Грани сна

Дмитрий Калюжный, 2021

Какой могла стать Россия, если бы в её историю вмешался кто-то из будущего? Студент Лавр Гроховецкий обладает странным свойством: во «сне» он возрождается в прошлом. Тут он спит полчаса-час, а там проживает там целую жизнь. Вернувшись обратно, наблюдает изменения, вызванные английскими темпоральными шпионами, и старается обезвредить их, сотрудничая даже с наркомом Л.П. Берия. Прошлое меняется так причудливо, что некоторые исторические персонажи исчезают из истории, а потом вдруг опять появляются… Комментарий Редакции: Мистика и наука удачно соседствуют в глубоком романе Дмитрия Калюжного. Превосходный сюжет и полное погружение в иную действительность, которая не перестает наталкивать на колючий вопрос: «‎А что было бы, если?…»

Оксфорд, 2057 год

В лаборатории РР (Praeteritum project, по-латыни — Проект Прошлое) службы МИ-7 Министерства иностранных дел Великобритании тянулся обычный рабочий день.

Основной задачей этого сверхсекретного учреждения была отправка в прошлое специальных агентов — тайверов^[10] — чтобы они изучали прошлое и меняли его. Учёные вели стратегические разработки по разным континентам и временам: что будет, если изменить то, или это, и как надо воздействовать, чтобы, например, не Иван Грозный завоевал Казань, а наоборот. В общем, рассчитывали флуктуации, которые заставили бы реальность прочих стран резонировать и осциллировать в интересах Великобритании.

За минувшую неделю в тайвинг никого не отправляли. Обрабатывали результаты прежних «походов», и потому событием дня стало возвращение из прошлого агента, которого туда… не посылали.

Таковым стал один из самых опытных тайверов, полковник Хакет. Внешне происшествие выглядело так: полковник работал за компьютером, редактируя какой-то отчёт, неожиданно упал со стула, полежал, а когда все кинулись к нему на помощь, самостоятельно сел, открыл глаза, огляделся, ощупал себя, и задал странный вопрос:

— Почему меня отключили от аппаратов?!

Когда он упал, началась небольшая суматоха: примчались врач и медсестра; прибежал технический администратор Сэмюэль Бронсон; наконец, приплёлся глава лаборатории профессор Биркетт. Он-то и вынес вердикт, проскрипев с высоты своего роста:

— Итак, мы имеем очередной случай нештатного тайвинга, вне приборов. Мистер Бронсон, подготовьте рапорт с объяснением случившегося. И от вас, Хакет, жду рапорта.

— Да уж, «очередной случай», — хмыкнул полковник Хакет, ощупывая голову. — Уж который за последние годы? Например, я помню, Эл Маккензи возвращался вне приборов.

— Это ещё кто, Эл Маккензи?

— Элистер Маккензи, выпускник колледжа Оксфорд-Брукс. Вы, Биркетт, наверное, не в курсе дела: Маккензи защитил диссертацию, директор Глостер принял его в штаты лаборатории. Сегодня одновременно со мной Глостер отправил в прошлое Эла Маккензи в паре с отцом Мелехцием.

— Очень мило, — лицо Биркетта, как всегда, было деревянным, без эмоций. — Директор здесь я, никакого Глостера я в штат не принимал, Маккензи и его отца тоже.

— Вы — директор?! — изумился Хакет. — Мир перевернулся! — Он встал, присмотрелся к тем, кто его окружал, и проревел: — Что тут вообще происходит? Кто эти люди?!

— Сотрудники, Хакет, ваши коллеги.

— Коллеги? C'est des conneries!^[11] Да это же сплошь…… [цензура: басурмане]! Этот, например, вы посмотрите! Он даже в чалме! Как вы могли пустить в наш круг этих… этих…… [цензура: дикарей]?!

— Сэр, — отозвался тот, на кого он указал, — хоть вы и знаменитый тайвер, но я засужу вас за расизм.

— Меня?.. Мне угрожает какой-то…… [цензура: туземец], — но тут Хакет замолк и, беззвучно открывая рот, потыкал пальцем в медсестру. — А это что?

— Я медицинский работник, сэр, — скромно доложила та.

