер Аристарх Русаков не верит, что безобидный режиссер-алкоголик мог совершить убийство. Он начинает собственное расследование и вскоре выходит на нового подозреваемого. Русаков увлечен поиском истины и даже не подозревает, что его уже приговорили к смерти…

Глава 1. Поосторожнее с мыслями, или Что рассказала мне Ирина

— Ты получил премию? — спросил шеф, останавливая меня в коридоре.

Этот вопрос непосредственного начальства поставил меня в тупик.

— Какую премию, Гаврила Спиридонович? — удивился я.

— За выпуск программы «Кому достанется «Добрыня», — недоуменно посмотрел на меня шеф.

— Э-э…

— Ну, если сотрудники не будут знать про такие вещи, так что тогда они вообще могут знать? Что, разве не читал моего приказа?

— Нет, не читал, — признался я.

— Ну, тогда иди и почитай, — сказал немного раздраженно шеф. — Кстати, я оценил твое резюме по самому высокому тарифу.

— Да? — выказал я как бы удивление, хотя знал сам, что концовка у меня получилась весьма ударной. Да и вообще репортаж получился отличный…

— Да, — ответил шеф и процитировал мой заключительный синхрон к программе «Кому достанется «Добрыня» и всему «Кулинарному делу», которое я все-таки довел до логического завершения: — «Кто сказал, что «гений и злодейство — две вещи несовместные»? — подражая моему голосу, произнес шеф. — Ах да, это же сказал Александр Сергеевич Пушкин в «Моцарте и Сальери», — хлопнул он себя ладонью по лбу. — Не мне, конечно, перечить великому поэту и гражданину, но я все же вынужден не согласиться с Александром Сергеевичем. Увы, гений и злодейство совместны. И даже вполне… — Шеф посмотрел на меня и покачал головой: — Перечить самому Пушкину, это у тебя очень органично вышло. И вообще программа получилась в одном ряду вместе с твоими предыдущими программами. Она, как мне кажется, чем-то похожа на программу «Кто убил Санина»…

Гаврила Спиридонович явно льстил мне. А если нет, то тогда и правда у меня с этой программой, посвященной конкурсу «Кулинар 2013», выросшей в целое расследование убийства двух шеф-поваров, получилось неплохо. И я тем самым заслужил премию.

Я поблагодарил шефа и пошел к доске объявлений, где время от времени появлялась разного рода информация, в том числе и приказы администрации телекомпании. И правда, приказ № 38, выделенный жирным шрифтом, за подписью шефа гласил, что мне, Аристарху Африкановичу Русакову, ведущему программ и телерепортеру (так и было написано: «телерепортеру»), за цикл передач под названием «Кому достанется «Добрыня» объявляется благодарность и присуждается премия в размере 10 тысяч рублей. Не очень большие деньги, но приятно…

Я потопал в бухгалтерию, расписался в ведомости и получил две новенькие пятитысячные купюры. Что ж, будет на что прикупить вкусненького на ужин с Ириной.

Наверное, мысль и правда штука материальная. Я уже не раз убеждался в этом и давал себе зарок быть поосторожнее с мыслями. Ведь стоит только подумать о чем-то неприятном, и это непременно произойдет. Впрочем, если неприятность может случиться, то она случится обязательно. Проверено. Закон жизни, точнее подлости, мать его…

Зато нередко случается и так, что сбываются желания и даже мечты. Почему? Да потому, что мы думаем об этом и хотим, чтобы они сбылись. Тем самым как бы подталкивая ожидаемое событие к свершению. В общем, как только я подумал об Ирине, так сразу зазвонил сотовый. Я почти не сомневался, что это звонит она. И не ошибся…

— Привет, — услышал я в трубке ее звонкий голос.

— Привет, — ответил я. — Только что о тебе подумал, и вот не прошло и полминуты, как ты зво…

— У меня к тебе есть дело, — не дала мне договорить Ирина. — Очень-очень важное.

— Ты знаешь, я на работе, — рассеянно отозвался я.

