Россия, лихие годы: рейдерский захват

Дмитрий Николаевич Таганов, 2018

В лихие 90-е годы к частному детективу обращается директор завода: похитили его внучку, – очевидно, преступники, захватывающие завод, рейдеры. Через день директор убит. Его завещание не могут найти, а без него завод будет безнадежно потерян. При силовом захвате завода рейдерами, в суматохе зарезан еще человек из руководства. При вскрытии домашнего сейфа директора с целью найти его завещание происходит скандал между наследниками и новое убийство. Между наследницей, молодой вдовой директора, и частным детективом завязывается роман. Детектив Ник Соколов в сложной и опасной борьбе находит серийного убийцу, но тот бежит, захватив заложницу…

2. Завод

Проходная завода живо напомнила мне советские времена. Старые обтертые турникеты, скучающая вахтерша за стеклом, — отбирает утром пропуска и, как коршун, следит, чтобы никто не ушел раньше положенного. Здесь же бюро пропусков с внутренним телефоном, надтреснутым и засаленным. Окошко закрыто, но с запиской, по-современному:"Технический перерыв". Современным штрихом были охранники за турникетами — крепкие ребята в молодцеватой форме.

Ощущалась какая-то напряженность. Перед турникетами толкались мужчина и две женщины, которых не пускали, тона были повышены, резко звучали склочные нотки. Я постучал по фанере закрытого окошка бюро пропусков, нетерпеливо и громко. Ничто так не выводит меня из равновесия, как чужой скандал.

— Дай пройти! Я тридцать лет тут работал!

— Куда лезешь! Выпил мало?

— Не имеешь право… Убери руки, падаль! Мы акционеры!

— Слушай, ты меня достал уже! Я тебя сейчас…

В тоске я отвернулся к заколотой сплошь бумагами доске объявлений. Требования санчасти по медосмотру и об одежде для детей в летнем лагере, призывы соблюдать технику безопасности, листовка пожарных… Но самое интересное оказалось не на доске, а рядом на стене, и самое крупное по формату. Это было объявление дирекции о созыве внеочередного собрания акционеров завода. Повестка дня: о продаже контрольного пакета акций предприятия. Крики вокруг турникета сразу обрели для меня некоторый смысл.

— Почему не отвечают на наше заявление! Предъявите нам протокол! — визгливо кричала худая женщина испитого вида. Мужчина тоже был явно не трезв.

— Ворье! Захапали наше!

— Лично пусть тогда нам ответят, и протокол предъявят майский.

— Отойди по-хорошему, последний раз предупреждаю. — Дюжий охранник уже с трудом сдерживался, дубинка так и играла у него в руке. — Акционеры нашлись! Партнеры, вонючие. Халявщики вы, а не партнеры. Вот уж точно! Отвали отсюда, пока цел, — ей-ей, в последний раз…

— Акционеры, имеем право!

— В субботу собрание, — видал плакат? Тогда и приходи права качать, если тебя и оттуда не выкинут, пьянь.

— Ишь, в субботу! Ты нам до субботы протокол майский покажи! А ну, пусти!

Мужчина начал исступленно, с клацаньем трясти старый скрипучий турникет, и тогда охранник не выдержал, рванул навстречу, замахиваясь дубинкой. Он саданул тому дубинкой по плечу, второй раз по голове, — мужчина отпрянул назад, закрываясь руками. Но охранника было уже не остановить, его понесло: он перемахнул через турникет, и проходную пронзил визг обеих женщин. Мужчина, спасаясь, побежал назад, но охранник молотил его дубинкой сзади — по спине, плечам, голове. Наконец, пьяненький мужичек повалился на пол, под окошко бюро пропусков, но охранник и тут нанес ему, уже лежачему, удар, задев локтем, — и очень чувствительно, — даже меня.

— Стой, ты что творишь! — не выдержал я. — Прекрати!

Но тот, будто не слышал, находясь в исступлении, и с искаженным лицом замахивался снова.

Я ударил ему кулаком в правый бок, не сильно, но тяжело, а вешу я под сто, при росте сто девяносто четыре. Это должно было его остудить. Но тот только хрипло выдохнул, перебив дыхание, и стал медленно разворачиваться ко мне, замахиваясь на меня дубинкой. Тогда я той же правой засадил ему и в челюсть, под скулу. Это вырубило его сразу, как боксера в нокауте. Он дернул головой вверх, сдал тушей назад и рухнул на пол, задев с грохотом фанерную будку вахтерши.

