Глава четвёртая, мяу,
в которой Лёва делится кошмарами, а со мной не делятся мячиком!
— Мне снится, что мой дедушка стал злым, — тихо говорит Лёва. — Он душит меня во сне. Впереди свет, а он меня не пускает, и у него лицо такое страшное и глаза, а он никогда таким не был!
Я смотрю на Лёву. Доктор молчит. Ириш гладит меня. Лёва продолжает:
— И Надежда Викторовна бежит за мной, протягивает руки, чтобы задушить, и бормочет свои задачи, как робот… Надежда Викторовна — наша классная, она математику ведёт. Она бежит за мной и бормочет задачи про рабочих, которые могут не успеть посадить деревья, и их тогда уволят. И про ткань, которую кто-то купил, много-много ткани, а зачем? И про яблоки — ну, что в магазин привезли столько-то ящиков красных яблок и столько-то жёлтых. И надо, почему-то очень надо что-то посчитать, умножить, разделить… А я не понимаю, ничего не понимаю и только всё думаю: зачем в этом учебнике всё продают и покупают, покупают и продают? Ткань, яблоки, картошку, тетради… И ещё рабочие там — то деревья сажают, то снег убирают… И я их себе представляю: как они устали и как начальник их ругает. И мне их жалко, и поэтому ни одной задачи решить не получается, потому что, когда жалко — тогда ничего не решается… И Святополк Игоревич тоже снится…
— Кто? — не выдержал доктор.
И правда, интересное имя, необычное: Святополк Игоревич. Хотя в наше время каких только имён не услышишь, мяу.
Лёва вздрагивает и замолкает.
— Ой, извини, — бормочет Григорий Борисыч. — Рассказывай, рассказывай, и — не мне, меня нет! Рассказывай своему Йогуртовичу!
— Кефирыч он, — поправляет Ириш и наконец-то чешет меня за ухом!
Мяу-у! Как же приятно! Рассказывай подольше, маленький хозяин!
— Святополк Игоревич — это наш физкультурник. Он и в жизни злой, не только во сне. Издевается, что у меня ничего на физкультуре не получается.
И Лёва снова замолкает. Стыдно в таком признаваться даже любимому коту. Понимаю, мяу… Эх. Хотя чего стыдного-то? Не все же физкультурники! Люди разные, и коты разные, и это прекрасно! А то, если бы все были одинаковые, жилось бы так скучно — хоть вой, клянусь кошачьей бабушкой!
— А что именно не получается? — осторожно спрашивает Ириш.
— Ну… Всё, — глухо говорит Лёва. — Особенно кувырки. И через козла прыгать.
— Хм, — снова не выдерживает доктор. — А почему не получается?
— Вот и Святополк Игоревич не понимает! — горестно вскрикивает Лёва. — А я вот не могу, и всё! Вот этот момент — когда кувырок, когда надо через голову — я не могу, мне страшно, что не смогу и что шею сверну или ещё что… А они смеются, все смеются: и Святополк Игоревич, и пацаны все, и даже… даже Валя. Ну то есть она не то чтобы смеётся прямо громко, но немножко улыбается. Она хотя и в очках, и умная, но у неё всё получается: и кувыркаться, и прыгать, даже через козла!
— Я тоже не умею прыгать через козла, — успокаивает Ириш.
Может, обманывает, конечно… Но всё равно молодец! А другой бы я за ушком чесать и не доверил, мяу!
— Я тоже не умею через козла, — говорит Григорий Борисыч.
Ну он, может, и не обманывает: вон он какой большой. Может, ему и правда трудно прыгать. Хотя необязательно, что он и в школе был таким большим, мяу.
— Мне знаешь, что физрук сказал как-то? — усмехается доктор.
— Что? — спрашивает Лёва.
— «Эй, толстый, забудь бабушкину деревню, где ты всё лето пирожки трескал!»
— Ого, — сочувствует Ириш. Даже про ухо моё забывает, я нетерпеливо им дёргаю: мол, давай гладь, мяу!
— Да, вот так, — говорит доктор. — А какая деревня? Какая бабушка? Моя бабушка на войне погибла. Да даже если бы и не погибла, если бы правда я у неё в деревне пирожки трескал — разве так можно? Тем более когда — учитель?
— И как же вы… после этого? — Лёва спрашивает тихо.
— Ну как, — снова усмехается доктор. — Психотравма, конечно. Тем более все тоже как засмеются после этой фразы! Тяжело было. Что делать. Но вот вырос я, стал доктором, и однажды — представляешь, — однажды этот физрук ко мне сына своего привёл! У сына проблемы были на нервной почве. Не могу говорить, что конкретно: врачебная тайна. Но, скажем так, проблемы с весом… Постоянно заедал тревогу, нервничал… Неудивительно, с таким-то отцом.
— И что вы? — Лёва и Ириш почти в один голос спрашивают.
