Старый дом. К 300-летию г. Перми

Евгений Петров

История зачастую складывается не только о жизни одного человека, целой страны, мира, но и одного конкретного дома. Причем, особенно, когда эта история рассказана…

История первая «Солдатка»

— Давно это было, — заскрипел Дом, — я уж и не упомню…

Он замолчал, тихохонько звякнув оконными стеклами.

— Давай рассказывай, — поежившись, покосился в окно Егор.

Выходить на улицу все еще не хотелось. Дождь никак не собирался переставать. Все лил и лил.

— Ну, хорошо, слушай. В общем, жила здесь некогда женщина. Таисией ее звали. Муж ее где-то пропадал. Вроде где-то война шла…

Голос рассказчика неуловимо изменился. Зазвучало обычное многоголосье. Даже привычный уже скрип в голосе Дома неожиданно пропал.

«Как в каком-нибудь радиоспектакле, — внезапно подумал молодой человек, — вроде бы кто-то говорил о чем-то подобном…»

…

— Митька, обедать! — крикнула во двор Таисия, подзывая сына.

Она, напрягая мышцы, одним движением выхватила из огненного зева печи, слабо дребезжащий на ухвате, чугунок с картошкой и поставила на застеленный старенькой, но чистой скатеркой стол. Доски столешницы слабо прогнулись от призывной тяжести. Картошка ароматно парила, наполняя горницу душистым запахом. Таисия судорожно сглотнула набежавшую слюну и непроизвольно покосилась на висевшую на стене фотографию. Молодцеватый мужчина в ладно пригнанной форме снисходительно улыбался молодой женщине. Женщина тяжко вздохнула и присела на краешек лавки, опустив натруженные руки на стол.

На пороге комнаты появился взлохмаченный мальчишка. Словно солнечные брызги озарили избу от радостной рожицы и соломенно-желтых, выгоревших за недолгое, но жаркое, лето волос.

Митька стремительно рванулся было к столу. Быстрые пальцы матери ухватили его за ухо.

— Куда это ты навострился? — с нарочитой строгостью проговорила она, поворачивая голову постреленка в сторону рукомойника, — А кто руки мыть будет?

— Да ты что, матушка, — Митька тщетно пытался вырваться из материнских рук, — они же совсем не грязные. Вот, смотри, — он демонстративно вытянул вперед ладони. Взгляд мальчишки упал на серые от осенней земли пальцы, — Ой!

— Вот тебе и «ой», — усмехнулась Таисия и слегка подтолкнула сына в спину, — иди уже, умывайся…

Женщина снова взглянула на фотографию. «Ну, как, правильно я делаю?» Ей показалось, что ее Феденька ласково улыбнулся. На душе сразу полегчало.

1916 — Третий год Германской войны…

А весточки приходят до того редко, что иной раз даже руки опускаются. Последний раз только летом маленькую записочку с безногим солдатом из соседней Ольховки прислал. Писал, что все хорошо. «Неужели так трудно черкнуть еще хоть пару слов, грамотный ведь — один из немногих в деревне»…

Митька поспешно подошел к матери, ласково прижался влажной головой к рукам, словно осознавая ее состояние.

«Все будет хорошо, — словно бы говорил вихрастый затылок, — вот увидишь».

— Ах, ты подлиза, — Таисия нежно потрепала сына по волосам, — Бате такое не понравилось бы…

— Как это не понравилось бы, — Митька резко вскинулся, глаза стрельнули по фотографии отца, — Он у нас добрый, хороший. — Митькины глаза предательски заблестели.

— Да ты что, сынок, — всполошилась Таисия, — Вот разобьет наш батька кайзера германского и вернется. И снова будем жить как прежде, как до войны.

— Да, мамочка, конечно, — Митька склонился над чугунком, вылавливая пальцами горячую картошку.

Он, остужая, бережно перекидывал горячий клубень с руки на руку.

— Хватит баловаться, ешь-ка уже давай.

— Так горячо же…

— Привыкай, мужиком растешь. Думаешь ему, — она кивнула на мужнин портрет, — легче?

