Любовь перевернет страницу

Дарья Эхха, 2023

Как пережить расставание с любимым человеком, решиться существовать без него? Ужасная новость о том, что любимая жена уходит к другому, – не просто болезненное известие, но и совершенно неожиданный поворот. Ян ни за что не мог поверить в то, что его любимая Вера больше не принадлежит ему. А принадлежала ли она вообще? Сквозь навязчивый шум обид и оглушительный оркестр разочарования, Ян вновь и вновь углубляется в собственные воспоминания, чтобы найти ту роковую точку, когда «все пошло не так». Комментарий Редакции: Невероятно печальный роман о расставании, которое, как это ни парадоксально, дарит шанс взглянуть на жизнь свежим взглядом и построить новое счастье.

Глава 4

Передо мной высилась дверь подъезда нашего с Верой дома, и я потянулся к ее потемневшей ручке, помедлив. Сделав шаг назад, я запрокинул голову. Вишневое дерево ветвями обращалось ко мне. Оно уже успело накинуть на себя легкую шаль молоденьких свежих листьев, еще не тронутых городской пылью, еще не сморщенных охладевшими ночами.

Мы с Верой любили это дерево. К концу лета оно одевалось в бордовые бусины — сочные вишневые ягоды, которые падали на тротуар и припаркованные рядом автомобили. Подошвы спешащих прохожих раздавливали их, и воздух наполнялся сладким ароматом, напоминавшим о детстве: как будто мама варила вишневое варенье где-то рядом.

Второе сентября моего календаря уже было помечено тонкой красной линией — именно в этот день мы с Томой прилетали из Израиля домой.

«Наверное, снова будет пахнуть вишней», — подумалось мне. Тогда я прикрыл глаза и представил этот запах у самого кончика носа. В волосах играл озорной ветер — июнь развернулся последними своими неделями, но солнце робко делилось теплом.

Вдалеке шуршала по дороге резина колес, из открытого окна гремела посуда, за домом на площадке смеялись дети. Эти беззаботные звуки перекрыл громкий рокот пролетающих над головой вертолетов. Мне стало тревожно. С весны, которая изменила многие жизни жителей России и людей за ее пределами, эти железные крылья, рассекающие воздух, перестали быть для меня романтичным символом свободы, а жгуче напоминали о том, что свободу в наши дни легко потерять.

Когда вертолеты скрылись из виду, рука коснулся двери. Железо впилось в ладонь, и холод рассек пальцы. Я вошел в подъезд и поднялся на второй этаж, а через секунду уже стоял в своей квартире.

Стены глянули на меня отстраненно, рамы картин и фотографий слегка покосились. У меня возникло ощущение, что что-то лежало не на своем месте, а скорее — что что-то отсутствовало.

Меня не было дома всего несколько недель, но я успел и соскучиться, и отвыкнуть. Я прошелся по прохладному полу и вошел в комнату. Аккуратно заправленная кровать, тянулось к полу мягкое покрывало, свечи, опаленные по краям, и мое сонное пианино, покрывшееся легкой пылинкой.

Я вставил вилку в розетку и нажал на большую клавишу инструмента. Кнопки попеременно засветились, но тут же погасли.

— Давно я не испытывал тебя, дружище, — сказал я и надавил на белые клавиши.

Негромкий аккорд вырвался наружу, приветствуя меня. Мысленно я припомнил ноты, ноты, положил обе руки на пианино, и пальцы сами потянулись на нужные места. Заиграла мелодия, которую в последний раз играл я, но совсем другой. Эта перемена в исполнителе отзывалась в каждой взятой ноте. Иначе я расставлял ударения в своем музыкальном рассказе, то замедлял, то ускорял темп. Я дошел до любимого отрывка Веры и мои руки оцепенели. Тишина оборвала звуки.

— А дальше я просто не выучил, — оправдался я.

