Трезвая Сибирь

Евгений Батраков

Сборник статей послужит ценным подспорьем не только для желающих встать на путь трезвости, и для тех, кто ведет в России неустанную трезвенническую работу, но и как образец публицистики представит несомненный интерес для самого широкого круга читателей.

Пьяницы о трезвости

Изрядно уж наслышаны мы о том, что столпы великие нашей культуры и многажды, и реклкамно-смакующе пописывали и поговаривали в отношении вин да водок, по поводу кайфа, оными вызванного, а также в связи с ему сопутствующими приключениями…

Но ведь вели речь великие и о трезвости тоже, а иные из них даже поднимали свой голос в защиту трезвости, и порицали, клеймили ядоторговцев! Причем, что также представляется немаловажным, о кайфе они писали в юности, а о трезвости — в годы зрелые.

Вот, всеизвестный Омар Хайям, которого так любят цитировать защитники пьяного образа жизни:

Хоть всюду обесславлен им, с вином

До смерти не расстанусь нипочем!

Дивлюсь виноторговцам: распродавши

Вино, что купят лучшее потом?

В учености — ни смысла, ни границ.

Откроет больше тайный взмах ресниц.

Пей! Книга Жизни кончится печально.

Укрась вином мелькание границ!

Все царства мира — за стакан вина!

Всю мудрость книг — за остроту вина!

Все почести — за блеск и бархат винный!

Всю музыку — за бульканье вина!

Но приходит зрелость лет, и на смену спесивым, самонадеянным, юношеским писаниям приходят совсем иные строки:

Дураки мудрецом почитают меня.

Видит бог: я не тот, кем считают меня.

О себе и о мире я знаю не больше

Тех глупцов, что усердно читают меня.

Как жаль, что бесполезно жизнь прошла,

Погибла, будто выжжена дотла.

Как горько, что душа томилась праздно

И от твоих велений отошла.

Я раскаянья полон на старости лет.

Нет прощения мне, оправдания нет.

Я безумец, не слушался божьих велений —

Делал все, чтобы только нарушить запрет.

Так Хайям писал на склоне лет. И это один аспект проблемы.

На другой аспект этой же проблемы указал историк В. М. Ловчев: «Позиция лирического героя автора и позиция самого автора — „две большие разницы“» [1]. Более того, и само вино в четверостишиях Хайяма является, главным образом, вспомогательным поэтическим средством раскрытия сущности лирического героя. Вино в стихах Хайяма метафорично — оно символ земных радостей, бунта против человеческой ограниченности и борьбы с религиозными запретами.

Думается, что читатель достаточно легко проводит водораздел между автором и лирическим героем, когда, скажем у своего современника — А. Вознесенского — в стихотворении «Фрагмент автопортрета» находит нижеследующие изыски:

Теперь опишу мою внешность с натуры:

Ужасен мой лик, бороденка — как щетка,

Зубарики пляшут, как клавиатура.

К тому же я глохну. А в глотке щекотно!

Паук заселил мое левое ухо,

А в правом сверчок верещит, как трещотка.

Аналогично поступает всякий из нас, когда читает и А. Галича:

Облака плывут, облака,

Неспеша плывут, как в кино.

А я цыпленка ем табак,

Я коньячку принял полкило.

Облака плывут в Абакан,

Не спеша плывут облака.

Им тепло, небось, облакам,

А я продрог насквозь, на века!

Я подковой вмерз в санный след,

В лед, что я кайлом ковырял!

Ведь не даром я 20 лет

Протрубил по тем лагерям.

Насколько нам известно, московский поэт, драматург А. Галич ни в каких лагерях не «трубил» и кайло видывал, быть может, только на картинках.

И, конечно же, когда А. Розенбаум в своей песенке сообщает: «Я корабль конвоя…» — никто из его почитателей не пытается вообразить известного лысеющего барда в виде соответствующего плавсредства, не так ли?

Почему же мы, когда актриса Л. Голубкина поет: «Я пью, все мне мало, уж пьяною стала», — приписываем спетое именно Ларисе Голубкиной, а не тому персонажу, которого она взялась изображать? Конечно, актриса и поэт, опираясь на самоцензуру, должны решать нужно ли таких героев демонстрировать обществу, но и мы со своей стороны также должны различать мир реальный и зеркало, отображающее мир.

