Летом перед грозой

Дмитрий Лекух, 2017

Лето. Природа. Красота. Друзья. Рыбалка на Русском Севере. Но надвигается гроза. Что-то должно произойти… Что-то будет… Новый роман писателя и публициста Дмитрия Лекуха о последнем мирном лете перед войной в Донбассе, выдвинутый на премию «Национальный бестселлер» 2017 года.

Глава 12

…Водку пришлось запивать уже чуть остывшим чаем, ничего больше как-то и не хотелось уже.

Да и вообще я что-то тоже, вслед за Славиком — затосковал.

Особенно, что называется, в окно глядючи.

Карельский лес, если на него глядеть непредвзято, без этого столичного придыхания, — суров.

И, в зависимости от освещения, — может навевать самые разные настроения.

В том числе, кстати, и вполне себе даже и поганые.

Да…

…Не в этом дело.

Просто в этом мире, к сожалению, есть много такого, что мне в нем активно не нравится и о чем даже не хочется думать.

Но приходится.

Увы.

Такова жизнь.

В принципе, обижаться нечего, сам себе эту работу выбирал…

…Глеб смотрит в мою сторону с пониманием:

— Что, — хмыкает, — Валерьяныч? Опять мировой Гондурас беспокоит?

Я морщусь:

— Ну да, — отвечаю, глядя в окно. — Расчесался.

Ларин тоже морщит губу.

Кивает.

— Неужели, — вздыхает, — даже по дороге на рыбалку забить нельзя?

Я только грустно хмыкаю.

С силой, почти что до крови, прикусываю нижнюю губу.

— А я, — спрашиваю, — как ты думаешь, чем сейчас занимаюсь?! Как раз пытаюсь забить.

Молчим.

— План у тебя, Валер, видимо, какой-то хреновый, — пытается пошутить Славка. — Раз забить так и не получается…

И, презрев боль в обожженной кипятком ладони, отбирает у Глеба бутылку и начинает разливать по следующей.

Ай, молодца…

Мы с Лариным тихо смеемся.

Растёт, думаю, молодой…

— А если серьезно, — внезапно вздыхает Славян, — то в мире действительно херня какая-то происходит. Вот кому нужна эта дурацкая движуха в Донецке?! Ну, кроме политиков, разумеется…

Я на него внимательно смотрю.

Жму плечами.

— Да, в общем-то, — говорю, — людям она нужна, Слав. Причем, что самое в этом страшное, нужна с обеих сторон. В том-то и беда.

Глеба поднимает рюмку, внимательно ее разглядывает.

Морщится.

— Угу, — прикусывает, чуть ли не копируя мой невольный жест, нижнюю губу. — Если б ко мне в дом пришли и сказали, что я на неправильном языке со своими детьми разговариваю, я б тоже автомат взял. Тут, что называется, без разговоров.

Славка тоже морщится.

— Да это-то как раз понятно. На хрена было разжигать?

Я хмыкаю.

— А нас, — качаю головой, — в общем-то, Славян, никто и не спрашивал. Пришли да и разожгли, делов-то. Подпалить, что плохо лежит, ума большого не надо. Нам теперь только и остается понимать, что с этим костерком делать…

Пауза.

Даже слышно, как колеса стучат по стыкам да дребезжит ложка в пустом стакане на столике.

Глеб отрицательно качает головой.

— Да нет, — вздыхает наконец. — Ты, Валерка, в этих вопросах, вор конечно, авторитетный. Но что-то мне не верится, что те, кто разжигал, много нам вариантов оставили. Глупо было бы. Я бы, по крайней мере, не оставлял…

Я отрываюсь от окна, за которым продолжает пролетать хмурый карельский лес.

Чешу лоб ногтем левого указательного пальца.

Того, что на левой руке, в смысле.

Вздыхаю в ответ.

— В нашей жизни, — констатирую, — Глебушка, всегда есть место для двух вещей. Подвига и импровизации. Это я к тому, что в таких стратегических конструкциях тактическое, оперативное планирование — всегда самая слабая сторона. В результате «заранее обреченных на успех» комбинаций в природе, в сущности, не существует. Ибо и те, на ком эксперименты ставят, тоже все-таки не совсем чтобы обезьяны, да и возможности затупить и обосраться для исполнителей, которых тут приходиться задействовать почти угрожающее количество, при данном раскладе становятся фактически безграничными. Так что пободаемся, да еще как, тут даже и не сомневайся…

Славка фыркает.