Врать себе нелегко, но, если знаешь нужные слова, удается. Любую ситуацию можно выставить так, что и не подкопаешься. Простой пример, которому когда-то учила меня Вера:

— Вот желтый фрукт лежит вдалеке, — сказала она, прижавшись ко мне щекой, вытянув руку перед собой и указывая пальцем в воздух. — Я скажу тебе, что это яблоко, и ты поверишь. Ну ведь и правда — яблоко?

Я кивнул, направив взгляд туда, куда указывала моя жена.

— Ну да, похоже, что яблоко.

— Ну вот теперь ты будешь жить и думать, что там лежит именно яблоко. Но давай подойдем поближе, а еще и с другого боку. Видишь теперь, что это — не яблоко вовсе, а лимон?

Вера отдернула руку и вопросительно посмотрела на меня:

— Понимаешь теперь? Так с любой правдой. Иногда заметно совсем не то, что есть на самом деле. Иногда видишь лишь то, что хочешь. Или же то, чего хотят другие.

Тогда я ответил ей, что если бы это действительно было так, мир бы давно рухнул из-за всех этих ложных «яблок» и «лимонов». Я сказал, что ее пример метафоричен, интересен, но далек от того, что мы называем истиной. И еще я добавил, что если бы это и правда работало, об этом бы знали все.

— Если бы об этом знали все, такие люди, как ты, вообще бы не смогли жить, — сказала на это Вера.

Тогда я не придал особого значения ее словам. Но, касаясь пальцами гладкой поверхности клавиш, вдруг понял, что иногда достаточно лишь изменить порядок слов, чтобы детали пазла твоего сознания перетаскивались и, несмотря ни на какую действительность, выстраивались в свою картину.

Вера и правда много врала мне. Она говорила, что «искала и слушала себя», но я уже не знал, что именно значили для нее эти слова.

— Сейчас мне хорошо, — призналась она в телефонном разговоре. — Я работаю, по вечерам бегаю, встречаюсь с коллегами по выходным.

— И ты совсем по мне не тоскуешь?

— Сейчас, кажется, что нет.

«Кажется» — такое маленькое слово, но оно меняло, и я продолжать верить в то, что у нашей семьи еще был шанс.

— Но ведь может так случиться, что ты снова захочешь вернуться ко мне?

— Не знаю, Ян. Я вернусь, если почувствую, что и правда очень скучаю. Я часто думаю о нас, вспоминаю время, проведенное вместе. Было много хорошего, но много и плохого. А сейчас я просто хочу пожить одна. Почувствовать себя свободной.

— Одна? А как же Герман?

— Мы общаемся, как раньше.

— Ты уже решила, что будешь с ним?

Я не дал ей ответить и тут же выпалил:

— А он? Оставит свою невесту ради тебя?

— Я еще ничего не решила. Я просто живу и присматриваюсь к тому, что происходит у меня в душе.

— Вы с ним не вместе, потому что он не предлагает тебе быть с ним?

— Если мы выберем быть вместе, то это решение приму я. Оно ни от кого не зависит. Я тебе уже говорила об этом.

Я сдавленно помолчал, а потом снова подал голос:

— Ты говоришь мне правду?

— Да.

Может быть, и нет смысла задавать такой вопрос человеку, который врет. Но как бы уверенно она не отвечала «да», как бы не разнились ее слова, сказанные мне, и слова, написанные Герману, я продолжал отказываться видеть перед собой тот «лимон». Они мечтали скорее увидеть друг друга, они ждали момента, чтобы обняться. Герман переживал: «Не знаю, решусь ли я снова оставить близкого человека… Может, ты поживешь со мной и испугаешься: я непростой». А у меня все сжималось внутри: не должна влюбленность двоих людей приносить столько боли другим. И от мысли, что невеста Германа ничего не знала о его внутренних сомнениях и новых чувствах, мне становилось чуть спокойнее.