— Я сейчас приеду, — сказала Ирина и дала «отбой».

* * *

Ирина приехала минут через сорок. Для Москвы это совсем ничего. И такое уже не в первый и не во второй раз. Ирина имеет какую-то непостижимую возможность преодолевать расстояния почти мгновенно. По крайней мере, намного быстрее, чем такие же расстояния преодолеваются другими людьми. Такое ощущение, что она не ходит и ездит, а летает. И мне только остается подозревать, что свои полеты она осуществляет на метле…

— Привет, — снова сказала девушка, входя в мой кабинет. «Мой кабинет» — это, конечно, слишком громкое заявление, поскольку, кроме меня, в нем помещаются, разумеется, когда собираются все вместе, еще четыре сотрудника телекомпании. Но на данный момент я был в кабинете полноправный хозяин.

— Привет, — ответил я. — Что-то случилось?

— Не знаю даже, как и сказать, — затрудняясь с ходу ответить на вопрос, проговорила Ирина. — Наверное, все же случилось…

— Тогда присаживайся и рассказывай, — предложил я, устраиваясь удобнее в кресле.

Ирина присела. Ее взгляд, который я поймал, выражал то ли бесшабашную удаль, то ли удивление от непонимания происходящего. У меня даже мурашки побежали по спине от дурного предчувствия. Точнее, целый табун палеозойских тараканов, каждый из которых, по заверению палеонтологов, был величиной с огромную крысу. Сейчас она выпалит:

«Прости, но нам надо расстаться. Давай останемся друзьями».

«Зачем?» — не сразу пойму я напряженную тревожность, а возможно, и судьбоносность момента.

«Зачем друзьями?»

«Зачем расстаться?»

«Я полюбила другого», — произнесет она, потупив красивые глазенки в пол.

«А как же я?» — спрошу я растерянно и убито, и у меня будет такое жуткое состояние, словно вдруг умер кто-то из родных и очень близких. И на душе будет невероятная тоска.

«Я не знаю, — ответит Ирина, не решаясь поднять головы. — Так получилось».

Так могло бы произойти, но вышло иначе. Ирина сказала:

— Я пришла к тебе… Ну, в общем, у меня есть отец…

Мурашки на моей спине пропали.

Я едва сдержал вздох облегчения. Ирина пришла ко мне совсем не для того, чтобы вычеркнуть меня из своей жизни, сохранив при этом душевный комфорт. Она пришла объявить мне, что у нее имеется отец. Новость не ахти, конечно, какая… Отцы есть у всех девушек, независимо от того, знают они их или нет, но про своего отца Ирина мне ничего не рассказывала, а я как-то не удосужился спросить. И вот — завела… Ох, неспроста!

— Да ты что?! — изобразил я на своем лице нешуточное удивление, подстраиваясь под момент. — Постой-ка! Ты ведь у нас Альбертовна, так? — продолжил я с энтузиазмом. — Значит, твоего отца звали Альберт! — сказал я так, словно совершил выдающееся открытие в духе прозрения великого Менделеева. Теперь на меня посыпятся премии, медали… Что там еще? Ах да, зазвучат аплодисменты.

— Ну, почему же звали? — Ирина как-то мрачно посмотрела на меня, явно скрывая недовольство моими наблюдениями. — Альберт Андреевич Пиктиримов… Он есть, он жив, и его так зовут…

Альберт Андреевич Пиктиримов… В этом имени мне почудилось что-то очень знакомое. Где-то мне уже приходилось слышать подобное сочетание имени и фамилии.

— Чего ты вдруг насторожился? Знакомое имя, да? — с легкой усмешкой посмотрела на меня Ирина.

— Да, имя мне знакомое, — подтвердил я. — Только вот не знаю, откуда оно мне знакомо… Где-то в памяти выплыло.

— Так часто бывает, — чуть иронично заметила Ирина. — Выдающихся актеров мы всегда знаем, причем можем назвать хоть сотню… Ну, несколько десятков мы точно можем назвать не задумываясь, навскидку. А вот тех, кто их сделал выдающимися, мы знаем едва-едва. Сколько, к примеру, ты можешь назвать известных тебе режиссеров?