«Литературный герой, — справедливо отмечает в своей работе В. М. Ловчев, — может быть и отрицательным. Часто автор может выразить свою позицию по принципу «от противного». Иначе, пришлось бы приписать Хайяму самые низкие качества.

Восхваление невежества:

Тот, кто следует разуму, — доит быка.

Умник будет в убытке наверняка.

В наше время доходней валять дурака,

Ибо разум сегодня в цене чеснока.

Трусость:

В этом мире глупцов, подлецов, торгашей

Уши, мудрый, заткни, рот надежно зашей.

Веки плотно зажмурь — хоть немного подумай

О сохранности глаз, языка и ушей!

Воровство из самых святых мест:

Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой.

Не в жажде чуда я и не с мольбой:

Когда-то коврик я стянул отсюда,

А он истерся. Надо бы другой…»

Согласившись с В. М. Ловчевым, отметим еще один момент, существующий в данной проблеме. Хорошо известно, что 1,5 тысячи лет тому назад на Востоке Пророк объявил людям волю Аллаха: «О вы, которые уверовали! Вино… <…> — мерзость из деяния сатаны. Сторонитесь же этого, — может быть, вы окажетесь счастливыми!» [2]. Более того, как утверждает Ф. Вагапова, помощник имама, пресс-секретарь Духовного Управления Мусульман Нижнего Новгорода и Нижегородской области: «Исходя из аятов и хадисов (изречений Пророка), можно сделать вывод:

1) Строго запрещается принимать любой вид веществ, которые при употреблении приводят к помутнению разума (не зависимо от их состояния, жидкое (спиртное, газообразное (токсикомания), твердое (наркотики).

2) Строго запрещается купля-продажа вышеуказанных веществ.

3) Строго запрещается производство, а также производство вспомогательных аппаратов и средств.

4) Деньги, связанные с производством, работой, куплей-продажей этих веществ, считаются харамом (запретным), даже если человек затратил их на хорошем пути (ради Аллаха)» [3].

Напомню, что подобные запреты были установлены среди народов, которые буквально поклонялись вину и в языке которых насчитывалось около 250 определений этого изделия! Мог ли подобный запрет быть принятым безропотно теми, кто так или иначе был заинтересован в одурманенных людях, кто наживался на спаивании мусульман?

Борьба против воли Всевышнего велась различными путями, в том числе и нижеследующим.

В конце ХI века на Востоке жил математик и философ Омар Хайям. Вот, что писал о нем востоковед Магомед-Нури Османов в работе «Омар Хайям: проблемы и поиски»: «Омар Хайям родился в 1040 г. в городе Нишапуре, на востоке Ирана. Здесь он начал свое образование, а затем продолжил его в городах Балхе и Самарканде, став знатоком многих наук того времени, известным ученым. Слава Хайяма как выдающегося математика распространилась по всему Ирану и Средней Азии, многие феодальные правители стали приглашать его ко двору. Некоторое время Хайям провел в Бухаре при дворе Караханидского правителя, а затем по приглашению знаменитого сельджукского визира Низам алМулка перебрался в Исфахан, столицу огромного Сельджукского государства. Очевидно, в этот период научная деятельность Хайяма была особенно плодотворной: он создает несколько важных трудов по физике и математике, по поручению шаха разрабатывает календарную реформу».

Итак, Хайям — человек известный и знаменитый. Если такой человек начнет выступать на вашей стороне, то ваша сторона, соответственно, превратится в нечто также солидное и общезначимое, не так ли? Именно так, очевидно, и размышляли все те богоборцы и противники Трезвости, которые сфабриковали такую средневековую фальшивку, как «поэт Омар Хайям», приписав известному научному деятелю авторство тех четверостиший, в которых он предстает как пьяница, циник и богоборец. Но, спрашивается, зачем бы это, понадобилось осатанелому субъекту, каковым хотят представить Хайяма, совершать тот многотрудный хадж — паломничество в Мекку — который он совершил?

Хорошо известно, что прижизненных рукописей Хайяма не сохранилось. Свидетельств мемуарного характера о том, что Хайям писал четверостишия, нет. А стихотворные тексты, которые приписывались ему, не содержат ни дат, ни каких бы то ни было косвенных данных, по которым их можно было установить время их происхождения. Кроме этого, периодически появляются древние рукописи, которые оказываются просто подделкой.

