Записки уездного учителя П. Г. Карудо

Дмитрий Калмыков, 2015

«Записки уездного учителя П.Г. Карудо» – роман-приключение. Молодой учитель приезжает в глухую русскую провинцию начала 20-ого века. В перспективе – унылая жизнь преподавателя в реальном училище. Однако очень скоро случай открывает ему изнанку «скучной» провинции. Он оказывается втянут в водоворот уголовного расследования, политической игры накануне первой русской революции, а в довершении всего становится свидетелем и участником кровавой мистической драмы, которая переворачивает представления молодого человека о добре и зле, о возможностях человека и животного.

Глава 2. На подступах к Устюжне

Признаться по совести, получив должность в Устюженском реальном, я думал, что не долго мне осталось пожить. Спасибо сестрице и шурину-благодетелю! Сырой, болотный климат, близость рудных шахт, беспрерывно чадящий оружейный завод неизбежно должны были довести меня, наконец, до чахотки. И в самом деле, после суток, проведенных в вагоне третьего класса, и очутившись на железнодорожной станции в Весьегонске, я чувствовал, что уже заболеваю. А мысль о том, что впереди чуть ли тридцать с лишком верст, проехать которые придется неизвестно как, кроме маеты и темного, неприятного томления ничего не порождала.

Но главное, что поразило меня сразу же по прибытии на означенную станцию, пугающая, прямо мертвенная пустота. У станции не велось торговли, не побирались нищие, не толкались и не кричали извозчики, словом, не было и признака привычных человеческому глазу повседневных обстоятельств. Не знаю, как другие, а я так и придумать не могу ничего более тревожного, чем пустынный уездный город!

Однако ж, как почти всякая мистика, запустение, царившее в Весьегонске, объяснилось довольно-таки обыденным образом. Не найдя себе не то что приличного, а хоть какого-то экипажа, я отправился разыскивать почту со смутной надеждой найти там лошадей и как можно скорее отправиться дальше, в Устюжну.

Пока я шел по улицам городка, мне навстречу попались лишь двое прохожих: первый — дворовый пес весьма неблагопристойного вида, второй — юный мастеровой, еще менее благопристойный, чем первый, встреченный мною. Завидев меня, мастеровой перешел на другую сторону улицы и, раскрыв рот, взирал на меня, как на величайшее чудо. Признаться, после всего этого меня мало удивил тот факт, что на дверях почты висел прекрасный, хоть и не новый, замок. Мне оставалось лишь отправиться обратно на станцию за оставленным там багажом и искать ночлега в надежде, что завтра городок пробудится и явит если не европейскую деловитость, то хоть азиатское гостеприимство.

Но вдруг меня окликнули. Не по имени, конечно, но раз на улице никого не было, так я сразу и понял, что обращаются ко мне. Я увидел невысокого человека, сильно запыхавшегося, в черном сюртуке и брюках, которые прекрасно контрастировали с маленькой, совершенно лысой головой. Человек этот прямо-таки бежал ко мне, периодически вскидывая вверх руку, в которой была зажата шляпа, как будто сигнализировал, в чем уже не было никакой нужды, ибо я стоял и прямо смотрел на него.

— Молодой человек, извините… — из-за сильнейшей одышки он не мог говорить ровно. — Что почта?

Я лишь кивнул на висящий замок.

— Ах ты! — снова задохнулся человек, но теперь как будто от возмущения. — Сторож местный… Подлец! Иди, говорит, братец, к Захудаилову, тому, что держит номера… Он татарин, у него лошади найдутся. Обманул, негодяй! Не то что лошадей нет, так и сам Захудаилов заблаговременно утек к снохе в деревню… Угораздило же!

Я, признаться, не понимал ни слова из того, что говорил этот запыхавшийся субъект, да и не было охоты вникать. Волновало меня лишь то, как поскорее убраться из этого городка. Но пока подбежавший человек отпыхивался, я успел его хорошенько разглядеть: пожилой, но бодрый господин, лет пятидесяти, может, и поменьше, почему-то казалось, что он моложе, чем на вид, физиономия его была совсем невыразительная, маленькое личико, с острым носиком, быстрыми, с красными прожилками глазками и бесцветными губами.