— Российских? — по-деловому спросил я.

— Конечно, российских, а каких еще, — ответила Ирина.

— Зарубежные еще имеются, — сказал я.

— Нет, зарубежных не надо, — буркнула Ирина.

— Хорошо, как скажешь… Ну что же, пару десятков режиссеров я тебе все-таки назову, причем навскидку, — самоуверенно заявил я.

— Попробуй, — произнесла Ирина с улыбкой.

— Запросто, — сказал я и начал перечислять: — Никита Михалков, Андрей Михалков-Кончаловский, Федор Бондарчук, Борис Казаков, Леонид Гайдай, Кира Муратова, Сергей Герасимов, Григорий Александров… Ну, тот, который снял «Веселых ребят» с Леонидом Утесовым и Любовью Орловой и «Волгу-Волгу»… — тут у меня неожиданно случилась пауза.

— Все? — с усмешкой спросила Ирина.

— Нет, конечно, — ответил я и, лихорадочно соображая, назвал еще Станислава Говорухина, Георгия Данелия, Алексея Балабанова, Павла Лунгина, Владимира Бортко и Алова с Наумовым. — А еще братья Васильевы, которые «Чапаева» сняли, — торжествующе добавил я, — и эта, как ее, эпатажная такая, с наколками, Гай Германика!..

— Все? — спросила Ирина.

— Дай подумать, — замялся я.

— Подумать — уже не навскидку будет, — сказала Ирина.

— Да, ты права… — произнес я.

— Ну, и скольких режиссеров ты назвал? — сказала Ирина и стала считать… — семнадцать человек, а вовсе не «пару десятков».

— Не семнадцать, а восемнадцать, — подсчитав в уме названных мной режиссеров, отвечал я. — Братья Васильевы — это два человека…

— Все равно не двадцать, — фыркнула Ирина.

— Не двадцать, — согласился я. — Даже если я еще назову и Альберта Пиктиримова, снявшего фильм «Патология» с Сергеем Безруковым в главной роли.

— Вспомнил, значит, — констатировала Ирина.

— Вспомнил, — ответил я. — Значит, режиссер Альберт Пиктиримов — твой отец?

— Да, — ответила Ирина. — Мама с ним разошлась, когда отец стал сильно пить.

— А что так? — поинтересовался я.

— Что значит «что так»? — вопросительно посмотрела на меня Ирина. — Почему мама разошлась, или почему отец запил?

— И то, и другое, — пояснил я.

— А ты пробовал годами жить с мужчиной, который пьет? — спросила Ирина.

— Нет, не пробовал, — ответил я. — Я даже не пробовал жить с женщиной, которая пьет… Хотя знаю, каково это, находиться в компании с пьяным, когда сам трезв как стеклышко.

— Это кошмар полный, — промолвила девушка. — Каждый день приставания, разговоры про его «неоцененную гениальность» и невостребованность, про многочисленные интриги коллег, жалобы на жизнь, скандалы с истерикой и битьем посуды. Представляешь, был период, когда у нас в доме не было ни одной чашки (все разбил!), и мы пили кофе и чай из граненых стаканов, которые, оказывается, не так-то легко разбить, и алюминиевых помятых кружек… Мама терпела два года, а в две тысячи восьмом подала на развод.

— Здесь все ясно, — сказал я. — А почему он запил? Ведь не сразу же все началось. Была какая-то причина.

— Работы не было, — ответила Ирина, пожав плечиком. — «Патологию» отец снял в две тысячи пятом, и с тех пор ни одного фильма. Вот отец и запил, как нередко бывает с творческими людьми, когда они без работы или «в душевных метаниях». — Последнее слово она произнесла с явной издевкой, что мне довольно сильно резануло слух. Да, Ирина не будет метаться в поисках самой себя и задаваться вопросом «быть или не быть?». Для нее это вопрос решенный: быть! Причем следует быть как можно заметнее и как можно успешнее во всех аспектах этого понятия…

— Случается, — произнес я, стараясь скрыть иронию. — Ну и что, ты пришла сообщить мне, что у тебя есть родной отец, с которым твоя мать в разводе, что он безработный и сильно пьющий режиссер и что ты хочешь познакомить меня с ним как с будущим тестем? Я так понимаю?

