Трёхглазая рыба минога

Диана Конде

Подростки Рома и Майя живут по разные стороны реки, а по сути – в двух разных государствах. Границу просто так не перейти, опасную реку не переплыть, но когда тебе пятнадцать, так хочется поговорить с кем-то, кто понимает. А ещё в таком возрасте ты остро видишь, что правильно, а что – нет, и точно знаешь, как это исправить. В один день Рома становится единственным свидетелем того, как Майю похищают, и отправляется на ту сторону на её поиски.

10

Рома знал, что бывают люди, которые не различают цвета. Ещё знал, что есть жёлтые цветочки под названием «куриная слепота», они с Юркой как-то раз ели их на спор. Никто не ослеп, и вообще ничего не произошло, хоть Юрка и утверждал потом, что два дня ничего не видел в сумерках.

Но он не знал, как объяснить это: все цвета резко исчезли, как будто он смотрел на цветную картинку в телевизоре и кто-то пошевелил антенну. Теперь река была чёрной, берег стал серым, а песок и гребешки волн выцвели до белого. Чёрные стрижи взмыли в светло-серое небо с крыши крепости цвета мокрого асфальта и пропали в белых облаках.

— Эй, приём! Ты куда пропал? Батарейки, что ли, сели?

Рома моргнул несколько раз.

— Как… — Он прокашлялся. — Как звали эту женщину?

— Какую? А. Да я не помню уже. Вика? Лера? Их у нас много было, некоторые даже имя своё не говорят, знают, что их всё равно запишут по-другому. А что?

Рома потёр глаза. Не она. Цвета постепенно возвращались.

О матери он мало что помнил, почти всё ему рассказывали отец и тётя Инга. Он помнил, как познакомился с Юркой: их мамы работали вместе в школе и как-то раз остановились на улице поболтать. Рома быстро устал нарезать круги вокруг маминых ног и решил поиграть со вторым мальчиком, который тянул тётю Ингу за сумку: «Мам, пойдём! Ну мам, ну пойдём!»

Ещё он помнил день, когда мама пропала: был какой-то праздник, народ шёл по улице с цветами, была весна. Отец рассказывал, что в тот день мама пошла купаться и утонула, а став постарше, Рома каждый раз спрашивал себя: ну кто же пойдёт купаться в реку в мае? Ещё и прекрасно зная, что это запрещено?

Похорон Рома не помнил. То ли их не было, то ли его не взяли. Разговаривать с отцом на эту тему было бесполезно, любые намёки он игнорировал, а прямые вопросы приводили его в ярость. В квартире не было ни маминых вещей, ни маминых фотографий, и Рома всю жизнь думал, что отцу тоже причиняет боль то, как мамы не стало.

Но её слова он помнил. Никто с ним больше так не разговаривал.

Он вспомнил свои мысли во время недавней грозы. Была ли гроза в тот день девять лет назад? Или просто много грохота от того, как ссорились родители?

Мама хлопает дверью. Отец что-то кричит ей вслед. Рома уже не плачет от страха, он тихо сидит под столом в своей комнате. Отец ходит по коридору и что-то зло выговаривает сам себе. Рома забирается на подоконник и смотрит в окно. Мама сидит на скамейке у подъезда, из-под козырька видны её ноги в синих туфлях. Папа заходит в комнату. Лицо у него дёргается, меняется, Рома не может понять, злится он, или плачет, или улыбается. От этого ещё страшнее. Папа подходит к Роме и тоже смотрит в окно. А потом он поворачивает к нему своё жуткое неспокойное лицо и говорит…

Рома понял, что стоит, крепко зажмурившись, и держит рацию двумя руками. Он вдруг испугался, что сломает её и единственная ниточка, на которой висит его надежда, оборвётся.

Рома медленно открыл глаза и разжал руки. Может, цвета действительно поблёкли, а может, ему показалось из-за того, что уже темнело. Сколько часов они так проболтали?

— Не хочешь говорить, ну и ладно.

— Подожди! Это важно.

— Ну.

— Расскажи мне про эту женщину. Какая она?

— Серьёзно? Я пошла. Смотри, как темно уже, я все ноги переломаю на обратном пути.

— Пожалуйста.

Видимо, что-то в этой фразе заставило девчонку полностью изменить тон. Голос её стал каким-то сухим, как будто она диктовала текст из телевизора.

— Тебе это зачем?

— Не знаю.

— Врёшь. — Сухо, как будто она сообщала ему какой-то общеизвестный факт из учебника.

— Не вру. Боюсь.

Рация молчала пару секунд.

— Маленькая. Ниже меня, но выше матери. Красивая. Кудрявая. Блондинка крашеная. Странная какая-то, нервная, иногда на меня ругалась, но никогда не сюсюкалась. Фразы всякие умные кидала, как будто она не горничной работала, а сама в отель заселилась, и смотрела на всех нас свысока. На мать точно. Плакала часто, пока никто не видел. Но я слышала. И всё рисунки свои приносила показывала, мать даже один купила — с цветами и младенцами, такая шляпа. Год назад сюда переехала, говорила, что из столицы, но мне кажется, врала она всё. Пару месяцев у нас проработала, потом пропала. Обычная история — мать её уволила.

— За что?

— Да кто ж теперь разберёт. Мать всех увольняет, на кого отец глаз положит.

— А ты не знаешь, где она теперь?

— Откуда? Можно подумать, ты очень следишь за взрослыми.

— Может, и слежу.

— Дурак, что ли?

Рома расхохотался. Следить за филиншей было действительно не самой умной идеей, и сейчас он вообще поражался, что на него тогда нашло.

— Ладно, я пошла. Если хочешь, я узнаю про эту Вику-Леру, правда, надо подумать у кого. Документов у неё не было, мать выбесится, если спрошу, отец точно заподозрит что-нибудь не то… Может, Сорока знает, он их вечно подбирает где-то.

— Спасибо! Тогда до завтра.

— Завтра не могу. — Девчонка задумалась. — До пятницы. Теперь надо сказать «конец связи».

— Конец связи. Пока!

В темноте Рома различил, как она машет ему с противоположного берега. Он вдруг понял, что даже не спросил, как её зовут.