Вера была центром моего мира. И ради нее я готов был продолжать говорить себе: «Это — яблоко» и не подходить ближе, а сидеть и ждать, что она когда-нибудь вернется ко мне.

Я поднялся и подошел к шкафу. На его боковой полке лежала увесистая стопка глянцевых фотографий, которые Вера распечатала этой зимой. Мы хотели украсить стены нашей комнаты лицами из разных моментов жизни, но не купили рамы и отложили затею до лучших времен. Я взял верхнюю фотографию и прижал ее к груди. Теряешь родное и дорогое болезненно, особенно когда маленькие напоминания то тут, то там выглядывают и дергают тебя за низ штанов. Смотришь на них и снова текут слезы: от радости — как хорошо было, или от тоски — как грустно, этого больше нет.

Я поплелся на кухню и выдвинул один из кухонных ящиков. В руках сверкнули ножницы, к пальцам прилип рулон скотча, и я снова вернулся к шкафу. Растянутый треск липких полос, звон сходящихся и расходящихся железных лезвий и мое громкое пыхтение слились вместе. Затем я сделал несколько шагов назад, чтобы посмотреть на результат своей работы — в хаотичном порядке мы с Верой улыбались и корчили гримасы, касались друг друга. Все эти кадры были сделаны словно вчера, я мог бы даже припомнить звуки и запахи, окружавшие нас тогда.

Вибрирующий звук вытянул меня из событий прошлого. Похлопав себя по карманам, я достал телефон и ответил на звонок:

— Привет, Ян! Уже заканчиваю работу, скоро выезжаю. Все в силе? — спросила Вера. Ее интонации были приподняты.

— Да, я собираюсь и тоже выезжаю, — ответил я.

— Отлично! Тогда до скорого.

Не дожидаясь гудков, я оборвал звонок. Голос Веры, пронизывающий фотографии, и голос Веры, который я только что услышал, разнились. Меня вдруг охватило желание сорвать все эти доказательства существования нас, разорвать и выбросить. Но за жаркой волной последовала другая — захотелось нежно прижать Веру к себе, и я потянулся руками к ее лицу, застывшему передо мной. Уперевшись лбом в шкаф, я выдохнул, и поверхность между фотографиями увлажнилась от моего неглубокого дыхания.

Затем я направился в ванную, принял холодный душ. Нужно было прийти в себя, собраться. Мы с моей женой должны встретиться в последний раз этим ворвавшимся на страницы нашей книги летом — на следующий день Вера улетала в командировку, а я — в Израиль через два дня.

Для нас предстоящие два месяца должны было стать временем, чтобы понять, чего мы хотели, и могли бы мы снова быть вместе. Версии же моей сестры Томы, Полины и родителей сдвигалась в иную плоскость — они ждали, что я отдохну и заживу по-новому. Сам же я до конца не определил, чего ждал от выпавшего мне времени. Мне просто нужно было сбежать из того места, в котором я больше не был нужен своей жене. Я хотел вырваться из того громкого монолога, беспрерывно звучавшего в моей голове: «Все будет хорошо. Все может быть хорошо. Это еще не конец». Я хотел, чтобы эти слова слились с дыханием моря и утонули в его пенистой воде.

Я вышел из дома раньше, чем положено, потому что находиться наедине с самим собой уже не было сил, и заспешил по улицам, словно бы куда-то опаздывал.