Ирина, мельком взглянув на меня, отвела взгляд и ответила:

— Не совсем.

— Что значит «не совсем»? — задал я вполне резонный вопрос. — Ты будешь меня знакомить с ним не как с будущим тестем? А тогда как?

— Никак, — отрезала Ирина. — Я хочу познакомить тебя с ним как с человеком, которого подозревают в намеренном убийстве…

— Ничего себе! — сказал я и внимательно посмотрел на Ирину. — Его что, и правда подозревают в убийстве?

— Увы, — ответила Ирина. — И со дня на день могут арестовать. Потому что больше подозревать некого.

— А зачем ты хочешь меня с ним познакомить? — пытливо посмотрел я на свою подругу. — Чтобы я ему передачи в камеру носил?

— Чтобы ты ему помог, — ответила она. — Ведь он никого не убивал.

— Точно? — спросил я, посмотрев куда-то поверх головы Ирины.

— Абсолютно, — сказала она, пытаясь поймать мой взгляд.

— Ну, конечно, как же иначе… То есть ты предлагаешь мне расследовать это дело? — спросил я, будучи уже уверен, что именно этого она от меня и хочет.

— Да, — ответила Ирина. — У тебя ведь серьезные связи в Следственном комитете, да и сам ты сыщик хоть куда. Я-то ведь это знаю, как никто…

— Я тебя понял, — вздохнул я. — И конечно, отказать тебе не могу.

— Спасибо, — тихо произнесла Ирина.

— За что «спасибо»? — удивился я. — Разве между нами могло быть как-то иначе?

— Не могло, — промолвила Ирина, серьезно посмотрев на меня, и спросила: — Ты что-нибудь слышал об убийстве продюсера Марка Лисянского? — спросила она.

— Та-ак, краем уха, особенно не вникал, — отвечал я. — Занят был по уши на конкурсе «Кулинар года», сама знаешь. Не до прессы было.

— Знаю, — сказала Ирина. — А еще знаю, что это именно ты придумал, как изобличить убийцу.

— Ну… — я немного замялся, — в общем… да, — произнес я не очень скромно. Девушка знала, как умаслить творческого человека, особенно если он честолюбив. Приятно, когда хвалят. Заслуженно, прошу заметить…

— Так вот, мой отец и Лисянский были хорошими друзьями, — продолжила Ирина. — Настоящими друзьями, и не только на словах, но и на деле. Марк Лисянский, как мог, поддерживал отца, когда тот ушел в запой, старался вытащить из этого болота, подкидывал время от времени кое-какую работу. А с нового года отец бросил пить, потому что появилась перспектива: Лисянский сказал ему, что у него есть новый проект — фильм про женщину, у которой сначала все было хорошо, а потом все сделалось невыносимо плохо. Ее даже в тюрьму сажают, где она выживает, приобретает новые качества характера, становится жесткой и, когда выходит из тюрьмы, мстит врагам, восстанавливает справедливость и добивается реабилитации своего честного имени. После чего у нее все снова становится хорошо, чего она и заслуживает. Ну, такая мелодрама с криминальным уклоном и хеппи-эндом в конце.

— Сейчас это модно.

— Знаю. Снимать фильм должен был мой отец, что для него было бы новым рождением. Как человека, так и режиссера. Более того, уже начались съемки. Они и сейчас продолжаются, но могут прекратиться, если отца арестуют.

— Ну, пока арестовывать его не за что, — сдержанно заметил я. — Подозрение еще не есть обвинение.

— Когда его арестуют и предъявят обвинение, будет уже поздно, — заметила Ирина. — А потом, это все же мой отец… — Она немного помолчала. — Поможешь?

