Любовь перевернет страницу

Дарья Эхха, 2023

Как пережить расставание с любимым человеком, решиться существовать без него? Ужасная новость о том, что любимая жена уходит к другому, – не просто болезненное известие, но и совершенно неожиданный поворот. Ян ни за что не мог поверить в то, что его любимая Вера больше не принадлежит ему. А принадлежала ли она вообще? Сквозь навязчивый шум обид и оглушительный оркестр разочарования, Ян вновь и вновь углубляется в собственные воспоминания, чтобы найти ту роковую точку, когда «все пошло не так». Комментарий Редакции: Невероятно печальный роман о расставании, которое, как это ни парадоксально, дарит шанс взглянуть на жизнь свежим взглядом и построить новое счастье.

Глава 5

Тома ураганом влетела в квартиру. Сначала, правда, вошел ее чемодан, потом уже — она сама. На руках сестра держала свою собаку — дрожащий от утреннего мельтешения хозяйки черно-белый чихуа-хуа смотрел на меня взглядом, молящим о пощаде. Он летел с нами и, видимо, уже догадывался об этом.

— Ах! Всю ночь не спала… — сказала Тома, опустив собаку на пол. — Надеюсь, у тебя сегодня высплюсь.

Когда она наконец посмотрела на меня, лицо ее округлилось:

— Ты что, покрасился?!

— С чего вдруг у тебя бессонница? — спросил я, закрывая дверь.

— Это так неожиданно, но смотрится отпадно!

Она наклонилась ко мне и потянулась к волосам. Я отпрянул назад.

— Ты еще спрашиваешь про бессонницу? — Тома скорчила недовольную гримасу. — С учебой еле разобралась, хорошо, что можно забыть об этом до лета. Вот ты еще со своими «сюрпризами». А вчера у Марса весь день болел живот — тоже на нервах, видимо, весь в меня.

Я опустился на колени. Собака вприпрыжку подбежала ко мне.

— У тебя болел живот? — спросил я, схватив ее за бока. — Но выглядит он очень даже бодрым.

— Потому что он тебя увидел. Кстати, Вера уже улетела? Как прошел ваш разговор?

Тома нависла надо мной грозной тучей. Я почесал затылок и ответил, несмотря на нее:

— Нормально.

— Нормально?

— Ну да, нормально.

Даже не поднимая взгляда, я чувствовал, как Тома вцепилась в меня глазами. Я заелозил руками по гладкой шерсти пса.

— Что-то сомнительное у тебя «нормально»… Ты высказал ей все, что хотел?

— А я хотел ей что-то высказать?

— Ты меня спрашиваешь? Мне казалось, что ты должен был признаться в том, что читал чужие сообщения. И еще узнать, что она имела в виду под всеми своими милыми словами?

— Ну я почти так и сделал…

Тома опустилась передо мной и закрутила головой, пытаясь заглянуть мне в лицо. Но я увлеченно играл с Марсом, который своими острыми зубами прихватывал мои руки, подпрыгивал, чтобы лизнуть.

— И что она ответила?

— Да ничего конкретного…

Тома схватила мельтешащую собаку и отодвинула ее в сторону. Подушечки тонких лап со свистом понеслись по полу. Марсу этот атакующий прием понравился, он поспешил вернуть на прежнее место и снова оказался между своей хозяйкой и мной.

— Ну а потом-то что? Ночевали здесь вместе? — Тома оглянулась, словно осматривала комнату впервые.

Я слегка закашлял.

— Ну да, это же наш дом. Но рано утром она уехала. Я даже не слышал, как она встала.

Я поднялся и поспешил на кухню.

— Есть хочешь? Я еще не обедал, могу что-нибудь приготовить.

Тома вплыла за мной и, скрестив руки на груди, встала, облокотившись о стену. Я открывал и закрывал полки, то и дело забывая, что именно хотел достать. Взгляд сестры неотрывно следил за каждым моим нелепым движением. Марс вертелся в ногах.

«Веди себя естественно», — повторял я, но только все больше суетился.

— Ну и как поспал? Тебе было хорошо? — спросила Тома.

