Руки прочь, профессор

Джина Шэй, 2022

Что должен сделать порядочный профессор, узнав, что его студентка работает стриптизершей? Использовать любую возможность, чтобы спасти душу этой несчастной! Выгнать её из универа, когда не получится! Ни в коем случае не искушаться её длинными стройными ногами… Что делать, если мне достался непорядочный профессор? Содержит нецензурную брань.

4. Скажи мне, кто твой брат…

Катя

— Нет, это просто возмутительно! — Анька стоит рядом со мной в коридоре и никак не может успокоиться. — Он же тебя одну только так и травит! Тебе надо написать на него жалобу в деканат. Я попрошу папу, он поможет раздуть из этого большую историю.

— В прошлый раз не раздул, — тихо отвечаю, проглядывая пометки Ройха и предсказуемо кривясь. Нет, ну… Я знала ведь, что он не примет. Просто первый вариант курсовика нужно было сдать именно на прошлой неделе. Иначе Ройх обещал, что не допустит на экзамен. Хотя, конечно, вот такого презрения от него я и не хотела.

— Это потому что ты запись сразу в деканат отдала, — возмущается Анька, — надо было папе отнести. Он бы её по своим каналам распространил, и Ройха бы выперли наконец.

Отец у Аньки — какая-то важная шишка на каком-то из довольно известных каналов. То ли на НТВ, то ли на России-1 — не суть. Суть в том, что раздуть он действительно может. Даже не скандал — скандалище. Но, как показывает практика — ему для этого нужна куча дополнительных каких-то доказательств.

— Ну, а что, твое свидетельство уже не годится? — спрашиваю. — Это сейчас вроде слово против слова. А с тобой нас было бы уже двое.

— Ну ты что, меня нельзя привлекать. Иначе папа будет заинтересованное лицо, — Анька округляет глаза, — я же тебе говорила.

Я вздыхаю. Эти аргументы я действительно уже слышала. И уже успела с ними смириться.

— Слушай, давай о деле, — Анька плюхает на подоконник рядом со мной сумку. Неаккуратно плюхает — прямо на мои листы. Ладно. Пофиг. Аккуратно отвоевываю себе курсовик. Тем более, что Анька вытягивает из сумки три пятитысячных купюры и сует их мне в карман джинсовки.

С ума сойти. Она достала. Я и не ждала. Впрочем… Мы сейчас будто с разных планет. Её родители — состоятельные люди, каждый высоко забрался по карьерной лестнице, так что не мне рассуждать об Анькиных возможностях.

— Держи. Тебе точно хватит?

— На первый взнос хватит, — невесело киваю, — остальное постараюсь закрыть сама.

— Ну, если не сможешь — обращайся, — Анька виснет у меня на плечах, — я тебя всегда выручу, ты же знаешь.

— Знаю, — поглаживаю подругу по руке, — только и ты знаешь, что я не знаю, когда верну.

— Ну, ты мне с курсовиком помогла, — она безмятежно улыбается, — и расчеты по вышмату за меня делала. А на материаловедении поможешь?

— Помогу, конечно, — вздыхаю.

— А сможешь курсовик на мой вариант рассчитать? — Анька чуть закусывает губу, смотрит на меня умоляюще. — Я просто в ужасе, когда вижу те цифры. Совсем не понимаю, что там делать.

— Ну, не знаю, — я растерянно кошусь на курсовик для Ройха. Мне бы его переделать. И работы — как раз до конца этой недели, до конца которой я не работаю.

— Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — канючит подружка, складывая ладони вместе, — давай так, ты сделаешь, и половину этой суммы можешь не возвращать. А поможешь подготовиться к защите — считай, что десятку я тебе забыла.

Снова вздыхаю, прикрывая глаза. Может быть, удастся разобраться с материаловедением быстрее?

Тем более, что совершенно не понятно, что задумал Ройх. У него на руках — информация обо мне. Лютейший компромат. Пока он молчит, но нет никаких гарантий, что он будет делать это дальше. И если я все равно, не сегодня так завтра, вылечу из универа — то какая мне разница, сдан у меня курсовик или нет? А деньги, которые мне занимает Анька — их и правда ведь надо как-то вернуть. Не вернуть — так отработать.

— Скинь мне свой листочек с заданием.

Лицо подруги будто солнцем освещается. Она тут же хватается за телефон, вытягивает из сумки затребованный мной листочек.