— Я уже сказал, что да, — ответил я.

После чего последовали затяжные объятия и очень-очень сладкий поцелуй в губы. Такой сладкий, что у меня поплыло в глазах, помутилось в голове, и я едва не забылся, что мы не у меня дома, а в кабинете корреспондентов телекомпании «Авокадо».

— А теперь рассказывай, что ты знаешь по этому делу, — сказал я, когда наши уста разъединились. — Рассказывай все, не упуская никаких мелочей.

Ирина сказала «ага» и принялась энергично рассказывать. Оказалось, что после развода матери с отцом Ирина с отцом «развелась», в общем-то, не окончательно. То есть они виделись, подолгу общались, когда Пиктиримов бывал трезвым, куда-то вместе ходили. Нечасто, конечно, но такое, как выяснилось, бывало. И мать Ирины, похоже, об этом ничего не знала. Так что связи с отцом дочь не потеряла и была более-менее в курсе его непутевой жизни, которая с весны этого года стала вдруг налаживаться, поскольку Альберт Андреевич получил возможность, предоставленную его другом продюсером Марком Лисянским, снять фильм. Правда, у Лисянского было одно условие: Пиктиримов должен, нет, просто обязан был пригласить на главную роль Наталью Валерьевну Аленину. Ту самую Аленину, что сыграла Настьку в культовом фильме Семена Кучеренко «Проселок» и проститутку Аню в нашумевшем фильме-драме Юрия Холодова «Точка». Кстати, Аленина получила на международном кинофестивале в Чикаго премию «Сильвер Хьюго» за лучшую женскую роль именно за роль в фильме «Точка».

Во второй половине девяностых Наталья Аленина вообще была звездой российского экрана: совсем еще молодая, недавняя выпускница «Щуки», она усиленно снималась в различных фильмах и многих сериалах, причем нередко в главных ролях. А потом родила дочь Машу и куда-то пропала. Ходили слухи, что она вышла замуж то ли за шведа, то ли за датчанина с большим кошельком и эмигрировала с ребенком соответственно то ли в Швецию, то ли в Данию. Впрочем, говорили всякое, причем самое противоречивое, а правда — она одна. И какая это была правда — пес ее знает! Так или иначе, но Аленина в две тысячи двенадцатом году вернулась в Россию, где ее, как выяснилось, напрочь забыли, что обычно и случается с актерами, долго не появляющимися на экране.

Вернулась она с повзрослевшей дочерью Машей, которой было уже шестнадцать лет. С год Аленина помыкалась по разным кинокомпаниям и студиям, снялась в каком-то рекламном ролике и единственном эпизоде в одном из бесконечных сериалов, на чем дело и закончилось. Эффектного возвращения (на что она так рассчитывала, да и вообще возвращения, как такового) в любимую профессию не получилось. А этой зимой Наталья Валерьевна Аленина сдружилась с продюсером Марком Лисянским, причем он ушел от своей молодой гражданской жены к ней, что в нынешнее время случается нечасто; чаще происходит все-таки наоборот: мужчины уходят из семьи к более молоденьким женщинам. Вот, стало быть, что послужило объяснением причины непременного условия Марка Лисянского, выставленного Альберту Пиктиримову, чтобы он непременно снимал в главной роли Наталью Аленину. Сценарий, говорят, был очень содержательный и умный, хотя на подобную тему в разных ее интерпретациях вышла уже парочка довольно успешных фильмов. Вернее, сериалов.

Альберт Андреевич нетерпеливо бил копытом и готовился выдать в свет шедевр, о котором заговорила бы вся Москва и, чем черт не шутит, возможно, даже фестивальная избалованная эпохальными картинами Европа, что было бы его триумфальным возвращением в мир большого кино. Таким же триумфальным стало бы и возвращение на экраны страны актрисы Натальи Валерьевны Алениной…

— А сколько денег вложил в фильм Лисянский? — невинно спросил я свою очаровательную рассказчицу.

