Руки прочь, профессор

Джина Шэй, 2022

Что должен сделать порядочный профессор, узнав, что его студентка работает стриптизершей? Использовать любую возможность, чтобы спасти душу этой несчастной! Выгнать её из универа, когда не получится! Ни в коем случае не искушаться её длинными стройными ногами… Что делать, если мне достался непорядочный профессор? Содержит нецензурную брань.

5. Наваждения двоих

— Профессор? — снова замираю в дверях привата. Снова чувствую сакральный ужас от того, что вижу.

— А, Иванова, — Ройх неохотно приподнимает лицо из декольте сидящей на его коленях медсестры, — не стой столбом. Давай сюда зачетку.

Он — в темном жилете. Рукава белой рубашки закатаны. Такой он всегда приходит к нам на экзамены. Халатик медсестрички — явно ей мал. И короток. И разрезов на нем слишком много!

— Я забыла, — мямлю, а сама думаю — блин, когда эта Лара успела сиськи нарастить? Я помню, что у неё была максимум двоечка, и та с натяжкой, а сейчас — из расстегнутого чуть не до пупа халата вываливается роскошный четвертый размер.

— Господи, Иванова, на экзамен без зачетки? Где твои мозги вообще? — Ройх закатывает глаза.

— Вы не примете? — чувствую, как душу парализует лютый ужас. Мысль о том, что я могу не сдать ему экзамен — ужасна.

Стипендия! Я потеряю стипендию!

— Что с тобой делать, Иванова? — Ройх даже не смотрит на меня, вовсю тискает демонически хохочущую Лару. — Ну давай, отвечай билет.

Он кивает влево, и, повернувшись, я вижу там пилон. И сразу начинает ныть запястье. Кажется, я его потянула где-то…

— Ну же, Иванова, не тяни время, не готова — иди с моста прыгай.

С моста я не хочу. С моста мне нельзя. Мне еще двадцать тысяч для маминого лечения где-то достать надо!

Иду к пилону. Чем ближе к нему, тем хуже себя чувствую. Уже не только рука болит, но и нога, и в груди колет.

Касаюсь шеста пальцами, понимаю, что он весь смазан маслом. Не возьмешься!

— Профессор, — оборачиваюсь к Ройху, — тут масло, я не могу…

— Боже, когда у тебя закончатся оправдания, Иванова? — он закатывает глаза и шлепает медсестричку по накачанной заднице. — Лара, покажи ей, как у меня получают “отлично”.

Ту дважды просить не надо. Она вскакивает и отталкивает меня от пилона. Я падаю, ударяюсь спиной. Боль какая-то странная, приглушенная, но мне не до неё. Мой взгляд просто отказывается отрываться от того, как стискиваются на пилоне ноги сексапильной Лары. Как сладко и призывно улыбается она Ройху, медленно обнажая свое совершенное тело. Как он пожирает её глазами.

— Вот. Вот это отличница. Сразу видно, что готовилась, — хрипло тянет он и хлопает в ладоши, — браво, Ларочка, браво. Давай зачетку.

Ларочка умудряется вытянуть зачетку откуда-то из декольте. Где она там её прятала — тайна покрытая мраком.

Ройх что-то пишет в зачетке, а я чувствую, что уже лечу с моста. Оказывается — это так быстро.

Последнее, что вижу, как Ройх отбрасывает зачетку Лары, и она с восторженным визгом прыгает к нему на шею. И он начинает сдирать с неё последние тонкие ниточки, оставшиеся от её и до стриптиза — весьма скудного наряда.

— Катюха… — кажется, это шепчет ветер. Бездна тьмы, в которую я падаю.

— Катюха!

Вскакиваю на постели и испуганно ору, заметив над головой странное белое пятно.

— Ты дура, что ли? — Оксанка, моя соседка по общажной комнате, смотрит на меня как на ненормальную. — Чего орешь, психическая?

— А ты чего посреди ночи будишь? — ругаюсь, пытаясь продышаться.

— Какая ночь, мать? — Оксанка крутит пальцем у виска. — Долбанулась, что ли? Полвосьмого уже.

— Полвосьмого? Как? — если бы на моей заднице росли волосы — сейчас они встали бы дыбом.