— Ну, — морщится, — геополитика геополитикой, а мы тут вроде как бы все-таки про людей. Ты же только что говорил, что война и самим людям нужна, а снова устраиваешь спич не о людях, а о политиках.

Я трясу головой.

— А что, Славк, политики, что ли, не люди? — всхохатываю. — Ну, знаешь что, дорогой. А я тебя еще другом считал…

— Да я не в этом смысле, — смущается. — Ты же прекрасно понимаешь…

— Я-то понимаю, — говорю. — А вот ты, кажется, не понимаешь. Люди воюют не потому, что им это велят политики. Люди воюют потому, что им есть за что воевать. Я так думаю, что так и в украинской армии многие считают. Ну, а уж ополченцы, так те вообще поголовно…

Славка молчит.

Думает.

— Ладно, — говорит. — Замнем для ясности. Все равно я когда «надо» воевать — понимаю. А вот когда «хочется воевать», как-то и не хера…

…Глебушка тяжко вздыхает.

— А ты пока еще много не понимаешь, Славян, — морщится. — Да и не надо тебе этого понимать. Лучше так живи…

…Мы понимающе переглядываемся.

Так получилось, служили в одних войсках.

И практически в одно и то же время.

Прав тут Глебушка так что.

На все сто.

Есть опыт, которого лучше не понимать…

…Славка обиженно сопит:

— А обычными словами рассказать что, нельзя?! Обязательно так вот щеки дуть?! Переглядываться многозначительно?!

Ну, блин, — чистый ребенок.

Только с большими яйцами.

Отрастил.

Да…

— Славян, — говорю как можно спокойнее, хотя самого душит смех. — Понимаешь, если ты не собираешься на войну, тебе этого знать абсолютно незачем. Это совершенно отрицательный опыт. Точнее, нет, не отрицательный. Просто другой. В нормальной жизни он совершенно не нужен, отчего люди и бесятся и придумывают себе какой-нибудь «вьетнамский» или «афганский» синдром. Просто из-за того, что они знают и умеют что-то важное, а это и на фиг никому не нужно. И некоторые, прикинь, вместо того чтобы становиться нормальными людьми, становятся сильно пьющими мудаками, слишком много думающими о себе. Вот, в принципе, и все. И просто подумай: нужен тебе такой «опыт»?! И если нужен, то, извини, — на хера?!

Славка неожиданно жестко прищуривается.

— Какой мне опыт нужен, — тянет медленно, — я решу сам. При всем, что называется, уважении, Валерьяныч. Это моя жизнь, мой опыт, мне и решать. Вот и все. А насчет «синдромов» ты, Валер, по-моему, все же гонишь. Не все же такие толстокожие, как ты. А убивать живых людей, мне отчего-то так думается, — не самое простое занятие.

Глеба крякает.

— Убивать, Славян, — говорит неожиданно спокойно, — если уж ты так хочешь знать, это вполне нормально. Не плохо, не хорошо. Нормально. В смысле, если это делаешь на войне. Там это обычное, рабочее состояние. Тебя туда для этого и привезли, в принципе. «Страдать» из-за этого после возвращения может либо восторженная курсистка, либо свинарь из хозвзвода, который сам на войну не ходил, но ребята рассказывали. А так, для человека с нормальной психикой, некоторое офигение вызывает только сам момент возвращения. Плюс пара недель на понимание, где оказался, и возврат навыков нормальной человеческой жизни. Причем, эту пару недель сам по себе нормальный дембель вряд ли осознает глубину проистекающих в нем психологических процессов, ибо керосинит еще хуже, чем в день проводов в армию. Вот вместе с похмельем это осознание и приходит помаленьку. А дальше кто-то приспосабливается к нормальной жизни, а кто-то живет воспоминаниями. Вот эти вот могут в себе внутри что угодно расковырять, любой, понимаешь, синдром. К счастью, таких, много о себе думающих, все-таки меньшинство. И можешь, кстати, извиниться перед Валерьянычем: «толстокожесть» тут совершенно реально ни при чем…