— Сколько времени у тебя это займет? — спрашивает, во время отправки фоточки мне в мессенджер.

— Не знаю, — виновато поджимаю губы, — я еще свой не делала. Я пишу с нуля, ты же знаешь. Брать у прошлых курсов старые курсовики — это вообще не мой вариант.

— Ты просто гений, Катена, — Анька посылает мне воздушный поцелуйчик, бросает взгляд на гламурные часики на запястье, — ох, прости, там за мной, наверно, уже Илюха приехал. У него такая туса на вечер намечается, а я еще не переоделась.

— Беги, беги, не жди меня, я все равно прямо сейчас в общагу поеду, — пожимаю плечами.

— Ну, Катя, — подружка тянется ко мне, виснет на шее, складывает губы для поцелуя, — давай ты с нами пойдешь? Ты столько времени с нами не оттягивалась!

— Извини, много работы, — с сожалением покачиваю головой. Да и не хочется мне ей рассказывать, что пришлось распродать через мешок все мало-мальски сносные для тусовки платья. Для выступлений в клубе ведь тоже нужны были наряды. Платила за них сама. И пошлые дешевые “горничные” тут не канали.

— Ну ладно, — Анька строит мне щенячьи глазки, и так не дотянувшись до меня губами, чмокает воздух и стартует в сторону выхода.

Понимаю. Илюха ждать не любит.

Бросаю взгляд в конец коридора — вижу там Ройха. Стоит у двери в преподавательскую, смотрит на меня. На губах такая презрительная усмешка — хоть наизнанку выворачивайся.

Я отворачиваюсь. Быстро, торопливо сгребаю с подоконника курсовик и тетрадь с конспектами и тоже бросаюсь прочь из универа. Убегаю правда недалеко. На верхней ступеньке высокого крыльца налетаю на шагнувшего мне наперерез парня.

— Эй, смотри куда прешь, осел, — вскидываюсь и тут же делаю шажок назад.

— И я очень тебя рад видеть, сестренка, — скалится в нехорошей улыбке Вовчик. Мой драгоценный братец, умудрившийся и квартиру проиграть, и мать до инсульта довести.

Шаг влево, вправо — Вовчик повторяет за мной зеркально. Потом и вовсе борзеет настолько, что хватает меня за куртку и волочет в сторону от двери. Ну и конечно — за пределы поля зрения камеры над входом.

Не сказать, что я уж очень оптимистка, знаю, что университетский охранник обычно сериальчики с большей охотой смотрит, чем за камерами следит. Но все-таки.

— Да отвали ты от меня, — дергаюсь, но, увы, пусть брат младше меня на два года — он тяжелее и сильнее. И даже, кажется, на какой-то бокс ходил. А может, даже и сейчас ходит. Мутные его дружки у него, кажется, после того бокса и появились.

— Т-с-с, Катюха, — Вовчик хохочет, толкая меня к стене, — ты что, мне не рада? А я так соскучился, так соскучился!

— Нету у меня денег, — рявкаю во весь голос, надеясь, что хоть кто-нибудь из выбегающих навстречу долгожданной свободе однокурсничков обернется и решит вмешаться.

— Ну что ты, сеструха, — Вовчик улыбается, вроде как даже мирно, — у меня тут клевый проект намечается.

— Ставочка стопудовая? — я кривлюсь от этого его бреда — он реально хуже аппендицита. — Как та, из-за которой ты папину квартиру проиграл?

И ведь смог же тогда убедительно набрехать маме, что у него действительно какой-то бизнес там. Что ему надо взять кредит под залог недвижимости. И мы сразу заживем как белые люди, как при папе было!

Мама искренне верила, что у Вовчика хватка. Что Вовчик в отца пошел. Ни хрена меня не слушала. До тех пор пока братки к нам под дверь не постучались и не показали дарственную, подписанную моим дорогим братцем. Подарил квартиру вместе со всем имуществом.

Мы тогда с мамой только и смогли, что по сумке вещей сгрести, пока братки над душой стояли. Да до остановки автобусной дойти, а там маме плохо стало.

— Катюха, ты что, не слыхала примету, кто старое помянет — у того со здоровьем проблемы, — Вовчик угрожающе щурится, — не беси меня. Я просто повидаться пришел. А ты косяками мне тыкаешь.