— Нет! Она женщина, Биркетт! Женщина в нашей лаборатории, это чудовищно. Здесь никогда не было женщин.

— Я подам на вас в суд за сексизм, — отпрыгнула от него сестра, и с презрением в голосе прошипела: — Мужской ш-ш-шовинист.

— Полковник, возьмите себя в руки, — бесстрастно проскрипел Биркетт.

Хакет быстро остыл — он всё же был немало пожившим, опытным сотрудником.

— Простите, сэр, — сказал он. — Я в шоке, сэр.

Директор велел всем вернуться на рабочие места, а полковника Хакета, во избежание новых инцидентов, увёл в свой кабинет, захватив заодно Сэма Бронсона и незнакомого Хакету молодого и серьёзного Джона Смита, чтобы тот вёл протокол.

— Вы действительно вернулись из прошлого? — кисло спросил Биркетт.

— Так точно! Выполнял задание в Ставке русской армии в Могилёве, в 1917 году!

— Мы вас не посылали в Могилёв… Но если мир, по вашим словам, переменился, значит, вы своё задание выполнили. Подробности изло́жите в отчёте, а пока коротко расскажите, в чём была суть задания.

— Суть вот в чём: явиться в виде призрака на спиритический сеанс, в котором участвовал генерал Корнилов, и убедить его не идти на захват Петрограда.

Джон Смит движениями мышки ноута корректировал машинный перевод речи полковника в письменный вид. Биркетт, через свой коммуникатор приказав кому-то поднять все материалы по корниловскому мятежу августа 1917 года, спросил Хакета:

— Как прошла операция?

— Прошла прекрасно! Они вызвали дух Александра Македонского. И я… вы же знаете, сэр, я однажды был Александром Македонским и штурмовал город Тир. И потому…

— Я этого не знаю.

— Ах, да. В общем, надеюсь, они поверили, что я это он. Ведь так и есть, хоть и частично, я — это он. То есть наоборот. Что за мир тут получился, в результате моего вмешательства?

— Сначала расскажите, что за мир был у вас.

— Это был хороший мир, сэр. Я к нему привык. В 1917-м в России власть взял Корнилов. Русские долго убивали друг друга, и, конечно, убили Корнилова. Правителем стал Деникин, и всё шло хорошо, пока он не подружился с немецкими князьями и с Китаем. В 1939 году мы русских победили, Россия развалилась на части, и что вы думаете? — они опять пожелали объединиться и стали кусать нашу добрую руку. Аналитики решили, что надо оборвать эту цепочку в самом начале, то есть остановить Корнилова, вот меня туда и отправили. Но — длинный нулевой трек, сэр! В ХХ веке нам хорошо удаются только призраки.

— Нулевой трек!^[12] Не мучайте меня пересказами того, что я и сам знаю.

Биркетт задумался, а Сэм Бронсон спросил у Хакета:

— А как вы, призрак, добирались до русской Ставки из Англии?

— Ну, как! Ясно, как. При помощи геомагнитного корректора.

— Это что? У нас такого нет.

— Наверняка есть, но иначе называется. Это такая штука, похожая на гигантский магнит, и поднимается, как крыша у автомобиля, у которого нет крыши. Забрасывает фантом тайвера в любое место Земли. А то раньше мы, Donnerwetter^[13], расползались по древнему миру из Англии голышом, как эти… ну, с ногами, но без этих. А, Сэм, ты понял.

— Нет. Не знаю такого. Объясните.

— Как я могу объяснить чего-то тому, кто сам делал? Ведь это ты посылал в Могилёв группу якобы туристов. Они определили геодезические параметры и установили там, где в 1917-м была Ставка, эти ваши магнитные уловители. И отправили меня так точно по месту и времени, что я даже удивился.

— У нас такого прибора нет.

— Ну и дураки.

— А где этот Могилёв? — поинтересовался Джон Смит.

— Найдёте в поисковике, — буркнул Биркетт.

— Это Белорусская ССР, — объяснил Бронсон, и спросил Хакета: — Кто изобрёл геомагнитный корректор?