Мне всегда казалось, что дорогу моей жизни слишком уж часто пересекают преграды и трудности — как бытовые, внешние, так и глубокие, внутренние. Я часто вскакивал среди ночи и задавался вопросом: зачем я вообще просыпался? Я искал свой собственный голос, оттачивал почерк, вырабатывал усидчивость. Но повседневные планы, как и личные цели, спутались — в стране наступил хаос, поддернувший хаос и моей души, который я долгие годы старательно утихомиривал. Люди сходили с ума, люди злились и громко говорили, но среди этих звуков не было ни слова здравого смысла, ни слова доброты. Я чувствовал, как тугие решетки клетки, в которой я оказался, сузились. Мечты окружающих рушились, закрывались двери, к которым они стремились. От бессилия и разочарования я спрятался дома — хотелось смириться с происходящими переменами, но все во мне сопротивлялось. Хотелось ничего не замечать, но кто-то с каждым днем увеличивал оптическую силу, и будущее моей страны становилось яснее. Я ощущал себя одиноким среди большого количества людей и думал, что хуже уже быть не могло. Единственное, в чем я тогда был уверен — в моей жене, каждый день возвращавшейся в нашу небольшую квартиру, остальное мелькало бессмысленной чередой дней.

Вдруг передо мной замелькали яркие полосы. «Салон красоты?» — беззвучно пошевелил я губами. От ультрарозовых оттенков мои глаза напряглись, я промотался и заглянул в широкое окно. Внутри помещения все светилось яркими цветами: стены кричали желтым, плакаты и фото на них переливались, зеркала блестели, от подсвеченных парикмахерских столов к серебряным парикмахерским мойкам бегали люди, чей цвет волос даже описать было сложно.

Я подумал, что это было то, что нужно, и уверенно вошел внутрь.

Усевшись в кресло, я ждал своего мастера. Спонтанные решения, свойственные моему характеру, давали мне возможность почувствовать себя живым. Когда вся жизнь идет по привычному сценарию — встал, умылся, пожил, лег спать — еле заметные безумства, выбивающиеся из рамок повседневности, разгоняют сердце, а иногда и вовсе напоминают, что оно все еще у тебя есть.

— Приветствую!

Я вздрогнул от неожиданности. Девушка лет двадцати пяти стояла за моей спиной. Я уставился на ее отражение в зеркале. Ярко-розовые волосы были заплетены в длинные и тонкие косички, в ушах, носу и на губе серебрились сережки, а на правой щеке чернел полумесяц. Татуировки спускались и по ее шее, и по рукам — символы и черточки, буквы и цифры. Весь ее образ показался забавным, вызывающим и поистине милым — именно такого человека и хочется встретить на своем пути, когда путь затерялся среди множества других шумных дорог.

— Я — Алина. Приятно познакомиться. Что будем делать сегодня?

Алина запустила пальцы в мои волосы и приподняла их.

— Меня бросила жена. И сегодня у нас последняя встреча. Сделайте мне что-нибудь, что принесет удачу.

Выражение лица Алины медленно изменилось: глаза округлились, а уголки губ поползли вниз. Но она тут же взяла себя в руки и живо ответила:

— О, вы попали туда, куда нужно. Готовы на эксперимент?

Я кивнул.

— Отлично! Положитесь на меня — удача вам гарантирована!

По моим волосам стекала теплая вода, я расслабился, но сказанные так просто слова «меня бросила жена» вызвали во мне тревожный перелив. Я дернулся.

— Не горячо? — спросила Алина.

Я отрицательно покачал головой и закрыл глаза.

Должно быть, фраза прозвучала жалко, я выставил себя жертвой, но не это тогда меня волновало. Никогда раньше я не думал, что именно те три слова могут встать в мое цельное предложение, и никогда раньше я не думал, что скажу такое о самом себе.

В нос ударил сладкий запах шампуня, и я услышал, как тихонько напевает себе под нос склонившаяся надо мной Алина.

Уже через пастора часа я сидел на облупившейся широкой скамейке в центре Петербурга. Вера задерживалась, и я решил ждать ее в одном их тех мест, где в моих запутанных мыслях часто я находил тот свободный конец, за который нужно было тянуть, чтобы размотать клубок. Передо мной изящно изогнулась сакура. Когда-то покинувшая родные края, она теперь росла посреди небольшого сада Петербурга, каждую весну волнуя любителей природы и красоты.