Выскочивший из-за турникета второй охранник, тоже с дубинкой на изготовке, как-то замешкал, на бегу оценивая ситуацию и волком оглядывая меня. Я приготовился, но тот позыркал глазами — на меня, на лежащего товарища, — и ни на что не решился. Наконец, благоразумно начал помогать другу, — стал приводить его в чувства, потом поволок на стул. Окошко бюро пропусков распахнулось, из него высунулось, чтобы посмотреть на скандал, испуганное лицо, и я протянул свой паспорт. Вахтерша пропустила меня без звука, охранники тоже были заняты, и только турникет жалобно скрипнул.

Через пыльный двор по аллейке с засохшими деревцами я прошел в четырехэтажное заводоуправление. Множество вывесок с названиями мелких коммерческих фирм намекали о хорошем наваре от аренды этих старых советских площадей. Два нижних этажа бурлили мелким бизнесом. На третьем сонном этаже, перед дирекцией — пост с охранником, проверка пропуска. На самой широкой и красивой двери в коридоре табличка:"Генеральный директор Софронов Иван Петрович". За дверью молоденькая секретарша оторвалась от книжки на розовых коленках и подняла на меня глаза.

— Иван Петрович проводит совещание, он занят.

— Я подожду.

— Вам чай, кофе? — это был дежурный вопрос, с ожиданием обычного отказа. Но мне было жарко, побаливала правая кисть, и я терял время.

— Стакан воды, пожалуйста, и холодной.

У секретарши слегка расширились глаза от моей наглости.

— Боюсь, только теплая, из чайника. Хотите?

— Нет.

Я не присел в кресло, а прошелся по просторной приемной. В углу было организовано что-то вроде выставки продукции завода. Скучная бурая облицовочная плитка, мутные стеклянные блоки, какими пятьдесят лет выкладывают стены в заводских душевых и совхозных коровниках. Смотреть на все это было противно — будто попал на двадцать лет назад, и вот-вот из-за глухих дверей выйдут со своего партсобрания «товарищи»…

«Товарищи» вышли только минут через двадцать. Какие-то очень уставшие, с озабоченными лицами, обтирая платками лбы и шеи. Раньше, пожалуй, «товарищи» выходили со скучных партсобраний много веселей. Из-за двойных дверей с тамбуром вышло сначала пятеро, и вслед за ними, с мрачным видом провожая гостей, знакомый мне генеральный директор. Пахнуло табачным застоялым дымом и жаром засидевшихся тел. В просторной приемной стало тесно. Все шестеро, выговорившись за два часа, теперь только молча пожимали руки или прохладно кивали друг другу. Только один, пожилой и широкий в плечах, прощаясь с генеральным, прокряхтел:

— Эх-хе-хе, Ваня… — Тот в ответ только цокнул языком.

Наконец, они разошлись, но генеральный, скользнув по мне усталым взором, как будто не узнал меня. Пришлось сделать несколько шагов навстречу, и тот, заметив это, испуганно слегка отпрянул. «Нервишки, однако» — подумал я.

— Вы освободились, Иван Петрович?

— Ах-да, да… я забыл. Галочка, я закончу с товарищем и приму душ. Никого ко мне не пускай. Меня нет.

— Иван Петрович, вам после душа чай или?…

–"Или", и холодненького. Проходите.

Не кабинет это был, а зал. В те времена, когда строили завод, на начальственной важности не экономили. В широкий тяжелый стол упирался узкий и длинный стол для совещаний, персон на двадцать. Темно-красная плюшевая скатерть на нем была в складках, пепельница полна окурков. Я присел.

— Вот такие-то делишки… — директор похлопал по карманам пиджака, вынул связку ключей и склонился над сейфом, спиной ко мне. Сейф был старый, советский, окрашенный красно-бурой краской, похожей на ту, которой красят в деревнях полы. Он поискал в нем среди папок, вынул конверт и повернулся ко мне, оставив сейф распахнутым.

— Любуйтесь.

На ксерокопиях было по несколько всего строчек. Темные полосы повторяли линии сгибов: значит, оригиналы были сложены вчетверо и приходили в почтовых конвертах.

— Конверты у вас?

— У следователя. Но… один остался, который последний.

Текст был напечатан на лазерном принтере, стандартным шрифтом. Технических особенностей, значит, быть не могло, с лупой разглядывать нечего. Как когда-то на листах из пишущих машинок, — в тех у каждой была своя индивидуальность.