— Это твои косяки, — тыкаю пальцем в цветущую на левой скуле россыпь синяков, — какого хрена твои дружки ко мне лезут? Долги твои с меня требуют. Я тебе говорила, Вовчик — знать тебя не хочу. Видеть не желаю.

— Понятия не имею, о ком ты.ужно сказать, дурака мой братец изображает первоклассно. Вот только меня от его актерской игры априори тошнит.

— Катюх, ну че ты ерепенишься, завязал я, — льстиво так, почти подобострастно шепчет Вовчик, — лучше б ты сказала, где мать лечится. Я б её хотя б навестил. А то дожили, полгода уже родную мать не видел.

— Справочку от психиатра принесешь, что встал на учет и проходишь лечение — может быть, я и подумаю. Пока нет — иди нахрен.

Мои истерические нотки все-таки привлекают внимание. Но увы — совершенно не того персонажа. Тощеватый очкарик Сергиенко останавливается в трех шагах от первой ступеньки, смотрит на меня в упор.

«Ну давай, Женек, подай голос. Хоть кто-то из наших да откликнется», — умоляю про себя. Мне не нужно, чтобы Сергиенко пытался за меня впилиться, увы, братец мой понимает только язык грубой силы и такую слабую угрозу он не особо оценит.

Нет. Сергиенко выстаивает пару минут, потом хлопает себя по лбу и бросается обратно в здание. Ну, блин. Опять что-то забыл, склеротик. Даже не факт, что реально обратил на меня внимание. У Женьки вечно какие-то завихрения в голове. Что ни ляпнет — все не в тему.

— Эй, куда уставилась, сестрица? — Вовчик встряхивает меня за плечо.

— Нету больше сил на твою рожу смотреть, — огрызаюсь зло. Досадую на Сергиенко, на себя, что на него понадеялась, на весь гребаный мир, который не может избавить меня от компании моего мудака братца.

— Ты себя не по-людски ведешь, Катюха, — наконец-то сквозь фальшивую гримасу на лице Вовчика проступает настоящее его лицо — ублюдка, который распускал руки, стоило только нам одним остаться дома, — я просто с матерью хочу повидаться. Хер ли ты ерепенишься?

— Потому что ты к ней за деньгами пойдешь, — пожимаю плечами, — потому что последний раз, когда я только тебя упомянула — ей стало хуже. Потому что её опекун сейчас я, и иди ты в жопу, Вовчик.

— Слышь, родная, — Вовчик с силой встряхивает меня, прихватив за куртку, — ты видать забыла свое место, да? Я могу напомнить. Ты после этого на своей блядской работке еще долго жопой не покрутишь. Она у тебя черная будет.

Где-то внутри меня поднимается страх. Холодный такой, до костей пробирающий. Потому что это раньше Вовчик бил в полсилы, так чтоб синяков не оставалось. Боялся отца. А сейчас — да похуй ему. Я ему сдачи дать не смогу. Никогда не могла.

Сжимаю зубы отчаянно. Нихрена я ему не скажу. И он, наверное, не осмелится бить меня прямо тут, но так ли далеко — затащить за угол? И ори не ори — у универа сейчас уже и народу нет. Все кто освободился — уехали. Только Сергиенко и пробежит. А ему — просто похер.

— Где лежит мать? — Вовчик переходит на откровенное шипение. — Я тебя в последний раз спрашиваю, Катя.

— Извините, — от резкого холодного голоса сзади и над нами вздрагиваем мы оба. Даже я, обмирая от страха и предвкушения пиздеца, не смотрела туда, смотрела на злющую рожу мудо-братца.

Ройх стоит в двух шагах от Вовчика, скрестив руки на груди. Глаза леденющие, скальп на лету срезающие.

Господи, а его-то как сюда принесло?

И почему именно его, блин, опять?!

— Слышь, мужик, не лезь не в свое дело, — мирным, но угрожающим голосом советует Вовчик, — это моя сестра. У нас тут семейные вопросы решаются.

Попутно мне сжимает руку — такой четкий намек: “Вякнешь — втрое опиздюлишься”.

Я даже глаз поднять не могу. Как омертвела вся.

— Да мне похер, кто ты там, мальчик, — скучающе комментирует Ройх, — но если ты от неё клешни свои не уберешь, челюсть с асфальта собирать будешь.

Господи, что угодно мог сказать ведь.

Что он мой препод, что вызвал полицию, или что сейчас охрана подойдет.

Почему сказал это?