— Так. Я в душ ходила, у тебя будильник орал. Пришла — ты спишь. Мечешься. Стонешь. Будильник нахер послала, видимо, — бурчит Оксанка. — Ладно, в следующий раз не буду тебя будить. Хочешь к Ройху опоздать — твое право. Я думала, ты еще пожить хочешь.

— Прости, — хватаюсь за телефон, чтобы убедиться в её правоте, — спасибо, что разбудила. Я в полшестого сегодня легла, — глаза просто слипались. — Совсем нихрена не соображаю. Да еще дрянь какая-то снилась.

— Да я заметила, — Оксанка фыркает, — стонала все “Нет, нет, не надо”.

Ой, бля… Хорошо, что она еще контекста сна не знает.

А я, конечно, хороша! Не надо, бля!

Да если Ройх с меня на эту шалавистую медсестру переключится — я ж только перекрещусь от радости. Да что там, перекрещусь. Постриг приму. Из чистого восторга божественным провидением!

По комнате летаю так, будто меня в жопу ужалили. Скидываю Аньке курсач, дитя моих ночных страданий, со слезной мольбой: “Родная, распечатай”. Она еще, наверное, не выехала из дому. Она недалеко от универа вместе с Илюхой живет. И уж принтер у них есть. У меня — только папин ноут и остался. И то потому, что буквально за неделю до того, как к нам пришли Вовкины кредиторы с его распиской, я этот ноут дала чуваку из общаги. На время давала, у него сгорел, а курсач нужно было срочно писать.

Кто знал, что именно этот ноут станет для меня позже чуть ли не основным моим артефактом. Самой ценной вещью. Потому что те бандиты, что пришли нас выдворять — только по сумке шмотья и разрешили взять. Еще и проверяли, нет ли в наших с мамой сумках чего ценного.

Зубы чищу так старательно, будто вместе с эмалью надеюсь вычистить и мысли. В них полно послевкусия сна и какой-то лютой бредятины. Не удивительно для человека, проспавшего два часа, но быть мной сейчас — неприятненько.

— У тебя телефон бренчал, — предупреждает меня Оксанка, уже застегивающая молнии на ботинках. Черт. Она уже выходит. А я еще даже не расчесалась!

— Спасибо, — одной рукой хватаюсь за расческу, второй — за телефон. Надеюсь, это Анька отписалась, что получила мое письмо.

Сообщение с неизвестного номера сразу портит мне настроение. Удалила бы не читая, вот только слишком оно короткое. Даже открывать не надо, чтобы узнать о чем.

“Вчера мы не договорились. Поболтаем в выходные. Ты ведь не берешь старпера с собой на работу? Братишка”.

А ведь чисто по логике утро хоть чуть-чуть должно быть добрым!

Если жизнь хочет вас отмудохать — она делает это с удовольствием и по всем больным местам.

Я не выспалась. У меня болит голова и просто паскуднейшее настроение. А первой парой — клятая геометрия зданий. Прекраснейший предмет. Интересный. Только преподает его…

— Надо же, Катерина, решили почтить нас своим присутствием? — едко спрашивает Ройх, демонстративно бросая взгляд на часы. — Что ж, я надеюсь, ночь потрачена не зря. Сгораю от нетерпения увидеть ваш курсовой проект. Займите ваше место.

Смотреть на него с каждым днем — все неприятнее. А после сна я еще почему-то и краснею, вспоминая как откровенно эти руки мяли прелести той медсестрички.

— Катерина, вы замерзли? — Ройх снова разворачивается ко мне. — Может, хотите сами задачу разобрать?

— А хочу, — почему-то это я произношу с вызовом. Немногие с курса так ему ответить решатся. Честно говоря, сегодня все настолько плохо, что я хочу хоть одну маленькую победу одержать. Потому что задачи… Их я действительно люблю. Когда в пальцах мел, а перед носом формулы — не надо думать, где искать деньги и как мне отделаться от Вовчика. И в мире строгих расчетов я — своя. И точно не зарабатываю тем, что снимаю лифчик перед тремя десятками озабоченных козлов.

Иногда — ненавижу Ройха за то, кто он есть. Потому что до того, как вскрылась истинная его сущность — я обожала его лекции. В рот смотрела. Из шкуры готова была выпрыгнуть, лишь бы пролистав мой проект он одобрительно кивнул.