Последний вопрос обрушился на меня воспоминаниями о вчерашнем вечере. Я с грохотом опустил ладони на кухонный стол и выкрикнул: «Так!»

От неожиданности Тома подскочила на месте:

— Ты чего это орешь?

Я кинул в ее сторону беглый взгляд и засуетился:

— Так… Просто не помню, куда дел нож.

— Да вот же он, перед носом у тебя.

Нож — первое, что пришло мне в голову, наверное, потому, что я на него и смотрел, предательски блестел на заглянувшем в квартиру дневном солнце. Я поднес руку к голове и продемонстрировал Томе воинское приветствие:

— Так точно!

Тома цокнула языком и посмотрела на меня еще подозрительней. «Уж лучше пусть она считаем меня психом, чем узнает правду», — подумал я, принял как можно более непринужденный вид и занялся обедом.

День пролетел неожиданно быстро. Тома возилась с Марсом — у него снова заболел живот. Я собирал чемодан, без конца выкладывая свои вещи и складывая их обратно. Тома все переживала: не будет ли чемодан весить больше, чем положено? Подходит ли наша ручная кладь под установленные параметры? Нормально ли перенесет полет собака?

— Перелет у нас долгий: четыре часа до Турции, пересадка — два с половиной, еще два — до Израиля.

Я кивнул.

— Я взяла нам тканевые маски для лица и компрессионные чулки. Размер выбрала на глаз, надеюсь, тебе подойдут.

Я чуть не подавился, хоть даже ничего в тот момент не ел:

— Компрессионные чего?

— Чулки, чулки. Это — как колготки, которые мы носили в детстве. Здоровым быть хочешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Ну вот если хочешь, наденешь под штаны, никто и не заметит. Зато ноги в старости будут, как у супермодели!

— Серьезно, Тома? Всю жизнь тебя знаю, но не устаю удивляться.

Тома сбегала в коридор и вернулась с сумкой в руках. Порывшись там так, словно в ней прятались тысячи крошечных и хрупкий предметов, она достала две плоские картонные упаковки. Одну из них она кинула в меня. Я поймал легкий предмет и вчитался: «Чулки компрессионные. Красота и здоровье ваших ног». Рядом с надписью улыбалась длинноногая блондинка.

— Завтра покажу, как их надевать, — сказала Тома, опустившись на пол перед чемоданом. — Надо проверить, положили ли мы все вещи, которые просила привезти Поля. Я хотела еще и чайник захватить, кажется, он в моей сумке…

— Чайник? Я Израиле, что проблема с ними?

— Это стеклянный чайник…

Я удивленно расставил руки, как бы спрашивая: «И что?».

— Мы с Полей любили заваривать фруктовый чай. Ягодки в нем красиво плавают. И вообще, его нам подарила подруга Поли, так что он ценный.

— Теперь понятно, — протянул я, подойдя ближе к чемодану. — Мы можем запихнуть его сюда, между одеждой. Так он не разобьется во время перелета.

— Нет, сюда положим подушку. Она объемная, займет все место, чайник уже не влезет, думаю.

Тут я схватился за голову:

— А подушку-то зачем везешь?

— А подушка ортопедическая, предки нам всем дарили на Новый год, помнишь? Поля сказала не везти, сказала, что купит такую же. Но зачем, если уже есть? Куда ее девать-то? И кстати, взять подушку — в твоих интересах, у Полины проблемы со спальными местами и принадлежностями. Если не хочешь спать на своей кофте, лучше не возникай.

Я притих, но не от страха поспать на кофте, от того, что еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Тома утрамбовывала вещи, чтобы чемодан закрылся, и все охала, как многое она не смогла прихватить.

— Ладно, остальное привезу уже в следующем году, когда поеду к Поле насовсем, — сказав это, Тома встала и потянулась.

— Как думаешь, если командировка пройдет не очень, Вера вернется ко мне?

За моим вопросом последовал тяжелый вздох.

— Где-то я уже это слышала. Не знаю, Ян… Мне кажется, что тут уже все предельно понятно. А тебе лучше подумать не о том, вернется ли она, а о том, вернешься ли ты, если вдруг ее командировка или как там еще это назвать пройдет плохо.