— Девяносто миллионов, — ответила не моргнув глазом Ирина.

— Он уже их вложил? — спросил я, едва не икнув.

— Да, ведь съемки фильма начались, — ответила Ирина.

— А девяносто миллионов — это для фильма много или мало? — поинтересовался я.

— Это средне, — немного подумав, ответила Ирина.

— Хорошо, продолжай, я весь внимание, — сказал я.

Ирина снова сказала свое очаровательное «ага» и продолжила…

После майских праздников Пиктиримов приступил к съемкам картины. Оператором-постановщиком Альберт Андреевич взял Михаила Кичманюка — одного из лучших на данный момент в России операторов. Роли второго плана согласились сыграть Кирилл Плетнев, Александр Самойленко, Вячеслав Разбегаев, Анна Тараторкина и Маша Аленина. Маша должна была сыграть небольшую роль дочери-подростка главной героини. Словом, учитывая наличие толкового сценария, отличного оператора и замечательных актеров, фильм и правда должен был получиться успешным.

Шесть дней назад, утром, когда мы со следователем по особо важным делам Владимиром Коробовым только собирались ехать в Рузу, дабы сдвинуть с мертвой точки забуксовавшее было расследование «Кулинарного дела», на задворках модного ресторана «Ерема», славившегося русской кухней и еще тем, что чуть более недели назад был отравлен ядом рицином его шеф-повар Владимир Голубев, принимающий участие в этом злосчастном конкурсе «Повар 2013», было найдено тело Марка Лисянского. Мертвый продюсер лежал, точнее, полусидел меж двумя мусорными баками, вытянув вперед ноги и склонив голову набок. Вся его грудь была залита загустевшей кровью.

Обнаружила тело Марка Лисянского некая старушка по имени Милица Степановна Заслонова, бывшая прессовщица машиностроительного завода «Красная Пресня», которая зашла поутру позавтракать ресторанными объедками из баков, поскольку ее пенсии едва хватало на оплату квартиры и коммунальных услуг. По ее показаниям (а про них было каким-то образом известно Альберту Андреевичу, и он рассказал о них Ирине), она-де завсегда приходила завтракать к ресторану «Ерема», поскольку «там очень вкусно готовят». Вот и в тот раз раненько утречком, пока до баков не добрались местные бомжи, она отправилась лакомиться ресторанными объедками. Подошла к бакам, глядь — меж баков человек сидит смирненько, ноги вытянул, голову набок свесил. Милица Степановна вначале подумала, что это пьяный отсыпается, и стала собирать из бака разные сдобы. А когда, найдя едва надкусанный расстегай с семгой и принявшись жевать его беззубым ртом, она перешла к другому баку, тут-то и увидела, что у «пьяного» белая рубашка и пиджак в крови.

Старушка робко подошла к телу и легонько ткнула его носком ботика. Тело никак не отреагировало. Тогда Милица Степановна наклонилась, заглянула в лицо «пьяного» и отскочила для своего возраста весьма прытко. А случилось это потому, что она увидела бледное лицо, налившиеся синевой губы и открытые, немного удивленные глаза мертвеца. Что это труп, у старушки уже не осталось сомнений, и она, поспешно доев расстегай, отправилась в ближайший пункт полиции, дабы сообщить о столь страшной находке.

Прибыла полиция, старушку по всем правилам допросили, потом составили акт обнаружения тела, а врач-эксперт констатировал насильственную смерть от трех огнестрельных ранений, одно из которых было несовместимо с жизнью. Стреляли, по результатам первоначального осмотра, из пистолета Макарова между одиннадцатью вечера и двумя часами ночи.