Все знали, что преподает он из любви к самому процессу обучения. Зарабатывал Ройх частными проектами домов для олигархов. Единственный, кто в профессорате имел тачку представительского класса. На такого спеца хотелось равняться.

Впрочем, я теперь знала, из любви к какому искусству он реально преподает. И все восхищение им уже распустила на полосочки. Правда на парах все равно было паршиво.

А чего может быть хорошего в том, что я точно знаю, что сейчас он во мне видит не перспективную студентку, а задницу в облегающих джинсах? Одну из тех, кого он не прочь нахлобучить.

Задача сложная. И алгоритм её решения — новый. Так как я опоздала, Ройх персонально для меня диктует пояснения для решения.

— Понятно?

Когда я заканчиваю, он смотрит на меня с таким необыкновенным презрительным одобрением, изобретенным специально для меня. И так меня это бесит, что сдержаться просто невозможно.

— Понятно, — киваю, — но по идее, эту задачу и старым алгоритмом можно решить. Только коэффициенты сменить.

— Да ну? — Ройх язвительно приподнимает бровь и щедрым жестом указывает мне на доску. — Рискнете доказать утверждение, Иванова?

За партами тихо воют — причем так, что совершенно точно понятно, кто-то из моих однокурсников понял, что живыми они отсюда сегодня не выйдут.

Насрать. На все насрать.

Я просто хочу стереть с лица неуважаемого Юлия Владимировича эту паскудную улыбочку. Он так смотрит на тех, от кого вообще ничего не ждет. И нахрен пусть катится с этим своим отношением.

Старое решение погибает от моей безжалостной руки с классной тряпкой. Доску покрывают новые ряды формул и поясняющих схем. Новое решение в полтора раза короче, и ответ у него точно такой же.

Выписав последнюю цифру, я сама нацепляю гримасу снежной королевы.

— У вас есть замечания, Юлий Владимирович?

Смотрит на меня, и сразу становится понятно — за эту сессию он выпьет из меня абсолютно всю кровь. Не пожалеет. И по уму я должна бы вести себя потише. Вот только потише я не могу. Слишком уж глубоко меня задевает этот сраный конфликт. И тот факт, что озабоченного козла не уволили. И тот факт, что я — лохушка, повелась на обещания проректора и отдала им запись. Стерла из памяти своего телефона.

Они обещали во всем разобраться. Не изменилось вообще почти нихрена.

— Что ж, надеюсь, курсовой проект у вас так же самобытен и состоятелен, — Ройх едва-едва кривит губы, — жду после пары. Потом уже не приму.

Приебался ведь со своим курсовиком…

Заранее предвкушаю, как швырну его ему в рожу.

Ну, не швырну, конечно, просто положу, но настроение будет примерно будто швырнула.

Наконец-то свободная прохожу к своему месту, падаю на стул, понимаю, что ноги меня едва-едва держали. Ройх возвращается к доске и даже удосуживается откомментировать мой способ решения, советуя его записать.

— Ты все-таки совершенно отбитая, Катюха, — шепчет Анька тихонько, склоняясь к самому моему уху, — могла бы и повежливее быть.

Повежливее…

Фыркаю.

Анька ведь не знает, сколько раз за последние несколько дней Ройх назвал меня шлюхой. Сколько раз предложил деньги за перепих, смазывая то минимальное добро, которое буквально мне навязывал.

Нахер вежливость. Устала.

— Нют, ты мне курсач распечатала? — тихо спрашиваю шепотом. Надо уже получить на руки то оружие, которым я буду атаковать Юлия Владимировича.

— Курсач? Какой курсач? — подружка удивленно поднимает брови. Как первый раз слышит.

— Я ведь тебе скидывала на почту. С утра, — произношу холодея.

— Ой, прости, я думала, это ты мой с корректировками прислала, — Анька строит виноватую мордашку, — хотела вечером посмотреть. Он ведь нам на завтра консультацию поставил.

— Вам на завтра, — шепчу тихонько, — мне-то на сегодня. Без права переноса во времени.

Интересно, когда уже жизнь мне подлянки перестанет подкидывать?

Конечно, Ройх даже и не пытается меня выслушать. Криво ухмыляется, пожимает плечами.