— Так что, во всем городе лошадей не сыщешь? — спросил я человека. Тот вдруг звонко и добродушно рассмеялся, потом очень внимательно осмотрел меня.

— Вы, я так вижу, человек столичный? — спросил он меня.

Я ответил утвердительно.

— В таком случае позвольте перво-наперво представиться — Федор Кузьмич Пролесин, — отрекомендовался человек.

Я тоже представился.

— Да, кажется, влипли мы накрепко, Петр Григорьевич… — задумчиво произнес Федор Кузьмич.

— А что тут, собственно, происходит, ей-богу, как будто чума!

— О, мой юный друг! — Федор Кузьмич даже воздел глаза к небу. — Тут кое-что получше чумы. Угораздило нас оказаться в этом городишке в день именин начальника полиции города.

— И что же? К нему и лошади приглашены?

Федор Кузьмич снова засмеялся своим звонким смехом.

— О нет! Просто все лучшие лошади и экипажи в городе отобраны для увеселительного катания.

— Так я бы, собственно, на лучших и не претендовал. Хоть каких-нибудь бы дали…

— Ааа, — с хитрым видом протянул Федор Кузьмич. — Те, что поплоше, надежно укрыты, не дай бог попадутся на глаза, отберут да еще всыпят за утайку горяченьких!

— Кошмар…

— А я-то, старый дурак! Просто из головы вон вылетело! Я, видите ли, тоже по срочному делу здесь… Вы, кстати, куда путь держите?

— В Устюжну.

— О! — прямо просиял Федор Кузьмич. — Вот уже мелькнула хоть тень везения. Мы с вами получаемся попутчики. Ничего, вдвоем легче будет. Вы, простите мою любопытность, к родственникам?

— Скорее уж по долгу службы. Еду преподавателем в Святопетровское реальное училище.

— Ну, наконец-то! — Федор Кузьмич даже хлопнул себя по бокам. — Прежний-то учитель, тот, что помер, еще ничего был, богобоязненный старичок. А нынешний ваш временный заместитель, — Федор Кузьмич поднял глаза к небу и покачал головой. — Якобинец в самом гадком смысле слова. Мнит себя прогрессивным человеком, а не знает, что со времен Французской-то революции много воды утекло и сами революционеры нынче другие… Ему бы самому поучиться, ума поднабрать, а все туда же, преподавать! Впрочем, наш барон его уж проучил разок, вожжами на конюшне.

— Вы, я вижу, хорошо осведомлены. Тоже по преподавательской части?

— Ну что вы! Служу помощником поверенного в нотариальной конторе. Да город-то маленький. А истории с этим, простите за выражение, типом, всегда громкие. Но что-то мы совсем заболтались. Мне в город непременно сегодня попасть нужно.

— Да и мне задерживаться резону нет, — сказал я, и мы отправились на поиски лошадей.

Федор Кузьмич показал себя человеком деятельным и несомненно осведомленным. В какие-то полчаса мы обежали пять постоялых дворов и конюшен, и хоть толку от того не было вовсе, зато я был абсолютно уверен, что лошадей на тех дворах действительно не было. Мой спутник так умел втереться в разговор, столь был внимателен к словам и самим жестам собеседника, что у того не было ни малейшего шанса что-либо скрыть. Я поймал себя на мысли, что и со мной Федор Кузьмич заговорил довольно ловко и запросто, и вот уже знает обо мне довольно многое.