Удивительно ли, что, как свидетельствует датский ученый А. Кристенсен (1904 г.) подлинно хайямовскими из многих сот, могут быть признаны всего лишь 12 четверостиший. Не густо, не так ли?

Вместе с тем, и сама проблема установления критерия подлинности тех образцов, которые имеются в распоряжении ученых, является весьма сложной. Как утверждает Магомед-Нури Османов: «Современные текстологи широко используют для атрибуции текстов сравнительные и статистические методы. Составляются словники сравниваемых текстов, частотные словари, устанавливается процентное содержание в текстах ключевых слов, словосочетаний, образных выражений, — но все это при достаточно большом объеме, как подлинного текста, так и текста, вызывающего сомнения. Для установления авторства приписываемых Хайяму рубаи этот метод применить нельзя, так как объем четверостишия слишком мал, чтобы проводить статистические подсчеты и сопоставления.

Итак, проблема определения подлинности наследия Омара Хайяма не разрешена до сих пор».

Кстати, в этой связи мне представляется более чем странной цитата из Истории всемирной литературы: «До нашего времени дошло около двух тысяч рубаи, приписываемых Хайяму, но с относительной уверенностью можно отнести к Хайяму не более ста рубаи» [4]. Интересно, на чем основывается эта «относительная (?!) уверенность»? И как понять само это словечко в весьма серьезном научном труде — «относительная»? Уверенность относительно чего?

Из словаря Ожегова мы знаем, что «относительный — не безусловный», а «безусловный то же, что несомненный». Следовательно, вышецитируемую фразу мы вправе прочитать следующим образом: «До нашего времени дошло около двух тысяч рубаи, приписываемых Хайяму, но с сомнительной уверенностью можно отнести к Хайяму не более ста рубаи»

Далее, обратимся к творчеству А. С. Пушкина, который в свои 25 лет писал, а мы в свои 12 — старательно наизусть заучивали:

Выпьем, добрая подружка

Бедной юности моей,

Выпьем с горя; где же кружка?

Сердцу будет веселей.

И в эти же лета — в «Вакхической песне»:

Подымем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Велика ль польза для разума от алкоголя — яда нервно-паралитического действия — заметить человеку наблюдательному не сложно. Именно это и сделал в свое время автор сатирической книги «Корабль дураков» (1494) немецкий писатель, сын трактирщика Себастьян Брант:

Все стали бы мудрей вдвойне,

Будь капля мудрости в вине.

От того-то и Александр Сергеевич, но несколько позже, скажет: «Человек пьющий ни на что не годен», а всего лишь через три года после «Зимнего вечера» — в 1928 году — напишет:

Напрасно, пламенный поэт,

Свой чудный кубок мне подносишь

И выпить за здоровье просишь:

Не пью, любезный мой сосед!

А возьмите такого «пропагандиста пьянства», как Сергей Есенин, чья поэзия буквально вся — осуждение алкоголепития, как поведения постыдного, хотя и вынужденного. Гимнов отраве он не писал! Пьющий Сергей Есенин, будучи рабом алкогольной зависимости, не холуйствовал, не прославлял это рабство, как иные наши современные поэты, но осуждал его:

Был я весь — как запущенный сад,

Был на женщин и зелие падкий.

Разонравилось пить и плясать

И терять свою жизнь без оглядки.

* * *

Снова пьют здесь, дерутся и плачут

Под гармоники желтую грусть.

Проклинают свои неудачи,

Вспоминают московскую Русь.

И я сам, опустясь головою,

Заливаю глаза вином,

Чтоб не видеть в лицо роковое,

Чтоб подумать хоть миг об ином.

Что-то всеми навек утрачено.

Май мой синий! Июнь голубой!

Не с того ль так чадит мертвечиной

Над пропащею этой гульбой.

Ах, сегодня так весело россам,

Самогонного спирта — река.

Гармонист с провалившимся носом

Им про Волгу поет и про Чека.

Что-то злое во взорах безумных,

Непокорное в громких речах.

Жалко им тех дурашливых, юных,

Что сгубили свою жизнь сгоряча.

Нет! таких не подмять, не рассеять.

Бесшабашность им гнилью дана.

Ты, Рассея моя… Рас… сея…

Азиатская сторона!

* * *

Ведь и себя я не сберег

Для тихой жизни, для улыбок.

Так мало пройдено дорог,

Конец ознакомительного фрагмента.