Полное собрание стихотворений

Дмитрий Кленовский

«Последний акмеист», «последний царскосел», «последний поэт серебряного века» – так именовали критики Дмитрия Иосифовича Кленовского (наст. фам. Крачковский; 1892—1976). Выпустив первую книгу перед самой революцией, Кленовский в советские годы замолчал и вновь начал писать стихи лишь четверть века спустя, уже в эмиграции, где он оказался в 1942 году. Однако в отличие от ранних изящных и утонченных стихов, напоминающих стихи Кузмина, эмигрантские сборники Кленовского представляют собой философскую лирику самой высокой пробы. После смерти Георгия Иванова Кленовский многими признавался первым поэтом эмиграции и одним из лучших поэтов второй половины XX века. В издании объединены все одиннадцать его книг плюс стихи, не вошедшие в сборники. В приложении впервые публикуются две книги, подготовленные Кленовским в начале двадцатых годов, но так и не увидевшие свет: книга стихов «Предгорье» и перевод «Сельских и Божественных игр» Анри де Ренье.

Уходящие паруса

Моей жене

220

Мы все уходим парусами

В одну далекую страну.

Ветра враждуют с облаками.

Волна клевещет на волну.

Где наша пристань? Где-то! Где-то!

Нам рано говорить о ней.

Мы знаем лишь одни приметы.

Но с каждым днем они бледней.

И лишь когда мы все осилим

И всякий одолеем срок —

Освобождающе под килем

Прибрежный зашуршит песок.

И берег назовется ясным

И чистым именем своим.

Сейчас гадать о нем напрасно

И сердца не утешить им.

Сейчас кругом чужие земли.

Буруны, вихри, облака,

Да на руле, когда мы дремлем,

Немого ангела рука.

1961

221

Не потому, что мне когда-то

О нем рассказывала мать,

Не потому, что Фра Беато

Меня учил ему внимать,

Не потому! — А просто где-то.

В той изначальной тишине.

На грани вспыхнувшего света

Он сам приблизился ко мне.

С тех пор прошли земные сроки.

Которых не произнести.

Я иссушил свои истоки

И расточил свои пути.

И только ты, воспоминанье

О той дожизненной стране.

Вернее веры, ярче знанья

Меня ведешь и светишь мне!

Я помню, помню! Этим словом

Все решено в моей судьбе!

Мой ангел, спутник мой суровый,

На всех путях, под всяким кровом

Я буду помнить о тебе!

1960

222

На италийском мраморе плиты —

Простое имя и скупая дата.

Но почему остановился ты

И вздрогнул я, смущением объятый?

Не потому ль, что вновь коснулся нас

В своем захолодевшем начертаньи

На плитах всех повторенный рассказ

О жалком человеческом незнаньи.

Смотри: сквозь надпись проступает ложь!

Лгут имена! Нас всех зовут иначе!

Нам роздали их просто как пришлось!

Где то, каким в веках я обозначен?

И даты лгут! Нам миллиарды лет!

Не эти шестьдесят, не эти тридцать!

Обратно нам уже дороги нет,

Но впереди нам не остановиться.

Уйдем отсюда! Что нам говорят

Случайно здесь разбросанные плиты?

Пройдут века — и мы придем назад.

Еще мгновенье — и они разбиты.

1960

223

Когда я перед зеркалом стою,

Меня томит щемящее желанье

В него войти, проверить жизнь мою

Какой-то новой мерой расстоянья.

Наверно, если в зеркало войти,

Очутишься в пространствах небывалых,

Где все не так, как на земном пути,

И где, быть может, легче для усталых.

Там тишина, конечно, и покой,

А если где и сбереглись рояли —

То можно, не коснувшись их рукой,

Любое вспомнить, что на них сыграли.

Мне кажется, что там всегда светло.

Все зеркала — хранилища сияний.

О, сколько в их глубинах расцвело

Земных огней и солнечных касаний!

Ты не найдешь там горестных могил

(Ведь зеркалам нет до трагедий дела!).

Но непременно ту, что ты любил —

Она так часто в них тогда гляделась!

Но как туда войти? Как отыскать

Запретный путь в такое новоселье?

Какое слово надо прошептать?

Поклясться чем? Хлебнуть какого зелья?

Вот так и смерть встает передо мной

На зеркало огромное похожей.

Такой же неподвижной и немой, —

И кто мне, кто в нее войти поможет?

Что если, дерзновеньем окрылен,

Я кинусь к ней и вдруг, в последней муке,

Лишь битого стекла услышу звон,

Увижу в кровь изрезанные руки?

А может быть, простое слово есть?

Чуть слышное… И надо лишь неспешно

Приблизиться и слово произнесть…

И вот вошел я и уже не здесь,

А там, в краю зеркальности утешной!