Словом, после всех ухищрений нам удалось выяснить, что у некоего кузнеца гостит деверь, прибывший к родственнику из соседней деревни на собственной лошади. Мы отправились к кузнецу, и после долгих препирательств тот открыл своего деверя и его лошадку. Деверь этот оказался довольно молодым еще крестьянином, с лицом, невероятно заросшим бородой, которая, по-видимому, добавляла ему не менее десятка лет. Вообще, он оказался мужиком чрезвычайно умным, хотя ум этот был такого свойства, что, пожалуй, мог только раздражать окружающих. Поначалу он страшно перепугался и принялся было молить Христом-Богом не отбирать лошади, но довольно скоро понял, что его имуществу ничего с нашей стороны не угрожает. Наоборот, очень скоро он сообразил, что имеет хороший шанс поживиться, и стал беспощадно торговаться, назначая цену, впятеро превышавшую даже довольно щедрое предложение Федора Кузьмича.

— Судите сами, — бормотал деверь. — Риск-то каков! Потом не воротишь…

— Так что ж ты, братец, одним махом и телегу и клячу окупить хочешь, да на сладки пряники чтоб осталось? — тщетно возражал Федор Кузьмич.

Наконец, о цене договорились, и можно было двигаться в путь.

Сейчас мой отъезд из Весьегонска представляется весьма комичным, хотя тогда я был весьма и весьма раздосадован. Во-первых, предстояло тридцать верст трястись на телеге, во-вторых, возничий наш наотрез отказался заезжать на станцию за моим багажом, который мне все-таки пришлось волочь самостоятельно (правда, не без помощи Федора Кузьмича) до дома кузнеца, в-третьих, до выезда из города я обязан был лежать на телеге и изображать умирающего больного, едущего благословиться в последний путь у единственной тетки. Федору же Кузьмичу была отведена роль поверенного.

— Его превосходительство — человек набожный, — пояснял хитрый деверь. — Такой транспорт не посмеют законфисковать…

Выдумка пришлась явно по вкусу Федору Кузьмичу, на возничего нашего он взглянул даже не без уважения. Словом, так и тронулись. Как только я улегся на телеге, возничий совершенно по-хозяйски присыпал меня соломой.

— Эдак вид боле жалкий, — пояснил он.

Федор Кузьмич был полностью доволен и, кажется, весел. Хоть я и досадовал на него за отсутствие сопереживания моему шутовскому положению, однако ж сознавал, что в лице его обрел ценного знакомого. Из его рассказов можно было заключить, что в Устюжне он знает всех и вся, принят во всех лучших домах, свой человек в обществе и прочее.

— Кстати, насчет общества, не переживайте сильно, — утешал меня Федор Кузьмич. — У нас, конечно, не столица, но людей интересных много, не заскучаете. Вот взять хоть нашего барона! Такой типаж и в Петербурге, пожалуй, не сыщете. А ну, стой! — крикнул он вдруг вознице.

— Что такое? — недоуменно пробормотал возница, а Федор Кузьмич уже скакал через колеи к большой серой покосившейся избе, довольно мрачного вида.

Мы пересекли черту города, и посему я решил подняться и привести себя, наконец, в должный вид. Но не тут-то было!

— Лежите, барин, — умоляюще заговорил возница. — Тут парк рядом, там-то самое гуляние и есть. Не ровен час, его превосходительство нагрянет.

— Да зачем же они будут из парка отлучаться? — недоумевал я.

— Дело известное! — усмехнулся возница и кивнул в сторону избы, и, как будто отвечая его словам, из-за леса послышалось веселое гиканье и топот многих копыт. Шум веселья пролетел мимо, и снова все стихло, ни одной живой души так и не показалось. Возница стянул шапку и перекрестился. Тут из дверей избы показался Федор Кузьмич. Он ловко и споро прыгал через лужи, направляясь к нашей телеге. За пазухой сюртука он что-то придерживал.

— Вот каналья! — более весело, чем сокрушенно, воскликнул Федор Кузьмич. — Туда же, карга старая, отпускать не хотела! Все, говорит, забрали. Да я ее знаю!