Да еще и пальцами медленно перебирает. На той руке, которую вчера от Вовкиного кредитора расхерачил.

Пальцы Вовчика с такой злобой стискиваются на моей руке — я почти уверена, что сейчас кость под ними лопнет. А потом он резко сплевывает и шагает в сторону.

— Ебнутые вы тут все какие-то, — роняет напоследок и бочком-бочком протискивается мимо Ройха. Сваливает прочь.

А я…

А у меня подгибаются ноги. И в глазах резко темнеет. Сил моих больше нет. Кончились.

Прихожу в себя от неприятного, аммиачного запаха, ввинчивающегося мне в мозг с настырностью самореза. Противно. Пытаюсь как-то увернуться от этого запаха, но чьи-то безжалостные пальцы пихают пропахший нашатырем тампон. Снова. И снова. И снова.

Особенно раздражающим оказывается неприятный подрагивающий голос, который при более детальном ознакомлении оказывается голосом не кого-нибудь, а Женьки Сергиенко. Нервничающего. И перескакивающего с одного на другое.

— А он точно в полицию не заявит? Мне он сразу не понравился. Я думал, парень Катин, а вы говорите — брат…

— Ну, не папа римский, и слава богу, — голос Ройха над моей головой оказывается эффективнее нашатыря. Ну, точнее — это мне так сперва кажется. Я вздрагиваю, вскакиваю на ноги, а потом меня так резко бросает в жар, что я с трудом не падаю обратно.

— Господи, Иванова, да уймись ты уже наконец, — минуту назад спокойный, обращаясь ко мне, Ройх будто теряет весь этот свой дзен, возвращаясь к своему исходному раздраженному состоянию. Тяжелая ладонь падает на мое плечо, заставляет приземлиться обратно. Я… Даже не протестую. Сквозь круговерть темных и цветных пятен особо даже не получается понять, куда бежать.

— Пей, — под мой нос суют стакан с водой. И это внезапно оказывается очень заманчивый стакан — я ощущаю лютую жажду. А потом прохожусь взглядом по белому рукаву подавшего, по щетинистому подбородку. Цепляюсь взглядом за темные глаза злейшего своего врага, глядящего на меня в упор.

— Отравлено? — выдаю еле шевелящимся языком.

— Конечно, — едко кривится Ройх, — для тебя — мой лучший яд, Катерина.

— Так щедро с вашей стороны…

Господи, что я несу вообще?

Осознаю, ужасаюсь, запоздало заливаюсь краской, забираю стакан, чтобы уткнуться в него носом и не поднимать глаз.

— Ты нас напугала, — тем временем Женька решает, что пришло время для его звездного дебюта и обращается прямо ко мне, — я думал, может, тот парень что-то тебе сломал.

— Он мог, — бесцветно выдыхаю я, между двумя маленькими глотками воды, — это ты позвал?..

— Юлия Владимировича? Д-да, я, — впечатленный однокурсник даже заикаться начинает, — тот… твой брат… очень неприятный.

— Ну, не зря же мы с ним родственники, — болезненно кривлюсь, но судя по недоуменным глазам Женьки — моего сарказма он не понял. Ну и ладно.

— Спасибо, — тихо произношу, потом перевожу взгляд на Ройха, — и вам, Юлий Владимирович.

Он как-то странно подергивает углом рта, глядя выше моей головы. Ладно, будем считать, что благодарность принята.

— Я пойду, — снова пытаюсь встать. Снова с тем же успехом — мир тонет в жару и в черных пятнах. И прояснившаяся было преподавательская снова становится для меня бездной преисподней. Ну, что ж, значит, дьявол тут не просто так забежал!

— Господи, ну что ты за существо такое непонятливое, Иванова? — уже даже с каким-то безнадежным отчаянием комментирует Ройх, и мир в моих глазах резко обрушивается куда-то вниз.

Сначала я решаю — падаю. Потом понимаю — нет. Меня просто опрокинули. Подхватили под колени и держат на руках. И кто!

Волосы почти дыбом от ужаса встают.

— Евгений, дверь, — произносит Ройх и звучит практически так же, как “сестра, скальпель”. Женька суетится, а потом мир вокруг меня вдруг приходит в движение.

Волосы встают дыбом уже окончательно.

— Отпустите, — шепчу тихонько, — я сама дойду.