— И еще… — хозяин кабинета вытянул вперед указательный палец, — хотя, конечно, вы понимаете. Это строго конфиденциально… содержание, я имею в виду

Я пробегал строчки глазами, отмечая единый стиль исполнения, информированность об адресате, образованность и литературное дарование автора."Скоро ты умрешь","Завещание пиши, недолго осталось","Не почувствуешь, не заметишь ее, костлявую, — чисто сделаем","Много пьешь, — это правильно, умрешь легче","Украл ты много. Не мучает? Скоро, скоро","На счетчике ты уже, тик-так, тик-так","Всех обокрал, никого не оставил? Ты эти акции с собой в могилу или в печь крематория?","Ай-ай, а протокол-то того","Сей год не переживешь","Письмеца больше не жди, тик-так, тик-так","Оплатили мы твой заказ, недорого киллер взял за тебя, скоро-скоро","А это уже самое последнее".

— Показывали кому-нибудь, кроме следователя?

— Нет.

— Покажите конверт.

Адрес на конверте был отпечатан на принтере, строчки смещены. Московские почтовые штемпели. Настораживающее:"Генеральному директору. Лично в руки".

— Полгода нервы мочалят. Говорю, привык к этому, каждое утро письмецо или весточку жду. Или пули.

— Прессуют вас, Иван Петрович. Что хотят?

— Да что они все от нас хотят! Деньги хотят! Деньги, деньги, будь они прокляты!

— Только хотят каждый раз по-новому. Расскажите, — без этого я не возьмусь.

— Завод им мой нужен! Весь завод. Рейдерам этим… — и он грязно выматерился.

— Вы что, их уже знаете?

— Знаю — не знаю, а вижу, как наезжают. Уже полгода…

— Письмеца — их? Не приходило в голову?

— Не дурак, слава богу.

— Полиции о наезде рейдера сообщили?

— Нет, не говорил о наезде, не соображают они в этом, — потому что законов нет толковых! А те отопрутся, не докажешь ничего, и только хуже будет!

Я оторвался от бумаг и посмотрел на него: богатый, усталый и несчастный. Я много таких повидал, и всегда они похожи были друг на друга в такие минуты. Лучи позднего солнца падали на стол, на распахнутый сейф, и в нем, в сумерках верхней полки, ослепительной точкой блестел никелированный металл.

— Не носите с собой? — я кивнул на блестящий металл в сейфе.

— А что толку! Только пиджак промаслишь. С перепугу купил, оформил разрешение. Потаскал с собой в кармане неделю. Как дурак.

— Красиво блестит. Барабанный?

— Смит-Вессон, на шесть трупов. — Он обернулся, вынул из сейфа блестку и протянул мне.

Игрушка, с коротким бульдожьим стволом легла в мою ладонь, как будто родилась для нее, ладно и туго. Это была классика детективных романов, калибр.38 Special, никелированный. С сожалением я вернул эту прелесть хозяину.

— А у вас? Есть что-нибудь?

— Предпочитаю холодное, — я не стал ему говорить, что у меня на службе тоже кое-что есть, а я — полицейский, — замкнется ведь, робеют перед нами. — Так вы знаете, кто вам угрожает?

— Ну, не сам он, конечно… а может и сам. Да ничего не поделать! Такой нам тут капитализм устроили! Ни законов, ни полиции, никому верить нельзя, все продажны, сам отстреливайся, если сумеешь…

— Вы и здороваетесь с ним при встрече?

— Бывает… Что же, мне пристрелить его из этого револьвера?

— Хорошо это, если здороваетесь.

— Лучше некуда. Для кого хорошо?

— Для внучки вашей хорошо, жива, значит. Не маньяк ее задушил. А, быть может, в гостях у хорошего знакомого.

— Дерьмо, а не знакомый! Ладно, хорош меня травить. Мне наплевать уже на все, знакомый — не знакомый, завод — не завод… Плевать на деньги, внучку отдай!

— Имя знакомого назовете?

— Я и полиции не говорил… Никаких доказательств, домыслы одни мои. Кто его знает, что он еще выкинет. Что вы хотите делать?

— Это мои дела. Ищем внучку или нет?

— Ищем, ищем… Записывайте. Фирма есть такая,"МегаФинанс", финансовая компания. Скупила за полгода у наших рабочих акции. Но только вы, как у врачей, — не навредите.

— Раз уж медицинским языком, — я не терапевт, а хирург, и вы ко мне за операцией обратились. А это больно. Вам решать.

— Осторожнее вы с ним, осторожнее!

— Я видал объявление в проходной: собрание скоро, то да се. Продаете завод?

— А что прикажете делать!

— Значит, кранты, — дожал он вас? Молодец.

— Стар я стал для вашего дикого капитализма. Покоя хочу. Пропадай все пропадом. Он акций у наших работяг столько скупил, что все права теперь имеет.