— Откуда же мне знать, — усмехнулся Хакет. — Я простой полковник. Знаю только, что того парня звали крейзи-Джек, то есть, его светлость лорд Якоб Чемберлен, внучатый племянник бывшей королевы. Умный, как не знаю кто. Даже, может быть, умнее меня. Но совсем сумасшедший.

Джон Смит записал. Биркетт по селектору приказал кому-то найти в архивах всё, что можно, про лорда Якоба Чемберлена по прозвищу крейзи-Джек.

— Мы много куда с этим корректором попадали! — ударился в воспоминания Хакет. — Смешной был случай, когда меня забросили в Москву, беседовать с тем чудиком по имени Грочик, а там чума! — и он радостно захохотал. — Я оказался внутри избы, голым, среди покойников. А он говорит…

— Это всё в отчёт, Хакет, — велел директор Биркет. — Мы найдём этого вашего Джека.

— А сейчас у нас какие проблемы с русскими? После того, как я всё исправил? — спросил Хакет.

— Мы дадим вам учебник истории, полковник.

— А если коротко?

— В 1917 году власть в Петербурге взял никакой не Корнилов, а большевистские Советы. Создали Союз Советских Социалистических республик и тучу проблем для свободного мира. И думаю, в нашей реальности Россия стала хуже, чем была в вашей, то есть в прежней реальности, Хакет. Но выводы будем делать, когда получим ваш отчёт и изучим его. Первое совещание проведём через два дня, и я вас умоляю, сдержите свои первобытные инстинкты. Расизм и сексизм у нас под запретом.

— Но согласитесь, сэр, что индийцы…

— Не соглашусь. Извольте соответствовать. Это приказ.

— Есть, сэр! — Хакет щёлкнул каблуками и вытаращил глаза.

— Завтра я извещу начальство и организую совещание.

— Разрешите доложить, сэр! — гаркнул Хакет. — В прошлый раз, когда Эл Маккензи изменил мир, предотвратив спасение русского императора Павла, начальство тоже приглашали на совещание! Без всякой пользы для дела, сэр!^[14]

— Не нам решать, Хакет!

Далее директор пожелал узнать про отца Мелехция и Маккензи, но полковник мог рассказать лишь о том, что когда его отправляли изображать духа на спиритическом сеансе у Корнилова, одновременно — чтобы выбрать выделенный на этот день лимит энергии — в совместный тайвинг отправились отец Мелехций и Элистер Маккензи.

— Какое задание имели этот отец и его напарник?

— Они ловили русских ходоков во времени. Подробностей не знаю.

— Продиктуйте имена отца и его напарника Джону Смиту, а вы, Смит, организуйте поиск указанных лиц по всем доступным источникам. Идите работать, Хакет! Отчёт сдадите завтра вечером, на полную версию даю вам неделю.

Через два дня состоялось совещание. Присутствовала мисс Дебора Пэм, помощник премьер-министра Великобритании. Она получила за столом почётное место.

К удивлению Хакета, с торца стола сидел и попивал минеральную воду профессор Гуц, изобретатель темпорального колодца: в его, Хакета, прошлом — в том, которого теперь не было — учёный погиб ещё даже до создания лаборатории Praeteritum project, которая, кстати, в той реальности называлась Tempi Passati.

Видеозапись совещания и письменный протокол вёл молодой Джон Смит.

Открыла заседание Дебора Пэм как представитель правительства.

— Я прочитала отчёт полковника Хакета, — поджав губы, сказала она менторским тоном. — Из него следует, что прежняя реальность была выгодна Британии, а вы изменили её к худшему! И в результате, что́ получили мы за наши деньги? Оказывается, это из-за вас Британия к середине XXI века превратилась во второсортную державу. Даже Соединённые Штаты влиятельнее нас! Половиной мира владеет Советский Союз! И это сделала ваша лаборатория, вмешавшись в события 1917 года.

— Мы можем объяснить, — скрипнул профессор Биркетт.

— Да, конечно. Прежде, чем доложить об этом безобразии премьер-министру — а он непременно сообщит королю — я выслушаю ваши объяснения.

