Встретимся во сне. История, написанная лапой

Дмитрий Сиротин (2024)

Мальчику Леве снятся кошмары. И не только ему. Но хуже всего то, что эти сны вот-вот станут реальностью. Хорошо, что у людей есть коты — хранители, которые оберегают хозяев от разных бед (хотя не все об этом знают). Автор этой увлекательной мистической повести Дмитрий Сиротин — лауреат Национальной литературной премии «Золотое перо Руси», премий им. Корнея Чуковского и журнала «Костер», финалист Международного литературного конкурса памяти Ренаты Мухи, детской литературной премии им. В. П. Крапивина, премии «Книгуру», победитель XIV сезона конкурса «Новая детская книга».

Глава пятая, мяу,

в которой и про любовь, и про колбаску, и про любовь к колбаске

Мяу. Грустно и тоскливо. Мама и папа Лёвы — в больнице: это они врезались в стену. Лёва с ними в скорой ехал и плакал. Держал меня на руках и плакал. И слёзы моего маленького хозяина капали на меня, мяу, и это было — ну очень печально… И развалюшка — всмятку и «восстановлению не подлежит». Так сказал важный дяденька в форме. Не знаю, кто он — полицейский, или спасатель, или ещё кто, я в формах не разбираюсь, мяу…

Едем мы, Лёва плачет, с трудом слова из-за слёз выговаривает:

— Папа за рулём уснул, наверное… Он так устаёт в шахте, там так опасно… Да ещё и после ночной смены… Вот и у врача уснул же… А может, у развалюшки опять что-то сломалось… Может, тормоза отказали… А может, и папа не уснул, и тормоза не отказали… Может, они просто с мамой разговаривали, и он отвлёкся… Они такие разные, но так любят друг друга и, когда разговаривают, обо всём могут забыть… Кефирыч, да что же это такое…

«Да, — думаю, — мяу. Не хранитель я, а пёс знает что!» Сам чуть не плачу, эх.

— И зачем они поехали в магазин… — рыдает Лёва. — Ну да, у папы — один выходной, и мама попросила съездить, наверное, быстренько, закупиться… Но почему они меня не подождали? Они думали, что я так долго буду у Григория Борисыча? Ну да, он очень долго принимает… А им всё некогда, всё дела… Вот и решили… Решили времени не терять…

Вот так, мяу. А главное, и мама, и папа — оба без сознания, и непонятно, когда в него вернутся. И что теперь Лёве делать? Как ему жить в квартире одному? Ну то есть не одному — со мной, конечно, мяу… Но коты за хозяевами официально присматривать пока не могут, хоть они и хранители: нужны взрослые.

Вот в больнице врач Лёву и спросил:

— Есть ещё кто-то из родни? Чтобы ты у них пока пожил.

Ну это уже другой врач, понятное дело. Не Григорий Борисыч. Просто мы, так получилось, целый день с Лёвой по больницам. Теперь вот в травматологическом отделении.

Лёва плачет и головой мотает: нет, мол, никого.

— Ну посмотри в телефоне, в контактах, может, у друзей какие родители за тобой последят. — Врач говорит и немножко злится, потому что ему некогда, у него больных полное отделение, а тут ещё Лёва со своими проблемами.

Лёва всхлипывает, достаёт телефон, смотрит. А там особых контактов и нет: мама да папа. И Лёва как увидел «мама», «папа» — совсем разрыдался!

Мяу, как же стыдно! Какой же я хранитель после этого! Маленького хозяина не могу уберечь ни от кошмаров во сне, ни от кошмаров в жизни! Ну то есть, может, без меня бы ещё хуже было… Но и со мной не особенно сладко! Кто сейчас может утешить Лёву? Только я! Хотя… Ой, точно! Валя! Только надо, чтобы он про неё вспомнил!

— Мяу! — говорю громко. Хочу сказать «Валя», не получается выговорить, но вдруг Лёва поймёт?

— Мяу-уя!

— Вот только орущего кота мне тут не хватало! — Совсем врач разозлился. — Иди с ним на улицу, там вспоминай. А то он мне всех больных перепугает. Вопит как резаный.

Мяу, сам ты резаный. Нет, конечно, спасибо, что маму с папой лечить будешь и, надеюсь, вылечишь, надеюсь, они в себя скоро придут… Но вообще — свинство. Весь день обижают! Хотя врачей можно понять: работа нервная.

Лёва плачет, на улицу вышел, стоит у больницы, не знает, что делать. А я всё пытаюсь сказать, что хотел, но проклятая пасть не слушается, эх! Как же это: «Ва-ля»…

— Мя-у!

— Да чего ты и правда раскричался, Кефирыч? — Уже и Лёва злится. — Не до тебя сейчас!

Ничего, проглотим обиду. Главное, чтобы он понял!

— Мя-у-ля! Мя-я-ля! — Ну, Кефирыч, давай, ещё немножко… Ещё чуть-чуть… — Мвя-а… Вя-а-а…

— Ох ты, крикун какой! — вдруг как раздастся у меня над ухом!

Мы с Лёвой вздрогнули и обернулись.

А это старичок.

Он, оказывается, на лавочке сидел у больницы. Мы его не заметили сперва. А теперь он подошёл, улыбается, борода белая и голова тоже, худенький такой, прямо высохший, а улыбка добрая.

— Ну чего ты раскричался, а? — старичок мне опять. — Может, колбаски хочешь?

Мяу! Что значит — может? Не может быть никаких «может», когда речь идёт о колбаске!

Ну я головой киваю: мол, конечно, хочу. Клянусь кошачьей бабушкой.

Старичок тогда в сумку лезет, достаёт нарезку колбасную — и мне кусочек прямо в пасть:

— Кушай, милый, не стесняйся.

