Беседы с Жоржем

Дмитрий Королёв

Гомункулусы, которых делает Жорж, ведут свою жизнь настолько самостоятельно, что ему даже некоторое время приходится побыть без головы. Это несколько мешает ведению философских бесед, но человека, сразившего когда-то самого настоящего самодельного Змея Горыныча, из равновесия вывести трудно.

О СТЕНАХ

Со стороны, куда стремится солнце, в рассветных лучах дом казался тёмной башней. Оставляя позади тени голых деревьев, я миновал калитку и подходил к порогу, и под ногами хрустел оледенелый снег. Отворив высокую дверь, через которую легко прошёл бы и титан, если бы знал код замка, я поднялся по винтовой лестнице и, остановившись у смотрового окна, с высоты третьего этажа окинул взглядом парк: там, за пустошью, он встречался с хвойным лесом, зеленеющим под стайкой серебряных тучек.

«Всё-таки, под защитой стены хорошо», — ворочалась мысль. Сквозь пальто проникал согревающий воздух, а капризное человеческое тело любит, когда ему становится лучше. По спине, сладостно принимающей тепло, побежали мурашки, а на ум сами собой пришли строки:

«Есть люди-черепахи, укрытые в броне,

Но тяжестью рубахи прижатые к земле».

«И что? — человек немыслим без одежд, без дома, без продолжения своих рук», — возражал я себе и тут же вновь принимал противоположную сторону: «Впрочем, как бы низко ни находился человек, взгляд его, нет-нет, да и поднимется к небу».

«Порой им только снится, как ловко наверху

Летают люди-птицы в снежинках и в пуху».

Я отвернулся от окна и, сменив занятие, полагал оставить и стихи, но владеть собой ещё не значит владеть ситуацией, и память настойчиво шептала:

«На этом странном свете есть люди-облака,

Их вечно гонит ветер, сминая им бока».

Я уже двигался дальше, но ритм просто преследовал меня, явно вознамерившись отчеканить слова до последнего:

«И холодно, и сыро, и нет прямых путей

Внутри большого мира, среди больших людей».

На этом я, наконец, оставил себя в покое, шагая по галерее и рассматривая фамильные портреты, пейзажи с изображением местного ландшафта, причём впереди от традиционных полотен, выполненных кистью и красками, экспозиция переходила к опытам в художественной фотографии. Помню, однажды Жорж за чашкой парагвайского чая, который обычно в первый раз поражает воображение, а затем — нёбо, рассказывал, как у него гостил большой знаток искусств, багетных дел мастер и вообще человек хороший. «Конечно, — говорил гость, — ваши произведения нуждаются в более солидных рамах, надеюсь, я вас не разочарую. Но что касается поверхности полотен — напрасно вы их не защищаете стеклом, ведь открытый воздух их портит». На что Жорж, улыбаясь, охотно сообщил, что, на самом-то деле, стёкла есть, только они имеют специальный слой, предотвращающий отражение света. «Неужели?» — удивился гость и тут же попытался удовлетворить своё любопытство самым непосредственным образом — при помощи пальца. Но Жорж его остановил, мотивируя капризностью антибликового покрытия. Знаток долго ходил вокруг, глядя на поверхность с разных сторон, однако до конца так и не поверил: «Этого не может быть! Этого просто не может быть…» — с некоторой неуверенностью констатировал он, да так и остался в сомнении. «Именно поэтому, коллега, — комментировал мне г-н Павленко, — в ходе исследований нельзя ограничивать себя инструментами, нельзя пренебрегать самыми, казалось бы, примитивными способами для выяснения истины, поскольку часто умозрительные построения оказываются мыльным пузырём, который лопается от соприкосновения с грубой действительностью».