— А вот Семен Степаныч говорит, что эта война неправильная, — набив полный рот рассыпающейся картошкой, проговорил Митька.

— Неправда это, — сердито отозвалась Таисия, с трудом удержавшись, чтобы не дать сыну подзатыльник. — Не мог батька твой за неправое дело воевать…

— Не больно-то его и спрашивали, — еле слышно, чтобы мать не услышала, проговорил сын, опуская голову.

Таисия снова посмотрела на фотографию. «Феденька, хоть бы ты что сказал, — взмолилась женщина, — Подскажи…»

Неожиданный порыв ветра заставил задрожать стекла. Женщина испуганно повернулась к окну.

— Ничего страшного, — попытался приободрить мать Митька, а сам непроизвольно сжался.

Крупные капли дождя стремительно забарабанили по ветхой крыше. Серые мрачные струи с силой ударяли в землю, взбивая грязно-черные фонтанчики. Улица и двор моментально раскисли.

— Ну вот, — тоскливо проговорил Митька, — а мы с ребятами собирались идти в лес грибов пособирать. Сейчас как раз опята пошли…

— Успеете еще. Осень только началась.

Митька затравленно посмотрел на мерзкую серую стену дождя и обреченно вскарабкался на печь.

Таисия неспешно убрала со стола, ссыпала крошки в плошку домового, по старинному обычаю, и пристроилась к столу. Голова трагически опустилась на подставленные ладони. Голубые, с легкой золотинкой, глаза уже в который раз устремились к фотографии. Смотреть на нее уже года два стало привычкой. Вот так посмотришь, бывало, и словно Феденька опять рядом. Словно гладит ее по русым волосам, перебирает косу. И словно говорит: «Ну что же ты, милая, я с тобой. Я никуда от тебя не денусь. Не кручинься, любимая…»

За окном стремительно темнело.

Митька на печи перестал беспокойно ворочаться, шумно вздохнул и сладко засопел. Убаюкал его несмолкаемый шум дождя.

— Вот и славно, — проговорила Таисия и чему-то тихонько улыбнулась.

Отдельные капли начали проникать сквозь ветхую крышу, наполняя редкими звуками тишину вечерней избы.

За окном неожиданно послышались тяжелые хлюпающие шаги. Неуверенный стук раздался у двери.

— Кто это там в такую непогодь? — женщина прошла в сени и осторожно открыла дверь.

Тут же ее обхватили крепкие мужские руки и прижали к груди.

— Отстань, окаянный, — беспомощно замолотила она маленькими кулачками. — Мужняя я…

— Да ты что, Таюшка, — прозвучавший голос показался до невозможности знакомым.

Женщина подняла голову, и отчаянный взгляд наткнулся на такое родное, почти забытое, лицо мужа.

— Феденька мой, — она всхлипнула и вдруг залилась слезами.

— Успокойся, моя родная, — Федор как мог бережнее обнял жену и повлек в горницу.

От промокшей шинели пахло костром, дымом и чем-то горьковато кислым.

«Порохом…» догадалась женщина.

— Родной мой, милый, — беспрестанно повторяла она.

Вдруг засуетилась.

— Раздевайся, я сейчас покормлю тебя, — она метнулась к печи, — Митьку бы разбудить…

Крепкая мужская рука перехватила ее на полдороге.

— Охолонись, — голос прозвучал несколько строго, — незачем мальца тревожить. Пусть поспит.

— Да как же? Батька приехал, а он будет спать…

— Пусть поспит, — возразил Федор, — я совсем ненадолго. Меня там, — он махнул рукой в сторону, — парни наши ждут…

— Какие еще парни? — вскинулась Таисия.

— Наши фронтовые, — терпеливо пояснил Федор, — Мне к ним еще вернуться надо… Давай просто побудем вдвоем.

Он нежно прижал Таисию к себе.

Женщина облегченно прильнула к нему, стараясь поглубже вдохнуть родной запах.