1961

224

Заложница несбыточной мечты!

Моя душа! Все променяла ты

На право быть невольницею этой!

Ну что же! — каменные плиты мерь,

Оглядывайся на глухую дверь,

Тянись к окну под потолком и сетуй!

И вот за это все тебе дана

Никем нетронутая тишина.

Никем не смятый луч через решетку

Ни с кем неразделенная звезда.

А в каждодневном хлебе иногда

Нездешней преломленности находка.

1959

225

Пока мой ангел на плечо

Кладет мне руку бережно.

Я знаю, что не все еще

И не совсем потеряно.

Но невозможно распознать

Его прикосновение.

Не отличить, не угадать

Чудесного мгновения.

Оно не радость, не испуг,

Не видится, не слышится,

Оно лишь в том, что сердцу вдруг

Чего-то легче дышится.

1960

226

Мы потому смотреть на небо любим,

Что поиски пространства — наш удел,

И навсегда дано в дорогу людям

Томленье душ и нетерпенье тел.

Так прежде мы на океан смотрели.

Материки предчувствуя вдали.

И бредили открытьями америк,

И в бездну вод кидали корабли.

Теперь опять томит нас жажда далей.

Их древний зов в крови еще не стих!

И чтоб они нам звезды разыскали —

Кидаем в небо посланцев своих.

И только на какой-нибудь планете.

Где светят три смарагдовых луны.

Иль по дороге к альфе или бете

Какой-то звездной золотой страны —

Поймем мы наконец, что подвиг странствий

Загадок всех еще не разрешил.

Что мы забыли об одном пространстве —

Пространстве нашей собственной души.

Что миллиарды лет скитаясь с нею.

Мы к ней самой свой потеряли след.

И до нее нам дальше и труднее.

Чем до америк и до андромед!

1960

227

Стала жизнь, что сон перед рассветом,

Этот чуткий, этот хрупкий сон.

Спишь еще, но знаешь: мягким светом

Занялся далекий небосклон.

И, тяжелых век не подымая,

Чувствуешь: он в комнату вошел,

По предметам, их не задевая.

Расстелил свой сероватый шелк.

Подождать — и неизбывным светом

Озарится узкая кровать.

И досадно только, что об этом

Не успею никому сказать.

Вот за дверью кто-то шевельнулся…

Постучат, откроют и войдут…

Но того, что я уже проснулся,

По глазам закрытым не поймут.

1960

228

Время! Спутник мой таинственный

На моих земных путях!

Враг смертельный! Друг единственный!

Наслаждение и страх!

Кто-то умный (не оспаривай!),

Но, конечно, не поэт,

Объяснил, что ты лишь марево,

Что тебя и вовсе нет.

Пусть! Но раз еще мы связаны

С нашей медленной землей —

Мы с тобой дружить обязаны

И дрожать перед тобой.

Я тебя в беспечной младости

Не берег и не ценил,

Лишь сейчас, и то без радости

Огорченно полюбил.

И слежу вперед известное:

Как, не глядя мне в лицо.

Всходишь ты чужой невестою

На соседнее крыльцо.

1961

229

Предутренняя болтовня дроздов

Вновь для меня была как избавленье.

Он заглушён, ночной томящий зов

Сомненья, горечи, недоуменья.

И в створки окон брошен мне опять

Клочок зари на возвращенном небе.

Как мало нужно нам, чтоб устоять,

Чтоб дальше жить! Всего лишь птичий щебет!

1959

230

Как в море камешек простой

И свеж, и чист, и ярок!

Но ты несешь его домой —

И блекнет твой подарок.

И ты ему уже не рад

И отшвырнул… — Послушай:

Ну он-то разве виноват,

Что ты живешь на суше!

1960

231

Звенит лазурь, и ветры вторят.

И влага пенится легко.

Но то не воздух и не море

И не сейчас и далеко.

То лишь предчувствие чего-то.

Что мне обещано потом

И прозвучало словно нота

Под неуверенным смычком.

Мираж? Мечты? А если все же.

Рассудку вопреки, оно

На то, что ждет меня, похоже

И мне взаправду суждено?

Как не принять его и даже

Не слиться в радости одной —

Ты скажешь мне: с земным миражем? —

А может, с правдой неземной?

1960

232

Мне больше ничего не надо,

Ни даже девушки влюбленной.

Но если б мягкий сумрак сада,

И чтоб туда сойти с балкона,

И где-то в глубине аллеи

Густой сирени куст высокий,

И там, от радости шалея,

Сложить наивнейшие строки!

Не те, где мне сейчас так трудно.

Где сердце мечется и молит.

А те, где юность безрассудно

Себя влюбленностью неволит.

Влюбленностью в весенний вечер,

В звезду, в страданье, в незнакомку —

В тебя, что девушкой навстречу

Ко мне торопишься в потемках.