— Куда дойдешь? До морга? Нет, Иванова, не в мою смену. Я сегодня дежурный преподаватель и сегодня ты не сдохнешь. Эту свинью ты мне не подложишь, Катерина.

— Ю-юлий Владимирович, — от охренения сама уже заикаюсь, — я тяжелая.

— Ты замолчишь или нет? Не трясись, Иванова. С лестницы я тебя не уроню. Хоть мне и очень хочется.

Ситуацию усугубляет трепач Сергиенко, у которого неожиданно будто чакра какая-то открылась. И сопровождая меня и Ройха до университетской парковки, он всем рассказывает, что мне стало плохо, что Юлий Владимирович мне оказывает помощь.

Писк сигнализации и знакомый пряный запах автомобильного ароматизатора сообщает мне о пункте назначения. Меня неожиданно аккуратно сгружают на пассажирское сиденье, пристегивают ремнем безопасности.

— Ты еще тут? — Ройх щелкает у меня перед носом пальцами. — Нашатырь освежить не нужно?

— Н-нет, — болтаю головой вяло.

Без всяких лишних реплик он захлопывает дверь. Что-то говорит Сергиенко, и он быстро-быстро кивает и машет мне рукой. Пока я думаю, к чему бы это — Ройх успевает занять кресло водителя и даже завести двигатель.

— Куда вы меня везете? — собираюсь с силами для вопроса очень вовремя — когда машина трогается с места.

— В лес, Катерина. В лес. Куда еще могут таскать своих жертв озабоченные маньяки? — кажется, Ройху нравится мое полуобморочное состояние.

— Вы сказали, что не дадите мне умереть в ваше дежурство.

Сама не понимаю, как набралась сил на такую длинную фразу.

— А кто сказал, что я тебя там убивать собираюсь? — Ройх улыбается так коварно, так леденяще, что меня ужас до копчика продирает. Это он сейчас про то, что я подумала?

Ну, точно про то.

Правда до того, как я успеваю придумать, как быстро мне стоит катапультироваться из машины — он успевает фыркнуть еще раз.

— Уймись. Едем мы в ближайший травмпункт. Бледно-зеленые полуобморочные клуши меня категорически не возбуждают.

— Но у меня нет никакой травмы, — возражаю вяло.

— Вот пусть в травмпункте мне об этом и расскажут. А пока твое раскрашенное фингалами лицо и никакое состояние вызывают вопросы.

У больничного комплекса у нас снова происходит перепалка.

— Да я сама могу дойти, — я пытаюсь отстоять свое право на передвижение ногами.

— А, ну да, — подошедший и склонившийся уже, чтобы меня снова взять на руки Ройх распрямляется и с интересом оглядывается. Указывает направо, — тогда туда ползи. Вон в то рыжее здание. А я схожу, попрошу, чтоб для тебя пакетик подготовили.

— Какой пакетик? — зависаю. Уж сколько я знаю медицинских приблуд, но пактик-то мне как поможет?

— Черный. С молнией. Фирменный пакетик, который выдают всем клиентам этого морга, — все с той же непроницаемой миной поясняет препод, глядя на меня сверху вниз, — ты в него заползешь и окончательно отбросишь копыта. Это ведь у тебя по жизненному плану, Иванова?

Он меня так бесит, что никакими словами не передать.

Настолько, что я сама решаюсь. Катапультируюсь из его машины и шагов пять таки преодолеваю сама. Ногами. А потом…

А потом ловлю себя на том, что отчаянно хватаюсь за кстати подвернувшуюся скамейку и пытаюсь не стечь в грязь на асфальте.

— Ну вот куда ты так спешишь, а, Катерина? Тебе же пакетик еще не принесли, — хмыкает Юлий Владимирович, этот гребаный злорадствующий дьявол, которому, судя по всему, ужасно приятно наблюдать меня в настолько отвратительном состоянии.

Теперь уже у меня не хватает сил, чтобы отпихнуть его руки, когда он снова — снова, Боже, ужас-то какой — заставляет меня оказаться над землей.

— Прекратите, — измученно вою. Сил моих больше нет — чтоб Ройх меня таскал на ручках, то ли как маленькую девочку, то ли как какую-то ценность.

Быть для Ройха хоть кем-то из этого списка — не могу, не хочу, не буду!

— Прямо сейчас? — темная бровь на ненавистном мне лице изгибается все с тем же неутолимым сарказмом. — В какую лужу тебя уронить. Вон в ту? Или вот в эту? Соображай быстрее, эта лужа того гляди кончится.