Притягивая хрупкие ветки дерева к лицам, молодые парочки фотографировались на его фоне. Нарядные подружки позировали поочередно, приподнимаясь на носках к порозовевшим кистям. Компании мальчишек ощупывали ствол и поднимали любопытные взгляды. Проходящие мимо замедляли шаг и, поддаваясь всеобщему воодушевлению, улыбались.

Как, должно быть, хорошо было быть тем деревом — одним своим присутствием, своим видом оно давало людям шанс увидеть жизнь иначе — как короткую вспышку, ослепляющую череду наших дней. Когда на ветки нанизывались нежно-розовые лепестки, колышущиеся на петербургском ветру, горожане приходили к дереву, и в их глазах загорались огоньки. Как дети они любовались цветами, запрокинув головы к небу. И даже дождь не мог смыть тягу к совершенству — под раскрытыми зонтами пробегали слова: «Какая красота!»

Как, должно быть, хорошо было быть тем деревом — быть пристанищем для ищущих пусть даже мимолетного покоя среди городской пыли, быть символом сжимающей сердце красоты и оставлять в этом сердце легкий, как и сами лепестки, след, напоминающий о том, что, несмотря ни на что, жизнь все еще продолжается, но все же она не вечна.

Я задумался: какой след я бы мог оставить в сердце моей Веры? Сравнивать меня с воздушными нежными лепестками было нелепым. Грубая подошва, впечатавшаяся так, что след и с приличного расстояния отчетливо заметен — вот, что, наверное, могла бы сказать в те дни моя жена. Многое в нашей совместной жизни я делал неправильно, ошибочно, и не все ошибки, перечеркнутые кричащим красным, можно исправить, не все страницы можно вырвать и переписать заново.

— Вот ты где! — появилась передо мной Вера. — А я тебя и не узнала сразу. Ну ты даешь… Неожиданно!

Я живо поднялся и, вскинув руки, коснулся своих шелковистых после прикосновения мастера волос. Выбеленные, словно припудренные снегом, концы их все еще сильно пахли.

— Говорят: хочешь изменить что-то в жизни — начни с прически. Глупо, да? Но слегка изменить внешность мне показалось хорошей идеей.

— Слегка? Да у тебя половина головы белая! — Вера придвинулась ко мне ближе и понюхала меня. — А тебе идет, это так по-молодежному! Мне нравится.

— С трудом верили, что мне двадцать семь, а теперь, видимо, вообще за подростка сойду. Уже переживаю: пустят ли меня за границу без доверенности от родителей?

Моя жена засмеялась, протянула руку к моим волосам и дотронулась до них. Этот маленький жест, который раньше я принимал как должное, смутил меня. Могло бы так случиться, что я в последний раз чувствовал ее прикосновение к моей голове.

— Тебе правда идет. Никогда бы не подумала, что ты на такое решишься!

Я посмотрел на жену прямо и сказал:

— Ты тоже сегодня другая. Я всегда думал, что тебе будет хорошо с сережками.

Она сказала «спасибо», а меня это сильно укололо. Сколько я знал Веру, она носила украшения только на шее и руках. Той зимой я предложил ей:

— Давай вместе проколем уши и купим одинаковые серьги. Так делают все молодые парочки!

— Ты проколешь уши? Будешь ходить с серьгами? — не поверила мне моя жена.

— А что такого? С тобой же. С такими же, как у тебя. Уверен, что-нибудь небольшое на тебе будет здорово смотреться.

Она не поддалась моим уговорам, сказала, что еще подумает. А потом, сидя на кровати своей комнаты в квартире родителей, где я переживал расставание с Верой, я увидел фотографию, которую она отправила Герману со словами благодарности. Он вручил ей серьги как прощальный подарок перед самым его отъездом, и теперь они украшали мою жену.