— Ну что я… Так же вот, как твоих родителей, попросил физрука выйти. Он меня не узнал, понимаешь? Ну да мало ли у него толстых учеников было… Ну вот, физрук вышел, а я сыну-то его и говорю (Григорий Борисыч ехидно улыбается): «Эй, толстый! Забудь бабушкину деревню, где всё лето пирожки трескал!»
Мяу! Чего?? Это называется — доктор? Сын-то при чём?!
Мы все на Григория Борисыча в ужасе смотрим.
А он на нас.
И вдруг как расхохочется на весь кабинет!
— Да шучу я! Конечно, ничего такого я не сказал. Назначил лечение, да и всё. С таким отцом мальчишку только пожалеть можно было, а не издеваться. Так что всё хорошо закончилось.
Мяу, хорошенький медицинский юмор, нечего сказать!
— Ириш, пиши рецепты. А ты, пожалуйста, позови родителей, — говорит доктор Лёве.
Ириш аккуратно спускает меня с колен. Мяу, жаль. Но что поделать. Рецепты нужнее.
Григорий Борисыч диктует, Ириш пишет, Лёва уходит звать родителей, а я… Я вижу игрушечный мячик. Мяу-у! Такой чудесный мячик, маленький, как раз мне под лапу! Откуда он в кабинете? Наверное, для успокоения пациентов: они этот мячик крутят в руках и успокаиваются. Игрушка-антистресс, или как это называется…
В общем, ничего не могу с собой поделать — начинаю гонять мячик по кабинету, а доктор начинает гонять по кабинету меня и в итоге выставляет за дверь. Мяу! Обидно так-то: хранителей выгоняют почти что пинками!
А потом Лёва возвращается в кабинет со мной на руках и говорит растерянно:
— Нет родителей…
— Хм. Куда же они делись?
Лёва пожимает плечами.
— Ну ладно, пока они не пришли, давай я у тебя ещё одну вещь спрошу, — осторожно говорит доктор. — Скажи… А вот эта девочка… Как её… Варя?
— Валя, — шепчет Лёва.
— Да, извини. Вот Валя эта… Она тоже тебя во сне задушить хочет?
Лёва удивлённо смотрит на доктора:
— Нет… Она — нет.
— Ага, это уже кое-что, — говорит доктор. — Значит, задушить во сне хотят только те, кто в жизни тебя, так сказать, достаёт…
— А дедушка? Он же был такой хороший! И никогда меня не доставал!
— А, да, дедушка. Извини. Он?..
Лёва молча опускает голову.
— Да, понимаю, — тихо говорит доктор. — Сочувствую. Давно?
Лёва молча кивает.
Доктор вздыхает и кладёт большую руку Лёве на плечо.
— Да… Тогда действительно странно… Я вот тебе выписал тут кое-что. Ириш, дай рецепты! Держи, дорого́й, только печати поставь в регистратуре… Так, но где же твои родители? Надо их дождаться, а у меня очередь. Куда они пошли-то?
Лёва пожимает плечами.
— Творожич, ты не знаешь? — спрашивает меня доктор.
Да Кефирыч я, мяу! Кефирыч! Неужели так трудно запомнить?!
— В общем, всё с тобой в порядке, — говорит доктор Лёве. — Просто растёшь, нервная система перестраивается, ну, в общем, всё будет хорошо.
— Но я боюсь засыпать, — всхлипывает Лёва.
— Вот с этими таблетками можешь не бояться, — успокаивает Борисыч. — Главное — пей строго по рецепту. А родители пусть сами ко мне потом зайдут, у меня сейчас нет времени их ждать, извини. Видишь — полный коридор пациентов. Позови следующего, пожалуйста.
Мы с Лёвой выходим, а в кабинет заходит мама с плачущей девочкой, и я успеваю заметить, как доктор сразу протягивает ей мой мячик. И Ириш ещё говорит:
— Григорий Борисыч, помыть бы надо после кота-то.
Мяу! После кота?! Да я самый чистый кот в мире!!! Я-то думал — Ириш… А она! Вот пусть ещё попробует почесать меня за ухом — ни за что не дамся, клянусь кошачьей бабушкой!
Мы с Лёвой одеваемся в гардеробе, и вредная Зинаида в этот раз не вредничает и вообще не обращает на нас внимания: с кем-то трещит по телефону:
— Представляешь? Врезались на машине своей прямо в стену! Ездят как сумасшедшие! Ну да, я скорую вызвала, а как же… Живые — не живые, кто их знает… Я их не разглядывала, боюсь… Ребёнка на приём отправили, а сами в магазин, что ли, поехали, приспичило им… И вот результат. Жуть, не говори!
Эх. Мяу. Какая грустная история. Даже захотелось эту Зинаиду по головке погладить, так она нервничает.
Мы с Лёвой выходим на улицу, там прямо у крыльца стоит машина скорой помощи, и тут — я даже ничего увидеть и понять не успел — Лёва как кинется к машине, как закричит страшно:
— Мама! Папа!