Шаги заглушались плотным ворсом ковровой дорожки, но, не успев отдышаться, я слышал биение собственного сердца, постепенно входящего в норму. И раньше испытывавший соблазн всё-таки выяснить, есть стёкла в рамах или нет, я остановился и приблизился к фотографии с подписью «Дебют четырёх коней», где г-н Павленко и я в белых одеждах сражаемся с двумя тёмными противниками, причём один из них, г-н Ворсюк, поднял коня на дыбы. «Удивительное дело, — подумал я, — кто-то из техников захватил с собою фотоаппарат». Вообще-то, по логике событий это был скорее эндшпиль. Протянув руку, почти прикоснувшись к взлетевшему вверх копыту, я вдруг ясно услышал речь — и потерял к эксперименту интерес, превратившись в слух.

Впереди, из дальнего холла, слышался голос Чучельника, и я, ступая непонятно зачем медленно и тихо, двинулся туда.

— Глубоко уважаемый и горячо любимый Жорж, — доносился раскатистый баритон, — признайтесь, давно вы не были на балете, а? Но ведь ограничение области интересов искажает субъективную реальность, между прочим. Так вот, помните книгу комиксов Жана Эффеля «Сотворение мира» по библейским мотивам? Когда я увидел одноимённый балет, то вдруг получил серьёзный удар по своему чувству юмора: да, только так, выделывая па, размахивая руками и ногами, то есть используя весь свой физический потенциал, и можно что-то сотворить. А что думаете по этому поводу вы?

Теперь я отчётливо слышал и голос г-на Павленко.

— Не следует недооценивать человеческую природу. Уж мне-то можете спокойно верить, я-то имею все основания для утверждений априори. Когда-то люди наделяли природу своими чертами, землю располагали на черепахе и разговаривали с пустотой. В этой в целом ошибочной системе была своя логика, но всякому заблуждению — своё время. Теперь, когда стало ясно, что и Солнце — всего лишь атом вселенского пламени, мы рассматриваем организм человека с механистических позиций, а на мозг глядим как на композицию микросхем. Однако это просто смешно — путь человека от, извините за выражение, праха земного, до, грубо говоря, венца природы весьма протяжен, и сегодня со всей очевидностью вдруг становится понятным, что иначе как антропоморфным его назвать нельзя. Соответственно, и дела человека — его такое же продолжение. Всякому заблуждению — своё время.

Я стал различать тени на гладком полу, и тут из противоположного коридора появилась Тутта, уже успев освоиться и приняв на себя часть хозяйских хлопот: в руках она несла поднос с кофейником и чашками. Я решительно появился.

— Следует заметить, — собственный голос казался мне несколько резким после недавнего мороза, — сегодня многие приходят к выводу, что часть задач, которые возлагали на кибернетику, экономически целесообразнее решать при помощи естественного инструмента — человека. В частности, планируется на Марс отправлять не беспомощные механизмы, а подготовленную миллионами лет эволюции машину из крови и плоти. Путешествие в один конец. Немалый шаг для человека, небольшие расходы для человечества.

Меня, по всей видимости, поджидали, поскольку и Жорж, и Чучельник оживились, а количество чашек на подносе равнялось четырём. Тутта, располагая приборы на стеклянном столике, окружённом креслами с кожаной обивкой, улыбнулась и сказала:

— А у нас уже всё готово!

— Да, — сказал Жорж, — в самом деле, коллега. Ну что, пора на штурм?

— Пора, — сказал я, подхватывая нить событий.

Мы сидели вчетвером вокруг кофейника и пили волшебный напиток. Чучельник был явно доволен собой, то и дело улыбаясь уверенно и красиво. Как-то уж совсем он не соответствовал серому типажу работника госбезопасности. Жорж, задумавшись, прикрыл глаза ладонью, а Тутта с интересом смотрела по сторонам. По периметру холла наблюдалась без сомнения любопытная экспозиция из рыцарских доспехов в полный рост, тяжёлых самострелов, пробивающих любые латы, копий и мечей. Я вдыхал густой аромат, чуть склонившись над чашечкой и грея об неё руки, чувствуя, как горьковатая жидкость проникает в кровь.