Мяу! Да я и не стесняюсь так-то. Где я и где стеснение, когда речь идёт о колбаске?

— Мяу, — говорю. Спасибо, мол.

— Ещё хочешь? — Старичок улыбается.

Странный вопрос, мяу. Естественно, хочу.

Он мне и другой кусочек. И третий. И четвёртый, чего уж. Колбаска — дело такое. Сколько ни съешь, а всегда ещё хочется.

— Спасибо вам. — Лёва говорит и слёзы вытирает.

— А ты чего плачешь, мальчик? — старичок спрашивает. И уже не улыбается. Смотрит на Лёву внимательно.

Ну Лёва ему, всхлипывая, и рассказывает. Что, мол, мама и папа в больнице… А он тут… Один… С котом… И непонятно, что и как.

Старичок слушает, грустит. Потом говорит Лёве:

— Ты держись, парень. Даст Бог, выкарабкаются родители-то. Живёшь-то где?

— Парковая, три…

— Как?! — удивляется старичок. — Так и мы с внучкой на Парковой, три живём! Вот что значит маленький город!

— Да? — Лёва удивился, даже плакать перестал. — А какая у вас квартира?

— Пятьдесят шестая, — старичок говорит.

— А у нас двенадцатая…

— О, так мы соседи! Ты в первом подъезде, а мы — в пятом! Слушай, так, может, вы и с внучкой моей в школе одной учитесь? Валя Казарина, не слышал?

Лёва глаза на старичка как вытаращит, чуть меня не выронил:

— Вы — дедушка Вали Казариной?!

— Он самый. — Старичок шутливо поклонился. — Казарин Сан Саныч собственной персоной.

Мяу! Всё-таки я хранитель ничего себе такой: вот и Валя! Ну то есть её дедушка. Но где дедушка, там и Валя! По-моему, логично, мяу.

— Так ты её знаешь? — Старичок спрашивает с интересом.

— Ну да, мы в одном классе учимся. — Лёва отвечает и тут же смущается.

Ну это понятно: когда говоришь про того, кто нравится, всегда смущаешься. По себе знаю: мне вот, например, очень нравится одна кошечка… Ну раз уж мы с вами так откровенно, мяу…

В общем, во дворе есть одна такая. Я-то редко на улице бываю, больше в окно люблю смотреть и вот в это окно часто её вижу. Во дворе гуляет, милая, беленькая вся, травку кушает. А когда зима — по снегу топает, топ, топ своими маленькими лапками. Следы остаются.

Утром в окно смотрю, а следы ещё не замело. Гляжу на её следы и думаю о ней… Она, знаете, как: топ-топ — и остановится. Задумается о чём-то. Беленькими ушками подёргивает. Потом опять — топ-топ. И снова остановилась. И ушки. И так мне её за ушко укусить хочется, прямо сил нет, клянусь кошачьей бабушкой! Ну милота же! А главное — задумчивая. Не то что другие кошки. Носятся во дворе как ненормальные, в помойке роются… Тьфу! Никакой гигиены.

А моя — она не такая: культурная. Эх, как бы с ней познакомиться… Но стесняюсь. Потому что, говорю же, когда любишь — всегда стесняешься, ведёшь себя как дурак, мяу.

И так вот смотрю на неё, смотрю, пока совсем не стемнеет, пока из окна ей не крикнут: «Анна Андреевна!» — и она домой не побежит.

И имя-то такое благородное: с отчеством! Не то что все эти Мурки, Муськи и Маськи… Анна Андреевна! За одно имя уже уважать хочется.

Но я отвлёкся, пардон.

Ну, в общем, старичок совсем удивился, когда узнал, что Валя — Лёвина одноклассница. А потом говорит:

— Валя мне не рассказывает особо про школу, да и про одноклассников. Вот я и не знаю, с кем она учится-то… Про одного только рассказывала.

— Про кого? — Лёва с надеждой спрашивает, и даже слёзы у него высыхают. Нет, всё-таки я ничего себе хранитель, мяу!

— Есть у вас в классе парень один, — говорит старичок, — всё время на неё глядит. На всех уроках. «Как, говорит, дедушка, ни повернусь — а он с задней парты смотрит. Ну, увидит, говорит, что я на него тоже смотрю, — и быстро голову в тетрадку опускает!» Вот ведь!..

Ну дело тут ясное: дедушка давно на свете живёт, понимает, что к чему.

— А что к чему? — Лёва тихо спрашивает.

— Дак нравится она ему, вот и глядит, хе-хе! Мы вон с её бабкой, царствие ей небесное, тоже всё в гляделки играли, пока не поженились.

Лёва совсем засмущался. Покраснел, даже мне у него на руках жарко стало.

— О, а вот и Валюша моя идёт — деда забирать, — улыбается Сан Саныч.

— Валя идёт? — Лёва вскинул голову, увидел вдалеке Валю и поскорей опять голову опустил. Прямо как в школе.

— Да… — улыбается дедушка Сан Саныч. — Меня на скорой вчера сюда привезли, понимаешь: сердце, чтоб его. Ну подлечили да отпустили. Как раз внучку-то и ждал. Сейчас поздороваетесь.

Лёва красный-красный, но Сан Саныч этого не замечает: он всё улыбается и машет внучке: мол, тут я!

— Лёва?! — Валя подошла, удивляется.

— Валя… — Лёва отвечает нежно.

— Казарин Сан Саныч, — шутливо дедушка кланяется.

— Кефирыч, — говорю и я. Но получается снова «мяу». Ну да ладно. Главное, что Лёва плакать перестал.

— А ты чего здесь? — Валя Лёву спрашивает.