Завели уголовное дело, отметающее убийство с целью грабежа и классифицированное как бытовое, поскольку во внутреннем кармане пиджака Лисянского была обнаружена крупная наличность: шесть тысяч евро и пятьдесят пять тысяч рублей пятитысячными купюрами. Кроме того, на руке продюсера продолжали тикать швейцарские часы марки «Маурис Лакруа» с черным ремешком из крокодиловой кожи. Такие часы стоили около полумиллиона рублей. Чуть позже выяснилось, что прошлым вечером в ресторане «Ерема» продюсер Марк Лисянский был не один а… с режиссером Альбертом Пиктиримовым. Они пришли в ресторан в одиннадцатом часу вечера, ужинали в нем, долго о чем-то беседовали и покинули заведение в половине первого ночи. Сократилось и время убийства Лисянского, которое произошло между половиной первого и двумя часами ночи.

— А как узнали, что Лисянский и Пиктиримов ужинали в ночь убийства продюсера вместе? Кто это сказал? — спросил я Ирину, как только выдалась в ее рассказе крохотная пауза.

— Это сказал отец, — ответила Ирина, — когда следователь пришел к нему на съемочную площадку для дознания.

— Значит, твоего отца уже допрашивали, — скорее констатировал, нежели спросил я.

— Да… дважды, — признала Ирина.

— Почему дважды? — спросил я. — Сменились следователи?

— Нет, — получил я ответ.

— А что тогда? — посмотрел я на Ирину.

— Когда отца допрашивали первый раз, то он сказал, что они с Лисянским прекрасно провели время в ресторане, много говорили о фильме, о начавшихся съемках и сценарии. А потом, — Ирина запнулась, — отец сказал следователю, что ушел, потому что ему нужно было рано вставать на съемки. Еще его спрашивали, почему продюсер Лисянский выбрал его режиссером на свой фильм, на что отец ответил, что они друзья и еще что Лисянский хорошо знал потенциал отца и доверял его чутью и таланту. На вопрос, ладил ли он с Марком Лисянским, отец ответил, что дай бог всем так ладить, как ладили они…

— Но это оказалось неправдой, — догадался я. — Поэтому и состоялся второй допрос. После чего твой отец и попал под подозрение в совершении убийства как человек, уже один раз солгавший и пытающийся увести следствие на ложный путь, так? — посмотрел я на Ирину.

— В общем, так, — подтвердила она мою догадку. — Следователь опросил официанта, обслуживающего их столик, и тот уверял, что отец и Лисянский очень сильно ругались, а швейцар на входе дал показания, будто бы отец не покидал ресторан один, раньше Лисянского, и что вышли он и Лисянский вместе. После чего, по словам отца, они разошлись в разные стороны, но следователь ему уже не поверил. И взял у него подписку о невыезде.

— А следак спрашивал твоего отца, не поджидал ли кто Пиктиримова у ресторана? — задал я вопрос.

— Спрашивал, — кивнула Ирина.

— И что? — посмотрел я на нее.

— Отец ответил, что он не заметил, чтоб Лисянского кто-нибудь поджидал, поскольку, повздорив, они тотчас разошлись, даже не попрощавшись, — ответила Ирина.

— А какова была причина их ссоры? — спросил я. — Твоего отца об этом спрашивали?

— Конечно, — ответила Ирина. — Лисянский хотел изменить сценарий, а отец был против этого. Съемки уже начались, актеры подобраны, о каком изменении сценария могла идти речь?

— А что, разве так не бывает, что сценарий меняется прямо по ходу съемок? — удивился я. — По-моему, такое случается сплошь и рядом. Порой, когда я смотрю фильм, мне кажется, что режиссеры вообще создают их без сценария.

— Сценарий был, причем очень сильный, — сказала Ирина, немного подумав. — Просто отличный сценарий! Так говорил отец. Изменить его означало, по его мнению, сделать только хуже.

— Ясно, — констатировал я. Потом немного помолчал и сказал, точнее, просто высказал мысль вслух: — Выходит, режиссер Пиктиримов был последним, кто видел продюсера Лисянского живым…

— Выходит, он, — была вынуждена согласиться Ирина. — Но это… не так. Ведь последним Лисянского видел именно тот человек, который его и убил. А отец не убивал.

— Скажи, а у отца был пистолет? — спросил я.