— Боже, ну зачем? — спрашиваю откровенно измученно. — Зачем вы все это?

— Дежурство у меня сегодня по графику, — милостиво роняет Ройх, — и как я уже сказал, твое бессмысленно скончавшееся тело мне не нужно. Ты и так достаточно нагадила мне в карьеру, Иванова.

Вот именно что достаточно.

Достаточно, чтобы не вписываться за меня перед непонятными амбалами, перед мутными типами, вроде моего братца, чтобы не таскать меня на руках, как какую-то тургеневскую барышню.

Хотя собственное состояние меня тоже, честно говоря, начинает напрягать. Слабость, не отпускающая больше часа к ряду — это что-то новенькое. Да и обмороков от нервов у меня раньше не случалось.

Ройх вносит меня в серое двухэтажное здание, оглядывается и паркуется со мной вместе на какую-то лавочку.

Усаживает. Меня! К себе!! На колени!!!

От его руки на моем бедре и от взгляда глаза в глаза по телу расползается жар и тяжесть.

— Ну что, Катерина, твой прайс обсудим? Сколько хочешь за то, чтоб так вот посидеть полчасика? — тихо-тихо, произносит он, и вот это — очередная порция мерзостей в этом направлении — и приводит меня в чувство. Настолько хорошо, что я даже залепляю ему пощечину, слетая с его колен.

Потом только понимаю — что наделала! И кому дала по лицу. Боже…

Одно оправдание — давно хотелось.

У Ройха взгляд становится воистину волчьим. Тем самым, когда ясно — только пара секунд и отделяют тебя от разодранного в клочья горла.

Я отступаю задом.

— Заходите, — именно в эту секунду в коридор из приемного кабинета травм-пункта выходит медик.

— Я… Мне уже не надо, — бросаюсь было к выходу, но жесткая мужская рука сгребает меня за воротник и впихивает в кабинет.

— Осматривайте её, — замогильным голосом приговаривает Ройх, — пришла утром раскрашенная. Рухнула в обморок после пар. Час уже — как невареная муха.

И хлопает дверью за моей спиной.

— Это ваш… — врач запинается, взвешивая мой возраст и возраст Ройха, чтобы определить степень родства, — ваш парень?

Ой бля-а-а… Волосы дыбом, по коже — стая мурашек от ужаса. Потому что даже в формате идеи, мироздание, ты издеваешься?!

— Урод это, — выдыхаю сквозь зубы, — редкостный придурок из нашего деканата.

— А, — медичка резко скучнеет и достает из кармана маленький молоточек, — так, сюда смотрим.

Из кабинета я выхожу сорок минут спустя. Озверевшая, истыканная и застуканная, и с новой ваткой с нашатырем в лапках.

Ройх, умудрившийся увлечься каким-то медицинским журналом, при виде меня демонстративно его откладывает.

— Чем порадуете, доктор? — насмешливо спрашивает он. — Сотрясение? Болевой шок? Наркотики?

От его охеренных гипотез я быстро и очень результативно выпадаю в осадок. Круто он обо мне думает. Шлюха и наркоманка. Спасибо, Юлий Владимирович!

— Переутомление, стресс и… — медсестра меряет меня красноречивым взглядом, — я бы предположила недоедание. Ваша подопечная проговорилась, что не завтракала. Я предположу, что и не обедала.

От её прозорливости меня натурально в жар бросает.

Ройх же снисходительно кривит губы и кивает.

— Ясно, спасибо.

Я не успеваю даже подумать о побеге, а на моем плече уже стискиваются стальные пальцы.

— Идем, Катерина.

— К-куда…

— Лечиться.

Пока я вдупляю в этот до странности непонятный ответ, медсестра соображает побыстрее моего.

— У нас тут недалеко отличное кафе, — ослепительно улыбается она, как-то неожиданно разворачивая плечи, — хотите, покажу? У меня по плану как раз перерыв обеденный.

Сегодняшний день явно настроен заставить меня охренеть до критической стадии. Еще чуть-чуть — и сама прилягу с чем-то вроде инсульта.

На моих глазах взрослая и даже вполне симпатичная женщина… кадрит Ройха. А он… Задумчиво на неё смотрит… Оценивает.