Первыми получили слово историки. Один из них предположил, что руководство лаборатории пошло на акцию, желая избежать скатывания к корниловской диктатуре, а вместо этого сохранить в России демократическое правительство Керенского. Другой развивал идею нелинейности исторического процесса, употребляя такие слова, как «флуктуация», «странный аттрактор» и прочие подобные. Мисс Пэм резко заметила, что, дескать, оставьте эти сложности для научных дискуссий, а ей надо максимально простое и ясное объяснение, которое она могла бы доложить премьер-министру: почему реальность изменилась в пользу большевиков?

— Потому что, — сказал главный аналитик, секретный настолько, что имени его никто не знал, а в штатном расписании он был записан, как Историк Первый. — В результате вмешательства Лавр Корнилов не стал вводить войска в Петроград, а остановил их на подступах, и потратил несколько часов, пытаясь вызвать к себе в Ставку Керенского. А когда решился продолжить наступление, оказалось, что агитаторы правительства и Советов уже перетянули на свою сторону почти все войска, кроме Третьего конного корпуса и «Дикой дивизии», набранной из горцев Кавказа и дехкан Средней Азии.

Историк по имени Абдулла Джавдат дополнил картину, сообщив, что как раз в те дни в Петрограде проходил общероссийский мусульманский съезд. Муллы заявили о поддержке демократии, обратились к единоверцам с воззванием, и «Дикая дивизия» тоже прекратила наступление. Корнилов остался без армии, и вскоре был арестован.

— Не понимаю, как это помогло большевикам, — удивилась мисс Пэм.

— А вот как, — сказал ещё один секретный сотрудник, а именно Историк Второй. — Большевики единственные выставили против мятежников людей с оружием, свою Красную гвардию. И за три дня в эту гвардию и в их большевистскую партию записалось пятнадцать тысяч рабочих Петрограда. На этом красные подняли свой авторитет. Если раньше об их маленькой партии вообще мало кто знал, то теперь она выросла в два раза и получила большинство в Советах.

— Этого, конечно, наши коллеги из параллельной реальности не могли предвидеть, — сказал Историк Первый.

Один из участников совещания брякнул: «В общем, большевики оказались лучше всех», и вызвал бурю негодования. Кто-то закричал, что этот участник — сам коммунист, и не настучать ли ему по лысине. Директор Биркетт схватил бронзовый колокольчик и позвенел им, чтобы призвать участников к порядку. Когда все умолкли, он сказал, что надо соблюдать регламент, а не кричать с мест.

— Может быть, свободное обсуждение — это не так плохо? — спросила мисс Пэм. — У вас довольно интересно, хоть и шумно.

Биркетт пожал плечами, но спорить с начальством не стал.

— Да! — ухмыльнулся Хакет. Он был важной персоной: собрались-то из-за него, и потому мог наплевать на любой регламент. — В прежние времена, при бывшем директоре докторе Глостере, так и было. Свободное обсуждение. А сейчас, perbacco^[15], какой-то либерально-монастырский орден. Я люблю армейский порядок, но ведь здесь не армия.

А когда все окончательно успокоились, он обратил внимание на то, что в его «прошлой жизни» помощником премьера была отнюдь не мисс Дебора, а некий Джон Макинтош, однокурсник технического администратора их лаборатории Сэма Бронсона. И как представитель премьера, сэр Джон одобрил акцию против генерала Корнилова.

Разумеется, этого Макинтоша никто не знал, кроме Сэма, который от Джона мгновенно открестился, заявив, что мисс Дебора в роли помощника премьера нравится ему больше, чем мог бы понравиться Макинтош.

— Джон хороший парень, — сообщил он, — только вряд ли бы он смог справиться со столь сложной работой, какую ведёт мисс Дебора. Максимум, на что его хватило — это писать пустые статейки для «Таймс». Вы все, наверное, их читали.

— Нет, — отказалась мисс Пэм. — Я вашего Макинтоша не читала, и не буду. Тот, кого мистер Хакет назвал бывшим директором — как его? доктор Глостер? — допустил вопиющую некомпетентность, организовав вредную акцию против Корнилова. Генерал, конечно, мог превратиться в диктатора, но это был бы наш диктатор. А ваш приятель Макинтош, способный только статейки пописывать, потворствовал вредной акции. Спросить бы с обоих, да закона такого нет. И где он, этот Глостер?