Белый ветер. Белый снег. Наши всадники выстроены в линию, мы с Жоржем и компанией объезжаем строй. Всего я насчитал пять десятков — неплохо для воскресной прогулки, но всё же маловато для решительной битвы. Впрочем, возможно, армия противника зализывает раны после сокрушительного разгрома. И наши воины теперь основательно экипированы и тяжело вооружены — солнце блестит на неровной поверхности бывавших в бою панцирей, наплечников и шлемов. Одно неудобство — металл, даже поверх густого меха, на холоде просто замораживает, и Жорж направляет коня вперёд, в неизвестность, и отряд с четвёркой в авангарде приходит в движение.

— Жорж, — мой голос сносится ветерком, и приходится говорить громче. — Всё-таки, возвращаясь к вопросу об антропоморфизме. Неужели вы полагаете, что реальность такова, какой её видят люди?

— Коллега, вы всё ещё не поняли? Человек никогда не узнает, как устроена вселенная на самом деле, потому что никакого этого самого дела нет. Есть определённый ареал обитания и интересов, который мы не в состоянии существенно углубить именно по той причине, что нам это и не нужно ни при каких обстоятельствах. Задачи, стоящие перед человечеством как перед организмом, диктуют и направление движения, и чувствительность рецепторов. — Г-н Павленко перевёл дыхание. — Далее, нет никакой разницы, какую терминологию использовать в науке — важна её непротиворечивость и унификация, вы не станете спорить. Пусть бы мы атом называли кирпичом, а кирпич — корпускулой. Важно, что каменщик по-прежнему будет возводить стены, а военные — грозить смертоносным оружием. Как бы ни выглядела вселенная в глазах человека, именно из такого представления он единственно и может получить результат, именно таким и является его мир.

Мы скакали без остановки, но снежному полю, подёрнутому позёмкой, не было видно конца. Не говоря уже о том, что никак не проявлял себя враг — ни отдалённым блеском доспехов, ни топотом копыт.

— Глубоко уважаемый! горячо любимый Жорж! — Чучельник, которого заслоняет г-н Павленко и особенно его широко развивающийся ярко-синий плащ, пытается перекрикивать ветер. — В ваших построениях есть существенный изъян: этот механизм не будет работать, если мы встретимся с нечеловеческим разумом. По вашей теории мы не только не сможем его понять, воспринять, но и тем более не будем в состоянии совместить фундаментальные знания разных цивилизаций. А это противоречит научной методологии.

Пар вылетает из ноздрей наших коней, из-под копыт брызжет снег. Ярко-голубая высь колеблется под сияющим солнцем. Сзади слышится ровный топот молчаливых всадников, их синие плащи на фоне треплет морозный воздух среди чистого поля, начало которого где-то там, за горизонтом, наверное, сливается с небом.

Я повернул к Тутте голову и сказал:

— Если мистер Чучельник захочет сократить своё обращение к Жоржу, у него выйдет «гугл» или же «гугол». Это означает очень большое число, единицу со ста нулями.

Она улыбнулась, насколько можно было видеть из-под шлема и шапки, надвинутой на глаза, хихикнула и, заслоняясь перчаткой от ветра, заметила:

— А может быть, он сделал как раз наоборот.

Жорж некоторое время держал паузу, но, видимо, не дождавшись других возражений, приподнялся в седле и сообщил:

— Возможно, я и нарушаю научную методологию. Возможно, мы не найдём общего языка с тем, что примем за космический мусор. Но у меня — серьёзный аргумент, и он весомее любых нападок: я получил результат. — Здесь он прибёг к не вполне достойному приёму давления авторитетом. Обычно в наших диалогах нет места апеллированию ни к разуму, ни к именам: только факты, принимаемые всеми, факты и логика. Впрочем, полемические методы дают наглядный результат.