1961

233

Есть русское слово «родная»,

Которого нету нежней.

Где этого слова не знают —

На целую радость бедней.

В душе оно свято хранимо,

На людях его не слыхать,

И даже не всякой любимой

Его ты захочешь сказать.

Когда до последнего края,

Родная, с тобою дойду,

Когда на прощанье, родная,

Последнее слово найду —

То будет им снова и снова,

На все мое счастье в ответ,

Вот это заветное слово,

Нежнее которого нет.

1960

234

Я все тебя искал. Я долго шел

По всем тропинкам, будто бы без дела.

И вот тебя я так и не нашел —

Лишь ту скамью, где ты тогда сидела.

И я увидел то же, что и ты:

Пологий холм, траву сухого цвета,

Простые, бледноватые кусты —

Обычный почерк северного лета.

Но тут я вдруг твои глаза обрел.

И я увидел ими мир окрестный —

И странно: он передо мной расцвел

Как свадебный алтарь перед невестой.

Багряным цветом вспыхнули кусты,

Трава взметнулась хризолитом пенным

Кого ждала, о чем мечтала ты,

Что стало здесь все так благословенно!

1961

235

Я умер. И часы мои

С руки похолодевшей сняли.

Они еще идут. Они

Еще дышать не перестали.

Они заканчивают бег,

Так четко связанный со мною.

А завтра кто-то их себе

Возьмет, связав с судьбой иною.

И вот, не знаю почему,

Но померещилось мне, будто

Они не захотят ему,

Как мне, одалживать минуты.

Они соскучатся по мне.

По вены близкому биенью.

Что, строчкою окаменев.

Становится стихотвореньем.

По тесной дружбе тех ночей.

Когда они со мной не спали.

С цезурой спорили моей

И мой анапест обгоняли.

И вот, чтоб как-то избежать

Непрошенного новоселья,

Они начнут спешить, бежать,

На день опережать неделю;

Соскальзывать с чужой руки,

В обивке прятаться диванной,

С собою, наконец, с тоски

Покончат, захлебнувшись в ванной.

И будет их в руках вертеть

С досадой часовщик сердитый…

Но никому не разглядеть,

Какая тайна в них сокрыта!

1960

236-237. Стихи о Петербурге

1

На Каменноостровском — тишина

И бледность белой петербургской ночи.

Уже как будто в воздухе весна,

Но щедрой стать она не хочет.

Лишь изредка, чем ближе, тем звончей,

Сухих торцов проснется говор ломкий,

Когда на франтоватом лихаче

Промчится Блок с влюбленной незнакомкой.

Да тротуар уснувший оживет

Под торопливым шагом пешехода.

И снова — тишина. И снова — год

Из тех, что до семнадцатого года.

Зачем я вот не этот пешеход,

Не кучер, что везет на Стрелку Блока,

Не дворник, задремавший у ворот,

Не проститутка, что домой бредет —

Вернулось бы лишь то, что так далеко!

Тот Петербург, куда возврата нет,

Где в мае ночь бледнее, чем Татьяна,

Где Гумилева затерялся след,

Где пушкинский упавший пистолет

Еще не поднят для ответной раны.

1960

2

Не петербургским сизокрылым днем

С тобой сегодня мы идем вдвоем.

Не тот простор и тишина не та,

Не те коня четыре у моста,

Не та ограда и не тот гранит,

И даже снег совсем не так лежит.

Так почему же вот сейчас, вдвоем,

Нам показалось, что мы снова в нем,

В том городе, где больше нам не быть,

Что больно вспомнить и нельзя забыть…

Не потому ль, что мы в себе таим

То, что навеки нас связало с ним:

И петербургский сердца холодок

(его гранит, что серебром намок)

И петербургской речи лад скупой

(его оград неторопливый строй)

И гордость, что всегда порвет узду

(его коня четыре на мосту) —

Все то, чем длится в наших двух сердцах

Наш Петербург, рассыпавшийся впрах.

1957

238

Как поутру заря роняет

Лучи во всякий спящий дом

И словно бы и не меняет,

Но все преображает в нем —

Так мне знакомо приближенье

Чего-то, что светлей меня:

Крыла какого-то паренья,

Луча какого-то огня.

И остается мне всего лишь

Принять, поняв его едва,

Прозрачный отблеск чьей-то воли,

Упавший на мои слова.

1960

239

Вот ты уходишь и не знаешь,

Что взять тебе с собой в дорогу,

И выбирая, забываешь.

Что нужно взять совсем немного.

Возьми с собою пруд с осокой.

Сирень и липу у балкона.

Этюд Шопена, строчку Блока

И шепот девушки влюбленной.

Все остальное лишь обуза

Для памяти и для созвучий,

И пусть тебя скупая муза

Прекрасной скудости научит.