— Дело хозяйское. Телефоны мне свои запишите. И следователя, который дело ведет.

— Шаров, имя-отчество не помню. Все дела у него — и с письмами этими, и с Таней. Расследует потихоньку… Не торопится. Только он вам не поможет.

— Не жду.

— Слушайте, может и не надо, на самотек пустим? Ведь в залог ее взяли, ясно это. Если на следующей неделе мы все с ним подпишем и оформим… то отпустит, — на что она ему?

— А если не отпустит? Чтобы не рассказывала, кто и где держал.

Он обходил вокруг стола чтобы прощаться со мной и по пути толкнул ладонью узкую дверь, — туда ему хотелось больше всего, — в комнату отдыха, с душем и холодным пивом. Такие удобства строились при директорских кабинетах не только на заводах с горячими цехами, но и на пыльных цементных, железобетонных, — это было особым советским шиком.

Рука генерального была холодной и потной, в глазах не было ни силы, ни директорской твердости. Да и директором ему оставалось быть недолго. С утра сегодня был четверг, а уже в ближайший вторник я снова увижу его за этим широким столом, но с перерезанным горлом, и кровь будет хлестать ему на белую рубашку.

В проходной уже стояли другие охранники, но в таких же молодецких формах, — похоже, теперь их много было на этом заводе. Я поглядывал на них, ожидая подвоха и продолжения инцидента. Но нет, прошел без проблем. Благоразумно они сообразили, что не в их интересах раздувать. Но эти новые были наслышаны о скандале и поджидали меня, чтоб самим оценить героя. Когда я проходил мимо, они откровенно рассматривали меня и прикидывали с усмешкой мои силы и возможности, — мол, погоди, еще померяемся.

Свой мотоцикл я нашел там, где и оставил — под бетонным заводским забором, с замком и каленой цепью, продетой за выступающую петлю арматуры. Я уж было закинул ногу над седлом, но от палатки «пиво-воды» при автобусной остановке отделился мужчина с пивной банкой в руке и поприветствовал меня, подняв ее над головой. Я опустил ногу обратно на асфальт. Это был тот самый битый охранником выпивоха. Я кивнул ему, снял шлем и подошел ближе.

— Ну, аклимался, орел?

— Не смертельно, заживет. — На полщеки у него чернел синяк, красно-синяя полоса уходила с шеи под рубашку. — Ну, я им дам в субботу на собрании, ответят за все. Ворье!

— Что взьелся? Уволили?

— Да… выкинули, с месяц как. На кой я им. Ну и они мне, взаимно. Но эти акции, сколько ни есть — все мои, продать им — шиш. Я тридцать лет тут пахал! Что мое, то мое. Как ты его, однако! Бац — и он лег прям рядом, меня аж ветром обдало. Готов… Ну, ты дал! Боксер, что ли?

— Был.

— Мастер небось?

— Он. Что у вас в субботу?

— Собрание акционеров. Внеочередное. Торопятся.

— Что за спешка?

— А то, что хапнули в мае-месяце, и теперь продать хотят.

— Что хапнули?

— Завод наш хапнули. Еще акций навыпускали, и себе же по дешевке продали. Ворье, я ж говорю. Наши-то акции, первого еще выпуска, вдвое подешевели оттого. Как с дурачками с нами. Теперь у них у каждого по контрольному пакету. Хозяева. А ты мне протокол собрания того майского покажи! Чьи там подписи стоят, а? Нет, молчок, только дубинкой. То ж курица левой лапой протокол подписала. Фальшак! За дураков нас…

— Кто покупает?

— А хрен его знает. Разве нам докладывают! Да что им, кирпичи наши нужны? Ради бога, не смеши меня. Земля им эта нужна, ее они хотят. Знаешь, почем она здесь, столичная? То-то. Да они выкинут всех наших работяг на следующее утро. Они зачем сюда комиссии каждый день водят с проверками? Чтоб закрыть эту лавочку. И жителей местных натравили — маршировали они тут все, махали своими плакатами да красными флагами, кричали чего-то. Пыльно им стало. Что, раньше тридцать лет не пылили и не душили? Тогда не замечали, а тут вдруг плохо стало. Сейчас тут вообще пыли нет, завод стоит, как на ладан дышит. За дураков-то нас не держите!

Мужик уже сильно качался, — тяжкая доля у нашего акционера. Я протянул ему на прощание ладонь, он схватил ее и сжал обеими руками.

— А ты — молоток. Как ему врезал! Спасибо тебе, ей богу. Я как в кино на это смотрел, снизу-то…