Полное собрание стихотворений

Дмитрий Кленовский

«Последний акмеист», «последний царскосел», «последний поэт серебряного века» – так именовали критики Дмитрия Иосифовича Кленовского (наст. фам. Крачковский; 1892—1976). Выпустив первую книгу перед самой революцией, Кленовский в советские годы замолчал и вновь начал писать стихи лишь четверть века спустя, уже в эмиграции, где он оказался в 1942 году. Однако в отличие от ранних изящных и утонченных стихов, напоминающих стихи Кузмина, эмигрантские сборники Кленовского представляют собой философскую лирику самой высокой пробы. После смерти Георгия Иванова Кленовский многими признавался первым поэтом эмиграции и одним из лучших поэтов второй половины XX века. В издании объединены все одиннадцать его книг плюс стихи, не вошедшие в сборники. В приложении впервые публикуются две книги, подготовленные Кленовским в начале двадцатых годов, но так и не увидевшие свет: книга стихов «Предгорье» и перевод «Сельских и Божественных игр» Анри де Ренье.

Переводы

Из Роберта Стивенсона

40. Songs of travel. XXII.

Я вверх и вниз ходил на жизненном пути;

Я отдал дань всему: сомнению и вере.

Я обо всем мечтал, всему сказал прости.

— Я жил, и я любил, и я захлопнул двери…

Из А. Деренье

41-42. Из книги «Le miroir des heures»

1

Какой романский принц иль сумрачный прелат,

Наскучив сплетнями двора или конклава,

Вокруг дворцов своих громады величавой

Искусною рукой раскинул этот сад?

О чем мечтал он здесь сто лет тому назад?

О призраке любви, о блеске прежней славы?

Воспоминаньями борьбы или забавы

Туманился порой его потухший взгляд?

Кто знает? Но в тени покинутого сада,

В аллеях, где царит безмолвье и прохлада,

Осталась чья-то грусть и чей-то вздох немой.

И летним вечером так нежно и печально

Сливаются в аккорд мелодии одной

Фонтанов тихий плеск и листьев шелест дальний.

2

Сегодня ветер с моря; он порой.

Как торопящийся прохожий, вас толкает.

Лагуна мечется и в берег ударяет

Тяжелой, темною и гневною волной.

На узкой площади и звон, и свист, и вой;

Пустой сарай к дворцу пугливо припадает;

Борей рассерженный сегодня сна не знает

И в море паруса склоняет пред собой.

Когда-то, если вихрь вздымал седые гребни,

Твой лев, Венеция, рассерженный и гневный,

Над этой бездной вод стоял, смотря вперед.

Но что ему теперь их ласка иль смятенье! —

Венеция не ждет, как прежде, возвращенья

Пурпуровых галер по влаге пенных вод!

43-47. Из книги «Les jeux rustiques ет divins»

М. С. Саеич

1. Намек о Нарциссе

Фонтан! — к тебе пришел ребенок и в томленьи

Он умер, своему поверив отраженью.

Когда губами он твоих коснулся вод.

В вечернем сумраке вдали свирель поет…

Там где-то девушка, одна, срывала розы

И вдруг заплакала… идти устал прохожий…

Темнеет… крылья птиц махают тяжелей;

В покинутом саду плоды с густых ветвей

Неслышно падают… и я в воде бездонной

Себе явился вдруг так странно отраженный…

Не потому ль, фонтан, что в этот самый час,

Быть может, навсегда в тебе самом угас,

Дерзнув до губ своих дотронуться губами,

Волшебный юноша, любимый зеркалами?

2. Cautus incautae

Подруга, берегись фессалиянки той,

Что с флейтой звонкою вечернею порой

Склоняется одна над сонными струями.

Ты золото вплела небрежными руками

В узор моих часов; но прежде, чем любить

Тебя, я должен был так долго проходить

Лесами темными и страшными, не зная,

Что встречу, яркая и нежная, тебя я!

Я, мнивший, что навек всех роз узор поблек.

Я слушал голос тот, что быть твоим не мог!

Подруга, берегись волшебницы чудесной!

Ей злые колдовства и таинства известны;

И я видал в лесу, однажды, как она

Плясала, с флейтою в зубах, обнажена;

И как она в хлеву, где козы спят устало,

Доила молоко тайком и украшала

Крапивой терпкой черного козла,

Который и тогда, когда она ушла, —

Вдыхал ее еще неуловимо, словно

Любовь моя, ее вдыхавшая греховно.

3. Фонтан с кипарисами

Фонтан рыдал весь день в лесу моей мечты.

О, знал ли я, душа, что будешь плакать ты?

Но вот вернулся я, и скоро вечер. Розы

Не обвивают кипарисов, что как слезы

Ночные отражаются в воде.

Та нимфа, что ловила в темноте

Оленя стройного с рогами золотыми, —

От фавна скрылась здесь под ветками густыми;

И раненый олень пришел испить к воде,

В которой я порой кажусь себе

Чужим, и я в твоих свои рыданья слышу,

Фонтан! и этот лес, где ветер лист колышет,

Был жизнью, где я дал охотиться мечтам,

По трижды окровавленным шипам,

За нимфой гнавшейся за сказочным оленем…

И ты, фонтан, сквозь плач смеялся нашим пеням,

Меж кипарисов, на которых нет

Тех роз, что посвятить могли бы свой букет

Воде, где кровь свою таинственно смешали

И Нимфа, и Олень, и Пилигрим печали…

4. Неумелые подарки

Ни яркие цветы, ни тихий зов свирели.

Которой говорить мои уста умели.

Ни пряники медовые в тени

Корзины круглой, ни голубка, ни

Заманчивый венок, что для нее плету я, —

Не привлекли ко мне фавнессу молодую,

Что пляшет на опушке, при луне.

Она обнажена. В волос ее волне

Оттенок рыжеватый. И мне ясно,

Что сладость пряников ей кажется опасна,

И мщенье диких пчел за мед — ее страшит;

А в памяти ее голубка воскресит

Какой-то прежний час, во мраке бывший белым…

И пенье флейты той, которая несмело

Рассказывает ей желания мои —

Напоминает ей о брошенной в пыли,

Обветренной, отеческой и славной

Сатира коже или шкуре фавна.

5

Мой конь, крылатый конь, в густой тени дремал.

Движением хвоста порой он задевал

Траву. И острием моей блестящей пики

Его коснулся я, и конь поднялся дикий,

И повернувшись на восток — заржал.

И на него верхом вскочил я и сказал:

Идем, уже заря, и час рассвета близок!

Я знаю шум дорог и тишину тропинок,

Где камни катятся иль стелется трава.

Идем, нас ждут леса и моря синева,

И тот фонтан, где пить мы будем в час заката,

И сказочный дворец, где в стойлах из агата

Хрустящий, золотой тебе готовят корм…

— И мы отправились, Пегас! Но с этих пор,

Горя в часы зари и к ночи потухая,

Мы остановлены дверьми, что не сломают

Удары мощные божественных копыт.

Засовов и замков резных не сокрушит

Удар моей руки и пики, и напрасно,

От шеи до колен омытый пеной красной,

Ты бьешься об утес преграды роковой,

И от рассветных зорь до темноты ночной

Вздымаешь в бешенстве мучительных усилий

То мрак, то золото своих разбитых крылий!