Как немедленно выяснилось, Федор Кузьмич говорил о бабке, беззаконно торговавшей вином прямо с крыльца избы. По случаю именин бабка сочла за лучшее временно прекратить торговлю, тем не менее, Федору Кузьмичу удалось-таки выудить у нее полштофа водки. Запрыгнув на край телеги, он вынул из-за пазухи свою добычу.

— Не сочтите за дерзость, — проговорил Федор Кузьмич, протягивая мне зеленоватую бутылку. — Я и сам не любитель, исключительно ради спасения от сырости и ветра.

— Благодарю покорно, не имею склонности, — ответил я именно то, что было чистейшей правдой, спиртное я не мог переносить ни в каких видах.

Федор Кузьмич похлопал возницу по плечу, и мы тронулись. Он несколько насупился, услышав мой отказ, но, сделав пару глотков, снова вернулся к оживленному настроению духа, а скоро возобновил и свои увещевания насчет города.

— А если касательно женского полу, — доверительно понизив тон, продолжал Федор Кузьмич. — То уж тут никакими средствами не сможете переубедить, будто есть где-то краше девицы, чем в нашем городе. Самые-то лучшие цветы в провинциальных оранжереях произрастают. А в столицу их только на показ привозят. Не так ли?

— Пожалуй, самые красивые цветы к нам из-за границы везут, — несколько угрюмо ответил я.

— Ну, умыли вы меня! Прямо умыли! — радостно воскликнул Федор Кузьмич и сделал большой глоток своего зелья.

Он, кажется, не заметил моей угрюмости, чему я только обрадовался, как и тому, что разговор свернул на другую тему. Дело в том, что к тому времени общение мое с прекрасной половиной человечества было крайне неудачным. В присутствии дам я конфузился, говорил глупости, а то и пошлости, в итоге сам же отчаянно за них краснел. В общем, предмет этот был весьма и весьма щекотливый.

В душе я жаждал и искал общения с дамами, и не то что в каком-то там особенно сладострастном смысле. О нет! Самый невинный разговор в обществе удовлетворил бы меня абсолютно, пока, по крайней мере. Я чувствовал неодолимую потребность женского общества. Потому хоть я и выказал внешнее любопытство, когда разговор зашел о сельском хозяйстве, а затем и промышленности Устюженского уезда, но внутренне возликовал возможности быть представленным, так сказать, на дамской половине устюженского общества.

Путь наш до Устюжны завершился, уже когда бледные северные вечера совсем загустели. Потому я не смог составить отчетливого первого впечатления о своем новом месте жительства. Да, пожалуй, и к лучшему. Что бы я мог сказать об Устюжне после всех дорожных приключений, сырости, холода и жесткой тележной тряски на протяжении последних тридцати верст? Однако впереди были новые хлопоты. По прибытии в город я имел предписание явиться к директору училища, который и помог бы мне найти квартиру. Но, учитывая обстоятельства столь позднего моего прибытия в город, я считал неприличным стучаться в дверь постороннего мне человека. Потому я и обратился к Федору Кузьмичу с вопросом о номерах или, на худой конец, постоялом дворе. Надо сказать, что возлияния, которыми Федор Кузьмич отнюдь не пренебрегал на всей длительности пути, сильно его ослабили. Однако, несмотря на несколько рассеянное состояние свое, Федор Кузьмич запретил мне даже и думать о таких пустяках.

— Мне все равно сейчас в контору надо заглянуть, хотя уже и за полночь, — проговорил Федор Кузьмич. — Там у меня прекрасный кабинет, диван — что перина. Выспитесь как младенец.

— Неудобно как-то, честное слово, — меня действительно сконфузило предложение Федора Кузьмича, и так уж он для меня достаточно сделал. — Уж я лучше бы в гостинице…

— Ну-ну, бросьте! Право, обидите меня отказом, — надулся Федор Кузьмич. — И неудобного ровным счетом ничего нет. Там сторож Тимошка, большой души человек! Я ему наказ сделаю, никто вас не побеспокоит. А уж с утра я сам за вами явлюсь.

На том и порешили.