Внезапно подул ветер, и поднявшиеся с песчаной земли пылинки, на которой мы вдвоем стояли, замельтешили в воздухе. Вера и я одновременно отвернулись от воздушного потока и прикрыли лицо руками. Я сделал шаг в сторону, и тогда мое плечо коснулось руки жены — я почувствовал ее тепло.

— Ну что, идем? — спросил она, моргая.

— Идем, — ответила я.

Прежде чем нам удалось уединиться в одном из кафе города, мы побродили по улицам. В заведении, где мы запланировали встретиться, громко играла джазовая музыка — это было слишком для обрамления разговора двух расставшийся месяц назад людей, которым предстояло отойти друг от друга еще дальше, на еще более долгий срок. Мы набрели на скромный ресторан, но свободные места были только на террасе; не успели мы сесть, как внезапно полил дождь.

Прикрываясь ладонью от стекающей с волос воды, я свернул на скромную улицу и потянул Веру за собой. Передо мной засветились яркие фонарики. Тогда я поднял голову и увидел стеклянную дверь. Внутри было по-уютному светло, но не ярко, на полках вдоль стен лежали книги и журналы. Я кивнул Вере, а она мне в ответ.

Колокольчик возвестил о нашем приходе. Мы прошли вглубь зала с высокими потолками и плюхнулись в широкие кресла.

— Останемся? — спросил я.

Вера утвердительно хмыкнула. Дымчатый свет ламп отбрасывал на ее лицо нечеткие тени. Нежными волнами они касались ее щек и губ, тянулись к глазам, в которых я узнал прежний озорной блеск — тот, что я видел в ней в дни нашего детства.

Мы разговаривали, и голоса сливались с далеким отзвуком стучащих по стеклу капель. За окном спешили в разные стороны заставшие дождь такие же люди, как мы. Они прятали лица под зонтами, искали укрытие. Их ноги наступали в лужи, становившиеся все глубже, но это не замедляло их шаг, это сильнее подталкивало их вперед.

— На работе изменения. Мне предлагают две должности на выбор. Одна — здесь, другая — в новом заграничном офисе. Герман будет его курировать.

Я вздрогнул. Тени на лице Веры задрожали мелкими импульсами.

— Ты уже выбрала что-то?

Она ответила уверенно, но после паузы:

— Да, останусь здесь. Условия мне нравятся больше, да и переезжать в ту страну я не хочу.

Я уперся взглядом в стол.

— И что, совсем не жалеешь?

— О чем?

— Но ведь там Герман…

— Конечно, и я думала об этом, — произнесла Вера. — Но сейчас я сосредоточена на работе. Я же говорила тебе, что пока просто хочу подумать обо всем. О нас с тобой. О себе. Я не знаю, как все выйдет.

— И ты совсем-совсем ничего не обещала Герману? — должно быть я выглядел глупо, задавая этот вопрос. Не знаю, на что я рассчитывал.

— Нет. Я общаюсь с ним, как обычно, в основном по работе.

Перед глазами всплывали прочитанные мной сообщения. Я вспомнил, что должен был извиниться перед женой за то, что поступил нечестно и недостойно, читая их. Мой язык прошелся по губам.

— Я уезжаю завтра, а ты улетаешь послезавтра, да?

Я растерянно кивнул и тихо спросил:

— Скажи, ты мне правда не врешь?

— Ян, я же тебе отвечала на этот вопрос.

— Ну а Герману ты тоже не врешь?

Вера наклонила голову набок и отвела взгляд.

— Я никому не вру. Я сказала ему, что мы с тобой пока решили положить отдельно, он тоже думает, что ему делать со своей семьей. В командировке мы встретимся и поговорим. А потом я вернусь и…

— Прости, я снова читал твою переписку, — сказал я. Было нелегко признаваться, мне было стыдно. — Я прочитал все до сегодняшнего дня. И получается, что все-таки кому-то из нас ты говоришь неправду.

Вера приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать. Я услышал бешеный стук сердца в висках.