Я прикусил губу, подошел к дивану и обреченно плюхнулся на него.

— Я сам уже ничего не понимаю… Уже снова хочу ее увидеть.

— Ой, не начинай. Устала я от твоего нытья. Возьми себя в руки! Начни ценить себя! Или ты согласен жить с человеком, который тебя предал? Только вот знаешь что: что-то я сильно сомневаюсь, что она прибежит к тебе обратно. Разве что только за документами на квартиру…

— Опять ты за свое… — я схватил диванную подушку и кинул ее в сестру.

Она увернулась, и та попала в Марса, стоявшего неподалеку. Пес подскочил и, виляя хвостом, побежал ко мне.

— Прыгай, Марс, — запищал я, хлопая ладонью по мягкой желтой обивке. Марс громко залаял в ответ и встал на задние лапы. Я подхватил его и водрузил себе на грудь.

Тома уселась рядом.

— Завтра уже будем у моря! — сказала она, положив голову мне на плечо.

Ровные квадраты на потолке турецкого аэропорта привлекли мое внимание — я водил по их линиям цепким взглядом. Фоном с небольшими паузами по всем этажам проносился монотонный женский голос: сначала на языке, который я не понимал — на турецком, потом на еще более незнакомом языке — арабском, а затем все повторяли на английском — проносились номера рейсов и названия городов. Париж, Вена, Доха… Я смотрел на проходящих мимо людей и искал среди них тех, кто летел в те края. Мужчины и женщины, дети, собаки и кошки в узких переносках отвечали моему взгляду, но между нами пролегала пропасть других звуков — проворачивались на полу колеса чемоданов, звенели телефоны, ударялись о блюдца кофейные чашки.

Я сидел на железной скамейке и ждал возвращения Томы. Мы уже проделали большую часть пути. Перелет показался мне быстрым, но взлет дался с трудом. Под рев разгоряченного двигателя я следил за белыми свежерасчерченными полосами вдоль трассы и мысленно прощался. С городом, со страной, с моей Верой, с самим собой… Мне казалось, что с этим самолетом поднималась к небу какая-то часть моей прошлой жизни. Тяжелая — как наш забитый до разрешенных двадцати килограммов багаж, важная — как паспорт, который я, вцепившись, не выпускал из рук, далекая — как Луна, к которой, как бы высоко ни поднимался наш самолет, я не мог дотянуться. Та часть моей жизни бежала навстречу плотными потоками воздуха и растворялась в нем, оставляя после себя голубое мерцание.

Набирающий скорость самолет свистел, и я подумал: «Каждый день будет наступать новое завтра, пока мы снова не встретимся через два месяца. Сейчас я прощаюсь с тобой. Но, возможно, когда-нибудь…»

Легкий толчок прервал меня, и самолет взлетел. Его крылья подрагивали на ветру, а под ними расстилался мой родной город, город, в котором вдруг мне стало невыносимо жить. Здания и деревья отдалялись, напоминая игрушечный конструктор из моего детства, в который Тома заставляла меня с ней играть. Помню, мне нужна была определенная деталь, но я долго не мог ее отыскать: приходилось поочередно откладывать в сторону каждую. И мои детские руки находили ее. Терпение и внимание — все, что было нужно, и можно было продолжать игру.

Приковав себя страховочным ремнем, я ощущал пустоту — казалось, что детали, которые я ищу, не существует. И теперь мне нужно было найти ей какую-то замену, чтобы строить свою фигуру и дальше. Ни терпение, ни внимание, сколько ни прикладывай, не уменьшали страх — может быть, впервые придется оставить все незавершенным и самому остановиться.

Иногда говорят: если что-то уже случилось, зачем по этому поводу переживать? Вроде и простые слова, вроде и понятные, но как подчинить себе сердце, которое отчаянно не хочет слушаться? Я старался убедить себя в том, что впереди меня ждало два месяца новой жизни, в течение которых многое могло бы измениться, да и я мог бы стать другим — стать тем, кем гордилась бы Вера. Стать тем, кем гордился бы я сам. Однако упрямое сердце сопротивлялось и иногда так сильно, что я чувствовал неловкость: не мешает ли это сопротивление силам, поднимающим самолет? Не мешает ли это ищущим на табло номера своих рейсов путешественникам?