— Поиски показали, что в Англии есть трое учёных по фамилии Глостер, подходящие по возрасту, но ни один из них никогда не рассматривался как кандидат на должность директора лаборатории РР, — дал справку Биркетт. — Фотографии их были показаны полковнику Хакету, который не опознал никого их них.

— Точно, какие-то посторонние олухи, — подтвердил Хакет. — Видать, наш прежний директор в вашем мире не родился. Или занялся коммерцией, что, по сути, то же самое.

Перешли к обсуждению исчезновения других, кроме Глостера, персон.

Запросы об о. Мелехции — представителе неизвестно какой религии, направили во все имеющиеся в Англии церкви и монастыри. Ответы получили пока не от всех, но те, кто отозвался, такого не знают. Поиск в светских источниках невозможен, поскольку полковник Хакет не смог назвать подлинных имени и фамилии Мелехция.

Элистера Маккензи на сайтах колледжа Оксфорд-Брукс не нашли: человек с таким именем этого учебного заведения не оканчивал, никогда там не учился и даже туда не поступал. Не знают его и ни в одном другом колледже Англии или Шотландии.

Не смогли найти также изобретательного лорда крейзи-Джека: в семье Чемберленов в интересующий период рождались только девочки, и весь род вот-вот исчезнет навсегда.

— А знаете, что люди не только исчезали, но иногда и появлялись? — поинтересовался Хакет. — Например, директор Биркетт. Я сам был на его похоронах, а потом он вдруг оказался жив. Или профессор Гуц: в моём прежнем мире его убили сразу после первого удачного опыта с темпоральным колодцем. Я его, правда, не хоронил, потому что в то время ещё командовал ротой в Белфасте, но что он умер, все знали. Доктор Глостер, тот, который не родился, надеялся убедить полицию, что Гуца убили пришельцы из будущего. Тогда полицейские решили упрятать доктора в сумасшедший дом, и он успокоился. Теперь мистер Гуц жив, зато его портрет со стены исчез, — и в подтверждение своих слов Хакет указал пальцем на стену. Там действительно не было портрета учёного!

— Я, — сказал профессор Гуц, — удивляюсь не тому, что меня убили в предыдущей реальности, а тому, что я там вообще был. Моё рождение и там, и тут — невозможное событие! Вот, смотрите. В нашей истории Британия, совместно с американцами и русскими, воевала против Германии, которую и победили в мае 1945 года. А мой дед был немцем! Он жил в Берлине, играл на скрипке в оркестре при Рейхканцелярии, и призвали его в самом конце войны, когда немцам было уже не до оркестров. И он под Кёнигсбергом попал в плен к русским. Когда вернулся в Берлин, познакомился с моей бабкой, сотрудницей комендатуры английского сектора. Позже они переехали в Англию.

Гуц, заметив, что Джон Смит со своим компьютерным переводчиком речи не успевает за ним, замолк, оглядел своих слушателей, и продолжил:

— Понимаете? В том мире, откуда вернулся мистер Хакет, в середине ХХ века тоже была война, но — Англии с Россией. Там нет условий для встречи моего деда с бабкой. Бабка не могла бы служить в английских оккупационных войсках в Германии, а потом иметь детей от моего прадеда. А между тем, по словам мистера Хакета, я там родился. Невозможно. Это парадокс вне системы.

— О, нет! — возразил Сэм Бронсон. — Если ваш дед был таким великим скрипачом, что служил в правительственном оркестре, ваша бабка могла пожелать познакомиться с ним и просто приехать в Берлин. Вот вам и ответ.

— Этот парадокс, — хмыкнул полковник Хакет, — только подтверждает правило.

Все согласно загомонили.

— Нет, — не согласился Гуц. — Моё рождение там — невозможно.

Мисс Дебора Пэм на этом собрании учёных держала себя так, что каждый мог понять: она не только компетентна и эрудированна, но и прекрасно ориентируется в происходящем. На деле же ей было ясно далеко не всё, и она выдала себя, спросив:

— Если полковник работал у вас много лет, то почему он не помнит свою жизнь?

— Да, кстати: почему? — заинтересовался Хакет. — Всё, что было со мной до отправки в гости к Корнилову — в той лаборатории, где был доктор Глостер, но без профессора Гуца, я помню. А здесь для меня все, кроме мистера Биркетта и, вот, Сэма Бронсона — а, да, и двух историков — незнакомцы! Давай, Сэм, объясняй.