Впереди я заметил полосу леса, подёрнутую дымкой. От непривычной тряски у меня слегка заболели ноги, спина и плечи — положительно, пора бы случиться событию, ведь армии нужны сражения. Лес приближался, но был ещё далёк.

— Знаете, коллега, — я обернулся в сторону г-на Павленко и махнул рукой в сторону деревьев, — меня гложет мучительная мысль: там, впереди, далеко ли до вашего дома?

Лицо Жоржа, посиневшее на ветру, было невозмутимым.

— Как бы вам объяснить… С одной стороны, до него за день, пожалуй, добраться можно, если задаться такой целью. С другой стороны, в настоящий момент мы и так в нём находимся. С третьей… поймите, некоторые вещи нельзя уразуметь со слов, к ним нужно прийти самому. Даже зная физику процесса, получив абстрактную формулу, описывающую ответ, не всегда можно сказать, что же это даёт на практике. — Кони начинают фыркать. Жорж, поглядывая вперёд на тревожные клубы тумана, продолжает говорить. — Представьте себе, на земле существуют миллионы книг. Нет ни малейшей надежды одному человеку одолеть их все. Даже отбрасывая заведомую макулатуру, можно с уверенностью констатировать, что человек — в данной плоскости — лишь только срез огромного дерева, он прочёл лишь пару шкафов университетской библиотеки. Под книгами здесь мы понимаем любой источник информации, а ведь она и есть, так сказать, causa efficiens³³ человека. Так вот, каждый из нас видит мир несколько по-своему, в соответствии с внутренним содержанием, человек состоит из книг. И воспринимаем новые сведения мы через призму старых взглядов, поэтому, с одной стороны, и понять до конца можно только на практике, и поделиться знанием можно только в теории. А уж смысл того, что видишь — вообще для каждого свой.

«Любопытно излагает», — мимолётно подумал я. Чего у Жоржа не отнять, так это наличия собственного мнения, часто весьма оригинального, по любому из вопросов, которые многих людей и вовсе не интересуют.

— В таком случае, — я пытался рассуждать, хотя пот заливал глаза, а снежинки, вздымаемые ветром, проникали под броню, — не следует ли изъять у населения всю наличную литературу, чтобы затем каждого индивида воспитывать универсально развитым, абсолютно совместимым с окружающими? Я не говорю о репрессиях, но есть же и неявные методы — бактерии, превращающие книги в труху, перевод на иные носители информации с превращением старых в ненужный хлам, телевидение, в конце концов…

— Но позвольте, коллега, вы совершенно забываете о необходимости структурирования общества, ведь аморфный социум невозможен. Затем, и в науке, и в труде необходима специализация. И, конечно же, принимая ваши фантазии, даже полное уничтожение всех библиотек поправит ситуацию лишь на весьма непродолжительное время: дело в том, что при нынешних оборотах тотального писательства, разбухания массы данных, возможен лишь один путь организации науки в широком смысле этого слова: только наподобие человеческого мозга, за этим будущее.

Туман перед нами густел; мы перешли на шаг. Затих ветер, кони двигались нехотя и пытались повернуть обратно. Я взялся за рукоять меча и слегка обнажил лезвие. Но перед нами враг так и не появился.

Впереди возвышалась огромная стена.

Не знаю, чем она казалась каждому из нас — возможно, кому-то она представлялась сложенной из камня или кирпича, кому-то — забором с колючей проволокой. Я отчего-то подумал, что мы подобрались к подножию необъятной чаши, от которой расползается туман, а внутри, вне всякого сомнения, дымится парагвайский чай, потоком пара вознося лишённые тяжести, обесцвеченные чаинки в небо.

— Вот и предел, — сказал Чучельник, и моя воображаемая чаша смешалась с туманом. Я встряхнулся и с лязгом вернул меч на место. Теперь мне виделось, что там, за дышащей стеной, над лесом кружат серебристые облака.

Примечания

33

Побудительная причина (лат.).