— Я предупреждал, Катерина. Проекта нет — на экзамен не допущены. Увидимся на допсессии.

Встает из-за стола, прихватывает кожаную папку, в которой носит заметки к лекциям, уходит.

А я же остаюсь в аудитории — смотреть в ненавистную спину, пытаюсь ровно дышать и прямо сейчас не удариться в истерику.

Я. Не. Могу. На допсессию.

Я каждый гребаный семестр бьюсь на переэкзаменовках, оспаривая предвзятость оценок Ройха, который единственный лепит мне пары на экзаменах.

Стипендия у меня не бог весть какая, но все же, когда я выворачиваю карманы, из последков оплачивая мамины счета, иметь несколько тысяч на еду — спасение.

Рожи у моих одногруппников как назло — злорадные. Хоть бы делали вид, что им меня жалко. Нет. Им поперек горла “мои выебоны” и умение практически в любой ситуации, кроме этой, доказать свою правоту. Когда был жив папа и жили мы на широкую ногу — мне прощали эти косяки за то только, с какой отдачей я клубилась на вечеринках. Сейчас я “загордилась” — так они думают. Не догадываются, что мне просто некогда, да и нет никаких сил зажигать. Плевать им. Только в радость, что Ройх меня срезает.

Из двадцати человек лишь Анька поглаживает меня по плечу, с виноватой полуулыбкой. А я изо всех сил стараюсь удержать в себе неумолимое желание на неё рявкнуть. Да, она проебалась, не подумала, не открыла мой файл. Но она единственная меня сейчас поддерживает.

— Кать, Кать, — чуть пониже локтя касается подрагивающая ладонь. Оборачиваюсь, смотрю в глаза Варе, нашей рассеянной принцессе.

— Я на той неделе в библиотеке распечатывала документ, — тихо улыбается она, — только ты скажи, что по учебе, Марина Анатольевна и сделает.

Такое ощущение, будто в глаза мне ударили слепящие лучи уже нежданного солнца.

— Господи, Варька, как я тебя люблю, — бросаю уже на лету, уже почти за дверью. Потом заобнимаю её.

У нас так-то не идут на уступки студентам. Считается, что для учебных вопросов мы должны суетиться сами, а у деканата не хватит финансирования. И если старостам еще иногда улыбается звезда милосердия, то все остальные, а особенно скандальные особы вроде меня, должны изыскивать средства сами. И тут… Библиотекарша. Боже, только б Ройх не ушел. У него, кажется, еще одна пара должна быть, у магистров, я могу успеть…

Марина Анатольевна — наша библиотекарша, с романтичными глазами тургеневской барышни, действительно оказывается настоящей Матерью Терезой и не только соглашается распечатать для меня учебный проект, но и в почту с её рабочего ноутбука разрешает зайти.

Когда старенький Кэнон начинает скрипеть костями и тянет первый лист бумаги в свое нутро — я снова готова разрыдаться, только на этот раз — от счастья.

Нет, спать все-таки надо больше двух часов в сутки, совершенно ни к черту становится эмоциональное состояние.

Я влетаю в преподавательскую за две минуты до звонка к началу второй пары. Прижимаю к сердцу злополучный курсач и имею несгибаемое намерение его Ройху втюхать не потом, так кровью. Костьми лягу поперек прохода. Вот только вместо Ройха наблюдаю там удивленную преподавательницу по информатике, с факультета айтишников, и не менее офигевшую моим эпичным появлением секретаршу.

— Мне бы Юлия Владимировича, — нервно выдыхаю, ощущая как горит под ногами земля, — вопрос жизни и смерти. Он в какой аудитории сейчас?

— Ни в какой, — покачивает головой Ольга Юрьевна, наш бессменный секретарь, — они поменялись парами с Глебом Андреевичем, и Юлий Владимирович на сегодня уже уехал.

Новость такая — хоть стой, хоть падай и начинай орать.

Почему, почему, почему все именно сегодня так по-дебильному складывается?

Видимо, ощущение разворачивающегося в моей душе конца света как-то отображается у меня на лице, потому что информатичка с секретаршей переглядываются с неожиданным сочувствием.