— Следователь тоже задавал ему такой вопрос, — холодно посмотрела на меня Ирина. — Так вот: не было у отца никакого пистолета. Он боялся любого оружия, даже простых перочинных ножей, и никогда не носил их с собой. Наверное, когда он впал в отчаяние и запил, боялся, что может покончить с собой. То есть придет вдруг такая мысль в пьяную голову, а тут под рукой пистолет. Ну и нажать на спусковой крючок труда не составит.

— Ясно, — посмотрел я на Ирину. — А у продюсера Марка Лисянского был пистолет? — так, на всякий случай спросил я.

— Я не знаю, — сказала Ирина.

Я немного подумал, отметив для себя, что стоит узнать, имелся ли у Марка Лисянского пистолет, а потом сказал:

— Ну, в общем-то, твоему отцу особо ничего не угрожает. Ведь прямых улик против него нет, а есть улики только косвенные. То, что он поругался с Лисянским и вышли они из ресторана вместе, еще ни о чем не говорит. Плохо, конечно, что отец поначалу давал… неправдивые показания и тем самым навлек на себя некоторые подозрения следователя. Но это лишь подозрения, и не более того, ведь они ничем не подкреплены, — у меня получалось говорить бодро и даже убедительно, но на Ирину, как я видел, это не производило никакого впечатления. — Любой пронырливый адвокат на суде камня на камне не оставит от обвинений твоего отца в убийстве Марка Лисянского.

— О каком суде ты говоришь?! — Лицо Ирины даже потемнело, словно угодило в тень грозовой тучи. — Да и откуда ты можешь знать, что там у этих судей в головах?

— Уверяю тебя, любой толковый адвокат… — начал было я, но Ирина не дала мне договорить:

— Никакого суда не должно быть! Отец не убивал, и его не за что судить. — Она опять окатила меня холодным взглядом и добавила: — Сколько времени может пройти до суда? Месяц, два, полгода?

— И полгода может быть, — неохотно согласился я.

— Ну вот, — быстро сказала. Ирина. — Если никого больше не найдут, я имею в виду настоящего убийцу, то подписку о невыезде аннулируют, и отца арестуют. И он до суда будет сидеть в следственном изоляторе с настоящими преступниками. Месяц, два, а может, и полгода. Так ведь?

— Но ведь…

Она снова не дала мне договорить:

— Дело даже не в суде, на котором его, может быть, оправдают. Или его отпустят из зала суда за недоказанностью и отсутствием улик. И не в пятне, что останется в биографии моего отца на всю жизнь. Дело в другом, — тут она посмотрела на меня так, что я невольно поежился, как если бы опасался услышать нечто страшное, — что ни о каком возвращении отца в мир кино уже не может быть и речи. И все пойдет по-старому: затяжные пьянки, горькое отчаяние и в конечном итоге — смерть раньше срока. И кончит он так же нелепо и страшно, как закончил актер Игорь Санин. Или, что еще хуже, где-нибудь под забором, где его забьют до смерти обкуренные подростки…

Ирина неожиданно замолчала и закрыла лицо руками. Вот уж никак не думал, что она так любит отца и переживает за него, видясь с ним всего-то три-четыре раза в год, а то и того меньше. А может, это я не прав, думая про Ирину, что она такая твердокаменная и не способна на сочувствие и сопереживание? А на самом деле Ирина обычная простая девчонка, жалостливая и принимающая все близко к сердцу, какими и должны быть русские женщины. Просто она это умело прячет, не хочет выставлять напоказ. Вот и передо мной она открылась такой впервые… Весьма неожиданная сторона ее характера!

Мне почему-то захотелось погладить ее по голове. Как котенка: маленького, доверчивого и абсолютно беззащитного. И я погладил Ирину по голове. Этот простой жест, безобидный и, наверное, слишком обыкновенный для изъявления чувств, был воспринят ею неожиданно благодарно. Она подняла на меня повлажневшие глаза и улыбнулась.

— Все будет хорошо, — сказал я, не найдя ничего более убедительного.

— Да? — доверчиво спросила она.

— Конечно, — ответил я.