Об Израиле я мало, что знал. «Вряд ли мне понравится эта страна», — робко сказал я Томе. Меня туда не тянуло. Но по строгим указаниям Томы я выписал все места, которые мне нужно было посетить, выбрал кафе и бары со вкусной едой. Список был большим — хотелось растянуть время, чтобы все успеть. И все же мысленно я снова и снова переворачивал листы календаря вперед, к сентябрю, к его первым дням — когда я снова пересеку границу России, порог своего дома, а также пережитую потаенную боль.

— Пить будешь?

Я вздрогнул от влажного прикосновения к моей щеке и чуть не рухнул со скамейки. Стоя передо мной, Тома ткнула в меня донышком бутылки воды.

— Спасибо, — ответил я, взяв бутылку из рук сестры и рукавом утерев щеку.

— Не хмурься, морщины будут, — сказала Тома и села рядом. Марс прошмыгнул между ног Томы и встал на задние лапы, просясь на руки.

— Долго тебя не было… Потерялась?

— Проверяла, назначены ли уже ворота для вылета.

— И как?

— Да, тут не далеко, но лучше не задерживаться: перед посадкой в самолет будут проверять сумки и ощупывать нас. Поля сказала, что попросят даже обувь снять.

Тома взяла на руки собаку и откинулась на железную спинку.

— А чего ты удивляешься? — спросила она меня, хотя я молчал. — Безопасность — превыше всего. Мы летим в страну, где тоже неспокойно. Там часто случаются военные конфликты.

Я тоже откинулся назад и поднял глаза к потолку — к тем квадратам, развлекавшим меня секунды назад.

— Теракты — это страшно. А мы еще и будем жить в городе, который почти граничит с сектором Газа. Кстати, ты запомнил его название?

— Ашкелон? — неуверенно ответил я.

— Ян, соберись! Иначе мы из-за тебя до сентября просидим на допросе. Если на паспортном контроле спросят, четко назови адрес, имя и фамилию того, к кому едешь. Если поинтересуются, зачем едешь и на сколько, на какие деньги будешь жить, скажи, что приехал книгу писать. Покажи ваши с Верой фото, веди себя естественно и, умоляю, не кидайся им на дуло автомата со слезным: «Она вернется ко мне?!»

Тома ехидно заулыбалась, косясь на меня.

— Да знаю я, ты мне все это уже не раз рассказывала. Говоришь так, будто мы сами какую-то угрозу представляем: мне нечего скрывать, так что не переживай.

Тут Тома приподнялась и со всей силы хлопнула ладонью по моему колену.

— Там все серьезно, Ян. Облажаешься — просидишь несколько часов у них в комнате. Мы тебя ждать не будем, из Тель-Авива до Ашкелона поедешь сам!

— А кто нас встретит, Поля?

— Да, ну точнее ее привезет водитель, они знают его уже сто лет… Поедем на собственной машине! Поскорее бы…

На лице сестры запрыгала мечтательная дымка. Я улыбнулся: Тома ничуть не изменилась. Она только казалась взрослой, как и всегда. Многое ей приходилось брать на себя как старшей сестре такого непутевого брата, я как. И хоть она и хорошо справлялась со своей ролью, за уверенностью и внутренней силой в ее глазах часто трепыхалась тень чувствительности и робкой беззащитности. Когда я замечал это, мне хотелось пожалеть ее, обнять. Но я сам часто плакал, сам чуть что, тянулся руками к ее шее — я не мог был человеком, рядом с которым она бы перестала бороться, защищаться. И оттого я был рад, когда в нашей семье появилась Полина.

Когда Поля уехала к выжженным холмам, покрытым песком, я сказал сестре, что это к лучшему, что их разлука приведет к новая главе, о которой Тома и Поля так мечтали. Они хотели жить в Израиле, среди его яркого солнца и редких дождей. Однако я понимал, каким неслышным эхом пролетали мои слова для сестры: расставаться с близким человеком тяжело в любом случае — встретитесь вы скоро или уже никогда, расстаетесь хорошо или же с тяжестью на душе.