— Ты очень расстроил меня этим, Ян. Ты же обещал, что не будешь больше этого делать.

— Я знаю, но я не смог удержаться. Прости.

Я произнес это тихо и не был уверен, что слова достигли моей жены. А потом сказал громче:

— Я не жалею о том, что сделал. Пусть поступок мой низок, но это — единственный способ понять, что между нами происходит на самом деле, ведь ты совсем закрылась от меня.

Вряд ли Вера понимала мое оправдание, но оно многое значило для меня. Пусть меня прожигало чувство вины, пусть било прочитанное, я по-прежнему хотел знать о Вере все.

— Знаешь, — продолжил я, — сейчас ты смотришь на происходящее сквозь жемчужную рассветную дымку. Но то, что ты видишь в Германе — лишь его отражение. Придет время и тебе придется посмотреть ему прямо в глаза. Мне страшно, что тебе станет грустно.

Я сглотнул, и по горлу рассыпались колкие осколки.

— Знаешь, с близкими людьми не стоит поступать так, как поступаете вы. Я думаю, вы не можете по-другому, но все же… Если хотите быть вместе, то почему бы просто не оставить нас: тебя — мне, а ему — свою невесту? Это будет нестерпимо, но правильно… Однажды он уже бросил свою семью и теперь думает сделать это снова. Когда-нибудь его чувства к тебе тоже могут исчезнуть, и что тогда? Он забудет и тебя? Наверное, у меня свое понятие семьи. Это — не только страсть и окрыляющая влюбленность. Семья — это верность и готовность быть рядом даже в самые трудные часы.

Вера смотрела на меня, но молчала.

— Я не могу понять, зачем ты так с нами поступила? Неужели у нас не было ни одного шанса…

Мой голос сорвался, и я замолчал. Слезы было трудно сдержать.

— Не знаю, почему не дала нам шанс, — ответила моя жена. — Не знаю почему…

Кажется, дождь прекратился, стало тихо. Тогда резким движением я провел кулаком по щеке, собрался и сказал:

— Я хочу, чтобы ты поверила, Вера: ни один человек не займет твое место в моем сердце. Что будет с нами дальше, и как завершится наш рассказ к концу этого лета — не знаю, но никто не сможет встать на ту ступень, на которой стоишь ты. Если я буду нужен тебе, я всегда буду рядом. Просто знай, что у тебя есть такой человек.

Звякнул колокольчик, и через открывшуюся дверь ворвался городской шум. Он подлетел к нашему столику и легонько толкнул меня в спину. Под летним петербургским небом жизнь продолжалась; звуки, запахи и краски напоминали об этом. Но что эти признаки, когда твое собственное сердце замирает в нерешительности: а правда ли это можно назвать жизнью?

Повечерело, и мы с Верой поехали домой. Наша машина катилась по потемневшим дорогам. Дорогие автомобили обгоняли нас, мигали встречные светофоры. Вера рассказывала о делах на работе, я молча слушал.

Когда мы вошли в квартиру, было уже около десяти. Ее самолет вылетал рано, вещи были еще не собраны.

— Надо ложиться спать, — сказал я. — Вставать будет тяжело.

Остановившись у большого зеркала в прихожей, я посмотрел на того, кто показался в нем — все еще не привык к своей новой прическе. Вроде бы изменилось немногое — всего несколько белых капель, но этот цвет что-то высвечивал во мне. Я коснулся прядей. Сзади ко мне подошла Вера.

— Мне правда нравится этот твой новый образ. И почему ты раньше так не делал?

Я неопределенно усмехнулся. Она подошла ближе и тоже коснулась моих волос, а потом скользнула пальцами вниз и защекотала меня:

— Какой же ты все-таки милый, ну просто слов нет! — громко засмеялась она.

— Хватит, щекотно же!