— Ужинать будешь? — с робкой надеждой спросила она.

— А как же, — усмехнулся он и сбросил промокшую шинель на лавку, — Тащи все что есть.

Она счастливо рассмеялась.

— Тогда иди мой руки… А то Митька тоже постоянно об этом забывает…

— Я не забуду…

Шумно заплескалась вода, сверкающими брызгами разлетаясь в свете горящего фитилька. Ради дорогого гостя Таисия не поскупилась и вытащила дорогие свечи.

— Корми, — Федор по-хозяйски уселся за столом.

Еще не остывший чугунок снова появился на столе.

Таисия всплеснула руками.

— Может подогреть? — она посмотрела в лицо мужа сияющими глазами.

Федор шумно вдохнул сладковатый запах вареной в мундире картошки. Огрубелая рука вытащила солидную картофелину, темный пальцы с крепкими ногтями старательно отделяли тонкую кожицу, обнажая желтовато-белую рассыпчатую мякоть.

Таисия удовлетворенно смотрела на насыщающегося мужа…

— Все, — он поднялся и нежно привлек жену, — Пойдем в кровать…

Таисия счастливо принимала мужнины ласки.

— Как там, на фронте? — внезапно отстранилась она и тревожно посмотрела на мужа.

Мужчина словно окаменел.

— Тяжело, — наконец выговорил он, — война — она и есть война, — он тяжело помолчал. — Давай не будем об этом. Я не хочу говорить о фронте. Давай лучше — о нас.

— Да, конечно, давай о нас… — прошептала она и радостно прижалась к сильному телу Федора.

Дождь за окном неожиданно усилился. Казалось, еще чуть-чуть, и тугие струи пронзят крышу насквозь.

На печи беспокойно заворочался Митька. Таисия блаженно прильнула к Федору. Тело внезапно охватил леденящий холод. Женщина испуганно сжалась под одеялом.

— Не бойся, — мягко проник в нее шепот, — все хорошо. И все будет хорошо.

— Да? — в голосе женщины послышалась какая-то детская обида.

— Конечно, моя милая. Я же с тобой.

Широкая ладонь Федора медленно и нежно прошлась по телу женщины. Тело непроизвольно вздрогнуло и расслабилось.

А он все наглаживал и наглаживал ее, шепча на ухо ласковые и нежные слова…

Наконец Таисия сладко уснула…

***

Разбудил ее солнечный луч — яркий и светлый, необычный для этого времени года. От вечернего дождя не осталось ни следа. И даже земля не по-осеннему быстро высохла.

Женщина сладостно потянулась. Обернулась к Федору.

Сердце екнуло. Половинка кровати, на которой вчера блаженно лежал муж, была девственно пуста.

Таисия встрепенулась и вдруг явственно услышала стук.

— Вернулся! — вскрикнула она, выбегая как есть, в ночной рубашке, в сени.

На пороге стоял незнакомый солдат в потрепанной шинели.

От неожиданного испуга женщина вжалась в угол.

— Вы кто?

— Таисия Михалева? — вместо ответа спросил он.

Она только смогла кивнуть.

Мужик неловко стащил с головы шапку.

— Твой муж — Федор Михалев — погиб.

— Не-е-ет! Он же вчера был здесь…

— Он погиб еще летом во время вылазки австрияков…

А на тропинке медленно исчезали, растворялись вечерние следы Федора…

…

— И что это было? — спросил Егор, расширив глаза.

— Я не знаю.

Егору показалось, что Дом смутился.

— Ха-ха! Не знает он, — прозвучал еще один голос.

Егор стремительно обернулся. На стуле, за столом, сидел странный человечек. Растрепанная голова его упрямо склонялась к столешнице. Руки теребили взъерошенную бороду.

— А ты кто еще такой?

— Я-то? — человечек старательно пригладил бороду, однако она тут же снова сама собой растрепалась, — Я-то? — повторил старик и добавил горделиво, — Домовой я!

— Что видел и слышал, — скрипуче буркнул Дом, — то и рассказываю…