Когда мы опустошили бутылки воды, я поднялся первым. Тома передала мне поводок собаки, а сама взяла переноску. В руках у каждого было по еще и небольшому чемодану. Мы обогнули ряд кресел и направились к воротам, открывавшим последнюю часть нашей дороги — дороги в Израиль. Длинные арабские платья, короткие футболки и шорты — все смешалось, на полу лежали ожидавшие странники, висели на перилах дети, за стеклянными стенами взлетали самолеты.

Сотрудники нашей авиакомпании уже ждали нас. Они установили четыре стола для осмотра вещей — по паре друг напротив друга. Перед ними выстроились две очереди — из мужчин и женщин, и мы с Томой разделились.

Когда меня пригласили к осмотру, я закинул свой чемодан на стол. Высокий загорелый израильтянин в аккуратно выглаженной форме коснулся его руками в белых перчатках и расстегнул молнию. Наружу смущенно выглянули мои черные кроссовки, теплый клетчатый свитер, зарядные устройства, недочитанная книга. Ничего подозрительного — обычные вещи обычного путешественника, и меня жестом пригласили отойти в сторону, разуться и расставить руки в стороны. По телу, от плеч до пяток, сверху вниз, слегка касаясь, проскользнули чужие руки. Когда досмотр закончился, я забрал чемодан и прошел в зону ожидания.

Подошла очередь моей Томы. Она ловко забросила свой чемодан на стол и гордо продемонстрировала путешествующего с ней питомца. Марс вызвал довольную ухмылку у невысокой девушки, что в свою очередь обрадовало и Тому. Она гордилась тем, какое впечатление производил на прохожих ее шелковистый друг.

— У него редкий окрас, — часто хвасталась Тома. — Черное тельце и белые лапки в крапинку — как у далматина.

Тома любила Марса, словно ребенка, а он ни секунды не мог прожить вдали от нее. Кстати, в Израиле эту парочку ждала не только Поля, но и еще один пес — рыжий Джордж. Удивительно, но эти два совершенно не похожих друг на друга четвероногих подружились и поделили между собой своих хозяек — Марс был привязан к Томе, а Джордж любил Полину.

Вспоминая многочисленные забавные моменты, связанные с питомцами моей сестры, я и не заметил, как преодолел проверку билетов, прошел по качающемуся телескопическому трапу и оказался в салоне самолета.

— Ну что замер, Ян? — спросила меня Тома, подталкивая вперед.

Я почувствовал на себе любопытные взгляды — другие пассажиры уже заняли свои места. Их лица отличались от тех, что я привык видеть в своей стране; из-за череды цепляющихся друг за друга событий, происходящих за последние годы в мире, я давно не пересекал границу России.

Меня всегда удивляло: откуда в нас рождается то интуитивное ощущение другой культуры, которое охватывает, стоит лишь только взглянуть на человека. Это странное трепетное любопытство, пронизывающее меня, когда я видел человека, мысли которого появляются в его голове иначе, слова которого звучат иначе, на которого привычные для меня вещи не давят той же обыденностью, понятностью, чувствовалось каждый раз, когда я встречался взглядом с иностранцем.

Я и сам любил быть иностранцем. Мне нравилось быть тем, о ком никто совсем ничего не знал, мне нравился вопрос «кто ты?», на который можно было бы ответить так, как никогда раньше никому не отвечал. Я собирался быть таким иностранцем в течение оставшихся летних месяцев — для жителей моего временного «дома» и для себя самого. И на вопрос: «Кто ты?» я собирался найти для себя очередной ответ.

Самолет взлетел, и мы снова оказались близко к облакам. Хотелось протянуть руку и поймать одно из них — такое детское желание, которое вряд ли могло бы быть осуществимо, пронзило меня, как и уходящие за горизонт солнечные лучи. Уже смеркалось, и та часть мира, куда я мчался на высокой скорости, погружалась в ночь.