Я уклонялся и одергивал ее руки, но Вера не сдавалась. Тогда я развернулся и резким рывком схватил кисти моей жены, прижав их к своей груди. Мы встали друг напротив друга, тяжело дыша от минувшей битвы. Я всегда был ниже Веры, и как ни старался перерасти ее мне не удавалось. Мой взгляд упирался в ее яркие губы.

Я опустил голову и ослабил хватку. Руки Веры выпали из моих рук.

— Поздно уже, давай ложиться? — повторил я, делая шаг назад.

Но Вера вдруг схватила меня за рукав одной рукой и за подбородок второй. Это случилось быстро — и вот она уже оказалась настолько близко, что черты ее лица размылись. На губах заиграло ее дыхание, и они увлажнились от соприкосновения с ее языком. Я предпринял попытку что-то сказать, но Вера подхватила мои слова, даже не дав им выйти наружу — она придвинулась ко мне ближе и крепко поцеловала меня.

Теплые руки надавили на шею, пробежались по затылку и сильно схватили за волосы. Их сладкий аромат ударил нас по щекам. В голове мелькали мысли: «Она влюблена в другого. Она завтра увидит его. Она скучает по нему». И кто-то тут же подсказывал: «Неправильно, все неправильно». Я приоткрыл глаза, но увидел лишь жар наших тел.

Мы упали на мягкие подушки кровати и скинули с себя сковывающую движения одежду. Ночная темнота комнаты окутала нас, подталкивая друг другу ближе, пока расстояние между нами не сократилось до такой степени, что мы уже не ощущали границы собственных физических тел. Мои руки следовали за движениями Веры — линии ее бедер волнами откатывались назад и с шумом хриплых вздохов бросались мне навстречу. Я тонул в той набирающей мощь стихии, пока все мое тело насквозь не пронзили тысячи электрических разрядов. Тогда я бессильно выдохнул и потерся влажным лбом о шею моей Веры.

Она поднялась, включила свет и направилась в ванную, сказав на ходу:

— Принеси мне полотенце.

Я подошел к шкафу, увешанному фотографиями, и медленно открыл его дверцу. Все мое тело подрагивало. Руки потянулись к верхней полке, я достал мягкое полотенце. Еле перебирая ногами, прошел в ванную.

Я постучал, но не дожидался ответа и открыл дверь. Горячий пар туманом застилал обнаженную Веру. Она стояла между раковиной и душевой кабиной и смотрелась в зеркало.

Я протянул ей полотенце и спросил:

— Что это такое было сейчас?

Она в ответ пожала плечами:

— Не знаю, наверное то, чего нам не хватало в последнее время.

Затем она закинула ногу и прыгнула под шумную струю воды. Я попытался понять смысл сказанного. Тогда, увидев мое озадаченное выражение лица, она добавила:

— Я же говорила тебе: я еще сама ни в чем не разобралась.

— Но ты же сказала, что больше не любишь меня?

— Ну да, сейчас кажется, что не люблю…

Короткая улыбка пробежала по ее лицу, и тонкие прозрачные дверцы закрылись.

Вернувшись в комнату, я подобрал разбросанные вещи и кинул из на диван. Лег на кровать и уткнулся носом в подушку. Глаза мои закрылись сами.

Оставалось всего пара часов сна до отъезда Веры — немного — но достаточно, чтобы попрощаться. Нужно было что-то сказать, что-то, что запомнилось бы на долгое расставание. Встреча с Германом могла многое изменить, от этих мыслей по моей коже забегали мелкие бусины холодного пота. Хотелось, чтобы та наша ночь была не последней, но это желание блекло от осознания, что завтра Веру вот так же, как я будет ждать другой мужчина.

Я уснул. Как Вера легла в кровать, я не заметил. Не слышал я и того, как ранним утром она проснулась, выпила кофе, собрала вещи и покинула нашу квартиру.

Впервые за последние недели время мне не снились кошмары. В ту ночь я вообще не видел сны и, проснувшись, почувствовал облегчение.