— Если вам это удобно, — наконец проговаривает он и медсестра радостно улыбается. Убегает в сестринскую, вылетает оттуда, уже сбросив халат, с курткой в охапку. В компании другой медсестры, явно заступающей на пост этой прости-господи…

Иду и пригораю.

Слушаю наивный треп медсестры, выкипаю еще больше.

Никогда в жизни не ощущала себя третьей лишней без права на удаление.

Дергаюсь было, пытаюсь выдраться из пальцев Ройха — и железная хватка на плече становится болезненной.

— Ты не уйдешь, пока не пообедаешь, — тихо, но очень емко произносит он, — потом лети на все четыре стороны.

— Я поем в общежитии, — почти шепчу, сгорая от стыда.

— Что ж, значит, в общежитии ты поешь еще раз, — бесстрастно откликается Ройх, — обедать будешь при мне. Чтобы я точно знал, что ты не будешь валяться ни в какой подворотне.

— Господи, с ума сойти, какой вы заботливый к своим студентам, — восхищенно охает медсестра и восхищенно виснет на втором Ройховском плече, — меня кстати Лариса зовут. Но вы можете звать меня Ларой.

Долбанутый он. На всю голову.

Только долбанутый препод будет заниматься тем, чем сейчас занимается Ройх.

Притаскивает меня в кафешку, комплексный обед заказывает. Кофе с пироженкой для жеманной Лары. Она упархивает в туалет, а возвращается оттуда с накрашенными губами и ресницами.

Наблюдать её улыбки в сторону Ройха, слушать этот бесконечный треп — боже, как же от этого тошнит. Гребаный ванильный ад, сидеть и слушать, что какая-то дура находит этого озабоченного козла по-настоящему интересным. Глазки ему строит. Ложечку для него эротично облизывает. Фу!

Дайте мне ведерко, блевану, не отходя от столика.

И он ведь смотрит на это благостно. На меня будто не обращает внимания, но это иллюзия — один раз я дергаюсь в сторону, и меня тут же снова прихватывают за рукав куртки.

— Иванова. Я не шутил про обед.

Чтоб его!

Пятнадцать минут на разогрев комплексного обеда проходят как два пожизненных в карцере с ледяными полами и стенами. Когда передо мной ставят тарелку с гребаным борщом, я уже готова её через край залпом выпить. Хотя это перебор, наверное.

— Ну точно, голодная, — у медсестрички, наблюдающей за моими торопливыми прихлебываниями, в голосе сквозит материнская снисходительность, — помню себя в меде. Тоже недоедали. Правда на меня заботливых профессоров не нашлось.

— Это они очень зря, — фыркает Ройх снисходительно, но с каким-то таким очень четким одобрением, что меня будто насквозь прожигает.

А ведь он эту медсестру трахнет. Это четкое намеренье вот сейчас явно прозвучало, а она и не против совсем.

Боже…

Перестаю чувствовать вкус еды. Остатки обеда доедаю с таким лицом, что Ройх даже всерьез спрашивает, не пересолено ли.

— Не пересолено, — выдыхаю, выхлебывая залпом компот, — спасибо, Юлий Владимирович. Вы меня спасли. Можно мне идти?

Те три секунды, когда он окидывает меня изучающим взглядом, кажутся бесконечно долгими. Жгучими. До судорог мучительными.

Хочу уйти. Не хочу ни секунды больше смотреть и понимать, что медсестричка сидит к нему слишком близко. И там, под столиком наверняка еще и коленкой его ноги касается.

— Иди, Иванова, — наконец кивает он, — завтра жду твой курсовой проект. Иначе на допуск к экзамену не рассчитывай.

Меня настолько жгет нетерпением, что я даже не возмущаюсь этим адским срокам. Курсач для Аньки я ведь три дня и три ночи считала. А для себя с нуля придется делать.

Идти, я могу идти! Наконец-то!

У меня нет ответа на вопрос, зачем оказавшись на свободе, вылетев из кафе, я останавливаюсь. Минут десять стою, промаргиваясь и собираюсь с силами. А потом — сама заглядываю в окно кафе. Осторожно. Чтобы меня не заметили.

Вижу Ройха, вижу раскрасневшуюся Лару, к уху которой он склоняется… Что-то шепчет. Вижу, как она губу кусает…

Точно даст. Почти уверена, что даст в туалете этого же кафе. И пожалуй, я не хочу дожидаться, пока это произойдет.

Ну, Юлий Владимирович…

Говорила же, что кобель озабоченный!