Я закрыл глаза, чтобы самому уснуть, чтобы время пронеслось как можно менее заметно. Я гнал время, как и мысли о Вере. И чем дальше я отказывался от нее, тем больше я думал о другом мире, о другом себе. Я поверил в завтрашнее утро, которое мне хотелось начать заново. Конечно, все это было лишь беззвучными словами, скачущими по белому листу моего сознания — человек не может стать другим за одну ночь, не сможет и за две, за три… Но само желание не быть тем, кем ты привык встречать свои дни, что-то меняет; оно дает возможность остановиться и взглянуть внутрь себя, а потом прислушаться к сердцу, которое кричит, ноет, сражается, но бьется, бьется, бьется…

Бум-бум-бум… Мимо прокатилась тележка с горячей едой. В мой сон ворвался запах кофе, и я открыл глаза. В иллюминаторе чернело небо, а салон нашего самолета освещался приглушенными лампами. Наверное, в местах, над которыми мы пролетали, кто-то, понявший вдруг голову к небу, мог принять нас за подмигивающую сквозь темноту звезду. Я припомнил свои мысли о том, как хорошо было бы быть цветущий деревом, и мне подумалось, что звездой, наверное, тоже было бы быть неплохо — они красивы и вдохновляют своим далеким сиянием. Но звезды всегда одиноки: как и люди они окружены миллионами таких же, как они, бушующих скоплений и стоят поодаль друг от друга.

Я отвернулся от иллюминатора и посмотрел на сестру: Тома крепко спала, размашисто развалившись в кресле. «Тоже как звезда», — подумал я, тихонько откинув пряди волос с ее лба. Сквозь сон она вздохнула, но не проснулась. На коленях сестры, запертый в переноске, сидел Марс. Он тихо посапывал, выставив нос вперед так, что сетчатая стенка его переносного домика натянулась. Я коснулся пальцами этой шершавой черной кожи, чуть влажной и теплой, и Марс сонно чихнул.

Затем я откинул голову и закрыл глаза. Стало темно, но уютно — такое умиротворяющее затишье бывает только перед чем-то новым, чем-то из ряда вон. Может, я и не был готов к этому, но ждал: ведь новые сильные ощущения заглушают уже пережитые, но все еще подающие голос — то цунами, что прошлось по моей душе, не улеглось, оно все еще гремело где-то вдалеке. Разрушения, оставленные им, были значительными, и мне требовалась помощь — соленых волн, ослепляющего жара и грядущих встреч, требующих новых чистых страниц. Не знаю, чем я заслужил ту помощь, но благодарен за нее. Она исцелила меня — того меня, кто тогда, еще ничего не зная о своей судьбе, тихо засыпал в рассекающем воздушное море самолете.

Проснулся я уже от толчка в спину и громкого звука несущихся по шершавой посадочной полосе колес.

— Ну вот мы и на месте! — весело сказала Тома, но не мне, а своему четвероногому любимцу.

Она расстегнула молнию, и Марс, высунув свою морду, жалобно посмотрел на хозяйку.

— Ты у меня — герой-путешественник, — приговаривала Тома деланным голосом. — Ты же еще не знаешь, что скоро увидишься со своим братцем.

— Который час? — спросил я, потягиваясь.

— Двенадцать или что-то около того. Поля сказала, что задерживается, но не думаю, что это проблема. Пока мы получим багаж, пройдем допрос… Как бы ей не пришлось нас ждать. Ты готов?

Я кивнул. Защелкали ремни, пассажиры повскакивали со своих мест. Мы с Томой и Марсом сидели в хвосте, поэтому не торопились. Я почувствовал усталость в теле, и подрыгал ногами. Мою кожу стянуло, и тут я вспомнил, что Тома все-таки заставила меня надеть те самые компрессионные чулки — я не смог противостоять натиску своей сестры и демонстративно напялил их на себя, чтобы не поссориться. От нелепости своего поступка я негромко рассмеялся.

— Ты чего? — спросила Тома, смотря на меня как на умалишенного.

— Да так… — ответил я, пряча лицо за ладонями.

— Возьми себя в руки, Ян. Впереди паспортный контроль!

— Боже, ты все об одном и тоже… — тут уж я потерял контроль и засмеялся так, что глаза заслезились.