— Так ведь в тайвинг вас, полковник, оправляли со старой матрицей памяти, вот она и вернулась. Она ж первичная, приоритетная для физического мозга.

— Вроде не было у меня матрицы памяти, — задумался Хакет. — Или была?

— Так это же информационный сгусток вашего фантома! Того, которым вы стали, уйдя в тайвинг из той реальности. Он и вернулся в этого Хакета, потому что ввиду исчезновения прежней реальности только его и смог найти. Понимаете?

— Естественно. Но ведь тот я, который жил здесь, тоже чего-то соображал и что-то делал. Так?

— Да.

— Ну, и куда же делся его сгусток матрицы?

— Первичный Хакет — то есть вы нынешний — его заменил.

Опять вмешалась мисс Пэм:

— Но всё же: где память того Хакета, которую он заменил?

— С физической точки зрения, она осталась там же, где и была. Только связи с ней нет.

— Люблю беседовать с умными людьми, — произнёс Хакет в пространство. — Всегда всё объяснят.

— Для примера: вы, конечно, знаете принцип работы файловой системы компьютера?

— Да-а-а! — уверил Хакет. — А как она работает?

Мисс Пэм изобразила лицом своим, что и она тоже причастна к высшим компьютерным тайнам, но на всякий случай промолчала.

— Диск памяти разбит на блоки определённого размера, — сообщил Сэм. — В них в произвольном порядке записывается информация, причём данные одного файла могут располагаться в блоках, находящихся как по соседству, так и вдалеке друг от друга. А ещё на диске имеется таблица, в которой к названию каждого файла привязаны адреса расположения этих самых блоков на диске. При удалении файла информация не исчезает, однако запись о её расположении — стирается из таблицы.

— Насколько проще было с информацией в старину! — прокомментировал его сообщение Хакет, и со вкусом добавил: — Помню, жгли мы библиотеку в Полоцке…

— Нет, позвольте: что, и в моём мозгу есть какая-то таблица? — спросила мисс Пэм.

— Конечно, мозг человека сложнее, чем компьютер, — во все свои зубы улыбнулся ей Сэм Бронсон. — Мы в лаборатории два или три раза наблюдали эффект «рудиментарной памяти», когда тайвер вдруг получал доступ к «исчезнувшей» информации.

Сложный мозг мисс Пэм обдумал это, и она сурово спросила:

— Так почему же вы не спасаете память сотрудника, чтобы нынешняя информация оставалась, а память тайвера исчезала?!

Все: и технари, и историки, притихли. Но поскольку высокое должностное лицо ожидало ответа, затяжка выглядела бы неприлично — и директор Биркетт дал ответ:

— Если поступать так, как советует Ваша милость, наша работа потеряет всякий смысл.

…Когда собрание закончилось, и полковник Хакет сидел уже за своим рабочим столом, продолжая вспоминать и записывать историю исчезнувшего мира, ему позвонил начальник охраны.

— Сэр! — сказал он. — Какой-то человек стоит у ворот и хочет говорить с вами. Его зовут отец Мелехций.

Примечания

10

Жаргонное название «тайвер» образовалось, как сокращённое «тайм-дайвер». Суть процесса в том, что приборы снимают волновую функцию каждой частицы тела тайвера, и за счёт излучения нужной частоты в прошлом возникает его физический объём, или «фантом». Тайвер, обмотанный проводами, лежит на кушетке в настоящем, а возникший в прошлом фантом независимо от него живёт в прошлом.

11

Французское ругательство.

12

Нулевой трек — промежуток времени, когда отправленный в прошлое фантом не набирает ещё достаточной массы, и для стороннего наблюдателя может выглядеть бесплотныйм призраком.

13

Немецкое ругательство.

14

Эта история описана в романе Дмитрия Калюжного и Олега Горяйнова «Зона сна».

15

Пербакко — старинное итальянское восклицание, обращение к богу Вакху, сродно русскому «Господи!». Возникло из латинского per Bacco; к настоящему времени приобрело лёгкий негативный оттенок.