Летом перед грозой

Дмитрий Лекух, 2017

Лето. Природа. Красота. Друзья. Рыбалка на Русском Севере. Но надвигается гроза. Что-то должно произойти… Что-то будет… Новый роман писателя и публициста Дмитрия Лекуха о последнем мирном лете перед войной в Донбассе, выдвинутый на премию «Национальный бестселлер» 2017 года.

Глава 1

…В этих новых поездах я всегда пропускаю момент отправки.

В старых — там все было понятно.

Состав сначала дергался, потом раздавался лязг сцепок. И только после этого начинали вращаться колеса.

А теперь — вот только-только стояли, а теперь перрон уже уплывает назад все быстрее и быстрее, и ты, чисто от неожиданности, случайно давишься пивом и только потом внезапно осознаешь, что ты уже, в общем-то, — в пути.

— Ну чего, — спрашиваю, — Славян, жене смс отписал?

— Отписал, — хмыкает, натягивая узкую «домашнюю» футболку.

Футболка смешно цепляется за жесткую рыжую щетину, которую Славка отчего-то с гордостью называет бородой, поезд покачивается на стыках, какие-то нитки с внутренней стороны попадают ему в рот, он отплевывается.

Выглядит, кстати, при этом, — все равно абсолютно шикарно.

Невысокого роста, сухопарый, изящный, с отлично прорисованной мускулатурой и коротко стриженной, но, все равно видно, что отчаянно густой рыжеватой шевелюрой и удивительно удачно разбросанными по сухощавой физиономии неяркими аристократическими веснушками.

Челюсть, естественно, чуть тяжеловата и соразмерно выдается вперед.

И не скажешь, что корнями не с Туманного Альбиона, а из глухого саратовского села.

Я, по крайней мере, со своими тяжеловатыми мышцами и, несмотря на чуть ли не ежедневные занятия в спортзале, все серьезнее прорисовывающимся животом, — рядом с ним, в самом лучшем случае, — разночинец.

И то исключительно до той поры, пока хотя бы относительно трезв…

— Она мне сразу же и перезвонила, — фыркает. — Говорит, не смогла уснуть. Ждала звонка. Могла бы и предупредить, мне-то откуда знать, что у нее в мозгах?! Сложно с ними. Сиськи отрастят, а с головой один черт проблемы…

…Ну, тут он, положим, — неправ.

Мозги у его жены имеются.

Вполне.

А что дурит слегка — так это понятно. Второго ребенка заводить сейчас вообще, наверное, непросто.

Особенно если после сорока.

Про третьего — я уж и не говорю…

…Хотя его Ирке дать сорок может только человек, очень хорошо разбирающийся в женском возрасте: ухоженная девочка, только чуть заметные морщинки возле слегка узковатых и немного брезгливо оттопыренных губ и позволяют догадаться, что ей, скажем так, «немного поболее тридцати».

Молодец.

Но это я что-то отвлекся…

— Выпивать-то, — спрашиваю, — будем?!

Мужики довольно ухмыляются:

— А то…

…Накрывать стол, будь то пенек где-нибудь на лесной поляне у шикарной речки, в тайге, или, как сейчас, пошловатый пластиковый столик вагонного купе, — Глеб не позволяет никому и никогда.

Не потому, что ему так нравится нам еду на стол накрывать, просто иначе — порядка не получится.

А это — нехорошо.

Короче.

Сначала он достал контейнер с отварной молодой картошкой, еще теплой, чуть политой нерафинированным подсолнечным маслом и обильно посыпанной свежим зеленым укропом. Отдельно, для любителей, вынул еще один контейнер, — с твердой деревенской сметаной.

Открыл.

Понюхал.

Протянул:

— У-у-у…

Выложил в пластиковую миску, предварительно развернув из фольги, собственноручно отваренный говяжий язык.

Украсил миску, — отдельно, с краю, — пятнами: желто-коричневым злой деревенской горчицы, темно-коричневым не менее злой «домашней» кавказской аджики.

Белым — крупного помола соли.

Зеленым васаби.

И, наконец, характерно-красноватым — хреном со свеклой.

Устроил на салфетке вдоль окошка зеленые, тщательно промытые перья молодого лука и чеснока, на отдельную миску положил домашние котлеты с чесночком, сделанные в дорогу моей женой, еще на одну бросил порезанные крупными ломтиками свежие огурцы и помидоры, разбавил редиской.

Оставшуюся пластиковую миску загрузил несколькими видами приобретенных на рынке солений и принялся не торопясь, тоненькими лепестками резать копченое и соленое белорусское сало.

— Валерьяныч! — командует. — Наливай!

— Не понял?! — выгибаю вверх левую бровь домиком и лезу в дорожный холодильник за пузырем. — Достать-то я ее, Глебушка, достану, разумеется. Раз уж она у меня. А вот разливать — тут и помоложе есть…

— О-о-о! — дразнится, чуть подквохтывая, Славян, которого Глеб усадил чистить от скорлупы сваренные вкрутую яйца. — Нашел молодого, да. А яйца кто чистить за меня будет?! Пушкин?! Или сам, понимаешь, граф Лев Николаевич Толстой?!

Ну да.

«Срезал» один такой.

— Яйца, — успокаиваю его, — тоже будешь чистить ты. Зачем напрягать классиков великой русской литературы?! К тому же, ты их уже почистил. А традиции — нарушать нельзя. Видишь, я уже и бутылку достал. А рюмки, кстати, — где-то там, у тебя…

Он хлопает себя по лбу и лезет куда-то вниз, под столик, за рюмками, бодая головой по очереди сначала уже, к счастью, убравшего острый как бритва рыбацкий нож Глеба, а потом и сам столик.

Глебушка на это никак не реагирует и не отвечает.

Столик — к счастью, тоже.

Славян что-то мычит, вынимает все-таки рюмки, расставляет их поухватистее.

Потирает ту ушибленную часть тела, где у нормального человека должна быть голова, потом со вздохом берет емкость, сворачивает пробку и, наконец-то, не спеша принимается разливать…