Выражение лица моей сестры исказилось. Она не понимала, что происходит, и, кажется, всерьез забеспокоилась о моем здоровье. Придя в себя, я сказал:

— Я что по-твоему преступник? Или тебе кажется, что израильтяне плохо смотрели и не заметили у меня в рюкзаке пару-тройку ножей, пистолетов и запрещенных веществ? Сколько можно переживать обо этом?

— Потому что это — серьезный этап, и если вызовешь подозрения — развернут и отправят домой, назад, в Россию! Вот тогда ты вспомнишь меня, но будет уже слишком поздно!

Мы поднялись со своих мест, но Тома все продолжала ворчать. Она суетилась и то и дело проверяла, как там Марс. Ноги под штанами чесались; хотелось снять с себя одежду, лечь поудобнее и снова поспать.

Толпа прилетевших людей плыла по выстланному мягкому ковру. Аэропорт Тель-Авива встретил нас неоднозначностью: простота и размашистость соперничали друг с другом. Высокие белые потолки сглаживали свет.

Я вышел из туалетной комнаты, стряхивая руки от воды.

— Ты видел, да? — спросила Тома, смотря на меня круглыми глазами.

— Видел, что?

— Как что? Ты обратил внимание, какие здесь чистые туалеты?

Я улыбнулся. И сбрызгивая на нее последние невысохшие капли, ответил:

— Ну и бестолковая же у меня сестра!

Тома поморщилась, но не остановилась:

— Это еще что, подожди! Увидишь туалеты у Стены Плача — вообще обалдеешь! Там такой запах, там такая красота, все сверкает… Я правда не знаю, так ли чисто на мужской половине. Но женские туалеты мне нравятся!

Тома остановилась, задумалась и помолчала. Потом она кивнула сама себе и уверенно заявила:

— Пройдешь со мной в женский? С такой девчачьей мордашкой и этой твоей новой прической — никто и не поймет!

Меня вдруг охватило желание взять что-то тяжелое и хорошенько ударить сестру, но она схватила за рукав и потянула вперед:

— Скорее, а то в очереди простоим.

Я поддался ей и мгновенно успокоился.

— Приготовь паспорт, свидетельство о браке. А, и адрес, адрес не забудь, — сказала она мне, когда мы подошли к зоне паспортного контроля.

Тому пригласили, она суетливо побежала вперед. Я наклонил голову, чтобы увидеть лицо сестры. Ей задали вопрос, она ответила, сжимая в руках переноску с собакой, слегка перекатываясь с носков на пятки. Затем она забрала свой паспорт и скрылась за ограждениями.

Я сделал несколько шагом и оказался на том месте, где только что стояла моя сестра. Сотрудница таможенной службы заглянула в протянутый мной документ и пристально посмотрела на меня.

Затем, сказав мне «добро пожаловать» на неожиданном для меня русском языке, прикрыла рукой рот от накатившей волной зевоты и вернула паспорт.

Когда я снова увидел Тому, на ее лице я прочел, кажется, разочарование:

— Ты все?

— Ты же так переживала, что меня продержать всю ночь. Что теперь-то расстраиваешься?

— Спросили что-нибудь?

— Нет, ничего, — ответил я непринужденно, — пожелали счастливого пути!

— Серьезно? Даже меня спросили: зачем это я приехала и насколько?

Я пожал плечами, стараясь погасить улыбку.

— Как странно… — Тома не могла смириться. — Ну ладно, что делать… Полина нас уже ждет. Идем, идем!

Марс семенил между сестрой и мной. Мы шли быстрым шагом, но вдруг Тома остановилась. Поводок в ее руке натянулся. Мы оба одновременно обернулись: собака отстала, изогнулась и замерла.

— Что? — вскрикнула Тома. — Только не здесь, только не здесь!

Но было уже поздно: на вычищенный ковер упала плотная куча. В отличие от меня моя сестра принадлежала к числу тех людей, которые в чрезвычайный ситуациях становятся собранней, острее осознают свои действия, поэтому она не растерялась: вытащила из кармана упаковку съеденного при пересадке печенья и быстрым движением собрала бывшее содержимое кишечника Марса так, что не осталось и следа.

Конец ознакомительного фрагмента.