— Если у тебя срочный вопрос — попробуй заглянуть в кафе “Афродита” через дорогу, — советует Ольга Юрьевна, — Юлий Владимирович говорил, что не успел позавтракать. Он всегда только там и ест, если рядом с университетом.

Неожиданный квест, обрушившийся на меня с утра, получает новое продолжение. Я покрепче перехватываю скоросшиватель, в который загрузила распечатку, и иду в гардероб за курткой. Честно говоря, уже не особо надеюсь, что застану Ройха в долбаной кафешке. Просто хочу пройти все положенные мне круги ада до конца и осознать тщетность своего бытия на все сто процентов.

Под ногами — грязь и ноябрьская слякоть. Настроение — с каждым шагом к “Афродите” становится все мерзотнее. Так за ним бегаю. А зачем? За тем, чтобы он снова меня послал? Я же знаю, что он любыми средствами пытается выжить меня из универа. И не будь я настолько убийственно упряма — уже бы выжил. Только впереди еще год бакалавриата и два — магистратуры. Еще три года войны, а ведь у меня уже сейчас не хватает на неё никакого ресурса.

Так зачем я так упрямо шлепаю по этим гребаным лужам, в это гребаное кафе? Мне всерьез нужно озаботиться вопросом грядущей встречи с Вовчиком, потому что не могу же я вторые выходные подряд расставаться с полученной на смене выручкой только из-за того, что у моего братца есть чересчур глубокая привязанность к моим деньгам.

Наверное, это просто в очередной раз обострилась моя идиотская принципиальность. Никому не нужная!

Просто мне зачем-то нужно все-таки дойти до кафе, замереть на входе в зал, обвести его взглядом, не найти там нужного мне мудака.

Почему-то ощутить слабое удовлетворение, будто я — мазохистка и обожаю обламываться.

А потом — подскочить чуть не до потолка от внезапно упавшей мне на плечо жесткой ладони.

— Так кто из нас кого преследует, Иванова?

Профессор

Смотрит на меня темными своими, триста раз мной проклятыми, безднами. Столько проблем у меня из-за них эти три с лишним года. И сейчас только в них и смотрю. Нихрена больше не вижу. И не помню. Вроде пришел-то пожрать, а так и хочется рявкнуть официантке, чтобы не спешили с заказом.

Все, что я хочу съесть — вижу сейчас перед собой. И мое вожделенное блюдо стоит передо мной, губы свои сухие облизывает.

Пришла. Сама ко мне пришла. С пар свинтила даже. Поняла, что я уже всякое терпение от её выкрутасов теряю? Все еще хочет жить и чтобы её грязные дела остались секретом? Устала строить из себя умницу-разумницу?

Пальцы сами с её плеча на шею переползают. Знала бы эта девочка, сколько раз я мысленно смыкал эти пальцы на её горле и выжимал из него весь воздух. Даже сегодня, когда она передо мной выкаблучивалась, зная прекрасно, что выполнить мои условия у неё понтов не хватило.

— Ну что? Зачем пришла? — я шепчу вкрадчиво, а мои пальцы не успокаиваются, продолжают путь, перебираются на спину девчонки, ползут по ней вниз, — неужто ты надумала договориться, Катерина?

Молчит. И смотрит на меня как кролик на удава. Не хамит. Не орет. Не бежит.

Конечно, это не “да”. Но во всем, что её касается — мне просто отказывает разум. А сейчас я не в вузе. И маска, которую с таким трудом держу там, на лекциях, трескается все сильнее.

Все на что хватает — не сгребать маленькую дрянь в охапку прямо здесь, в дверях в кафе. А вот толкнуть её в сторону, под прикрытие угла, чтобы уже тут впечататься в её тело своим…

Девчонка выдает тихий стон, а я — ненавижу её лишь сильнее. Потому что так мало с её стороны, а у меня уже все шлицы сорвало.

Год себя убеждал — это просто аморально, настоящий кошмар, так свихнуться на студентке, да еще и на этой. Умнице-красавице, гордости курса. Такие как она даже не на одном курсе ведь бывают.

Сколько-то выдержал. И наверное, еще бы продержался. Если бы только раз не дал себе волю…

Чтоб потом узнать, что меня просто поимели. Чтоб подставить.

И за это я её порву, сожру, ни клочка живого не оставлю, в пыль кровавую разотру, только… не сейчас.