1959

240

Я вспомнил — и в то мгновение

Я сам был тому не рад —

Что это стихотворение

Я начал лет сто назад.

В парижском кафе, за столиком,

Меж рюмок, локтей и ног.

Писал я и думал: стоит ли?

И все дописать не мог.

О чем оно было, жалкое,

Запачканное вином?

Конечно, все только жалобы

И все они об одном.

О том, что мне смерть обещана,

Что в мире нехорошо,

Что вот изменила женщина

С накрашенною душой.

На те же стихи с досадою

Сегодня смотрю опять.

Сумею ли я и надо ли

Их все-таки дописать?

Но если я даже сызнова

От них сгоряча уйду —

Листок мой, вином забрызганный.

Когда-нибудь вновь найду.

И снова, через столетия,

За тот же возьмусь рассказ…

О, горькие междометия —

Когда я срифмую вас?

1961

241

Ты дал мне непосильную задачу:

Быть человеком и познать Тебя.

И вот я пробиваюсь наудачу,

На тьму догадок истину дробя.

Но не пробиться, знаю это точно.

Так для чего ж на звезды я гляжу,

Молюсь Тебе, не засыпая ночью

И темными стихами ворожу?

Что от всего мне этого осталось,

Что сбереглось к усекновенью дней?

Неудовлетворенность и усталость,

Да сердце бьется глуше и больней.

Иль, может быть, вот в этом сердцебьеньи

(Как после возвращенья с высоты)

Верней, чем в чудесах и откровеньях.

Залог того, что существуешь Ты!

1961

242

Мы с детства самого в плену

Всечеловеческой неволи,

За чью-то древнюю вину

Несем ярмо жестокой боли.

Вину людей? Вину Богов?

Кто объяснит нам эту тайну?

От тех далеких берегов

Был пройден путь необычайный.

И все смешалось, поросло

Тяжелой ржавчиной забвенья,

Переплелись добро и зло,

Созданье и уничтоженье.

Поверим, будто мы одни

Всему виною. Ведь иначе

Невыносимы станут дни

В краю небесной неудачи!

1960

243

Нет, и всматриваться не стоит!

Ведь с собою не унести

Эти звезды, луга, прибои —

Все и сложное и простое,

С чем мне больше не по пути!

Знаю, знаю: пора пришла мне

Подружиться с коротким днем.

Мелкой речкой, замшелым камнем,

Выкорчеванным скользким пнем;

С равнодушной подругой-палкой,

С шумом медленного дождя —

Всеми теми, кого не жалко

Будет мне потерять, уйдя.

Ну а если и к ним я тоже

Так привыкну, что станут мне

И они всех небес дороже —

Кто мне землю забыть поможет

В беспощадной Твоей стране?

1959

244

Мы через это все пройти должны:

Какой-то я не досмотрю весны,

Какой-то книги я не дочитаю,

Недопитой оставлю чашку чаю

И незаписанным какой-то бред.

Но так ли это важно? Разве след,

Что у меня в душе оставят эти

Прикосновенья, может быть заметен?

Царапиной на камне будет он!

Уже я этой жизнью завершен:

Я слеплен, я отточен, я досказан,

Я всеми наслажденьями наказан

И всеми оскорбленьями омыт.

Печать моей земли на мне лежит

Неизгладимо, четко, неизменно,

И нету радости во всей вселенной

И даже огорчений, что могли б

Ее застывший изменить изгиб.

О чем мечтать, чего еще бояться?

Одно осталось мне: таким остаться.

1960

245

Перерастем ли мы когда-нибудь

Свои тела? Сумеем ли без тела

Поцеловать, заплакать, протянуть

Друг другу руки, шаг навстречу сделать?

Конечно, это все придти должно,

Но сколько ждать? Но сколько возвращаться

На землю, чтоб узнать всегда одно:

Что и на этот раз с ней не расстаться.

О, долгое цветенье бытия,

Его ненаступающая осень!

Тысячелетья мне нужны, чтоб я

Свой лишний лист и опознал и сбросил.

И миллионы лет, чтоб отмерла

Моих ветвей — моих касаний — жесткость

И чтобы плоти — моего ствола —

Истлела неуклюжая громоздкость.

Скорей бы от меня остался мне

Лишь смутный абрис, контур, что бледнеет…

Взгляни на тень платана на стене!

В ней все легко! Как хорошо быть ею!

1960

246

Простых путей не знаю я

К неутомительному раю.

На перекрестках бытия

Я сторонюсь и озираюсь.

Зовут широкие пути.

Но в сердце смутное решенье.

Что если и смогу дойти

То лишь тропинкою сомненья.

Она теряется в песках.

Но и высоты не одолеет.

И я бы их не отыскал.

Конец ознакомительного фрагмента.