Самое отвратительное — ничего не поменялось. Все как было, так и осталось. И те конвульсии, что сейчас бьют мое тело, как двести тысяч вольт разом — это совесть меня карает. За то, что не удержался. За то, что держу маленькую дрянь, гребаную гордость всего факультета строительства и архитектуры, на весу, за то, что пальцы мнут её задницу, будто это тесто, за то, что зубы впиваются в тонкую кожу шеи.

Я почти хочу, чтобы она заорала, снова брыкаться начала, а она — ногами меня обнимает и снова тихонько постанывает.

Дьявол. Снова я в это… Без права на пробуждение…

Но так её хочу… Если бы не два слоя ткани между нами — прямо сейчас ей бы и засадил. Натянул бы на себя по гланды, так чтоб с первого же раза сил орать не осталось.

Знаю, что сделать. Хоть что-то взять сейчас, чтобы хоть как-то дать себе передышку. Накрыть налитые, пухлые, спелые губы ртом и достать языком до гланд.

Сладкая дрянь.

Столько раз других трахал за эти три года, представляя её — самому противно. А сейчас в руках держу. На вкус пробую.

Еще один стон. Выгибается мне навстречу. Ноги крепче стискивает на моей поснице. Да что ж ты со мной делаешь, маленькая стерва! Я ж с тебя кожу сниму и на коленях заставлю стоять, пока они синие не станут. Ты вообще забудешь, что у тебя хоть какие-то другие клиенты были!

— А ну-ка прекратите сейчас же, — возмущенный голос за моим плечом в первый раз я воспринимаю как досадную раздражающую помеху.

— Прекратите, а то я полицию вызову. Здесь вам не бордель. Мужчина, я к вам обращаюсь.

Меня бесцеремонно за плечо трясут. Отвлекают. Выдирают из судорожного кайфа обладания вожделенной моей дрянью. Отпускаю её рот, чуть поворачиваюсь. Вижу хозяйку кафе, полноватую женщину. Обычно вполне терпимой её нахожу, сейчас хочется посоветовать ей собой лучше заняться, чем ко мне лезть.

— Убирайтесь немедленно, — возмущается тем временем тетка, праведно пламенея лицом, — как не стыдно. Взрослый мужчина. Профессор. У меня тут семьи с детьми приходят! А вы что тут творите?

Совершенно неожиданно у меня в мозгу матфильтр находится. И четыре фразы подряд, которыми я хочу ответить отвлекающей меня хамке, этот матфильтр не проходят. Чересчур матерные даже для этой уебанской ситуации.

А потом — дело решает Иванова. Совершает какой-то дикий рывок, выворачивается из моей хватки, хлопает дверью кафе, оставляя меня один на один на один с краснорожей драконихой.

— Ну хоть у кого-то стыд проснулся, — удовлетворенно кивает тетка, скрещивая руки на груди.

Смотрю на неё секунды три, потом — посылаю в жопу. Она начинает раздуваться как воздушный шар, я только морщусь и выхожу на крыльцо кафе. Оглядываюсь. Хочу убивать. Сбежала Иванова, ну конечно, ни следа не видать. В университет рванула или куда-то еще?

— Эй, вы, мусор свой заберите, — стопку белых листов в синем скоросшивателе фурия из кафе чуть не в лицо мне швыряет, только из-за того, что я к ней поворачиваюсь с весьма ядовитым видом — передумывает и просто молча пихает в руки.

— Прошмандовка ваша выронила, — шипит она зло, — чтоб я больше здесь вас обоих не видела.

— Была охота травиться, — холодно роняю, сам без особого трепета прощаясь с этим посредственным заведением. Всех и плюсов было, что в районе университета здесь кормили худо-бедно съедобно и в меню что-то кроме шоколадных кексов имелось.

Папку открываю только в машине. Недоверчиво пролистываю страницу за страницей. Откладываю, испытывая желание побиться головой об стену.

Господи, вот ведь ебнули гормоны в голову. Решил, что девчонка капитулировать явилась. Зажал, облапал, даже не целовал — рот языком трахал. А она курсовик принесла. И теперь имеет возможность устроить в университете именно такой скандал, который мне накануне ученого совета вообще не нужен.