Дорога горлицы и луня

Дарья Зимина

Княжна Агафия, потерявшая земли, надеется обрести счастье в городе волколаков, кто, как и сама девица, и в человеческом, и в зверином облике ходит. Бортэ, спутница Агафии, отвергнутая родными, ищет способы воротить себе былые почет и силу. Честимир, дядя Агафии, готов принять княжескую власть. До места желанного надо еще добраться, а кое-кто из волколаков хочет склонить скитальцев к злодейству. Придется каждому что-то потерять, чтобы пройти испытания, выбрать важное, сберечь это любой ценой…

Глава 5

Эта ночь — она только моя,

и из рук ее вырвать не сможет

даже холод снегов января.

И никто ей, как я, не поможет.

И. Ф. Гильченко. Колыбельная для ночи

Путники ехали уже по землям огромного в сравнении с остальными своими соседями Архангело-Глинского княжества¹⁸, когда девицы узнали дурные вести. В селе Добрыня, Путята и Воик остались проследить, чтобы лошадям дали овса и ячменя вволю, а остальные пошли посмотреть на реку с высокого берега. Агафия и Честимир вспоминали Рюнду. Они парой шли позади Бортэ и Радолюба, говорившего снова о вещах, которые любому князю и приближенным его знать надобно:

–…Даже сейчас у государя должна быть дружина, на старейшую и молодшую делящаяся. Дружина старейшая — княжи мужи — это те, у кого есть вотчина. Ясинка самых верных и на помощь скорых так после закладки первых теремов в Новом Волчке наградила. На моей земле сейчас супружница с дочерями хозяйничает. Еще хороша вотчина Колояра — Налимов Плес. Этот волколак молод, семь лет назад наследство принял, а по батюшке его я, известие о смерти получив, убивался. Дружину молодшую мы зовем гридью. Это дворовые слуги княгини…

Честимир спросил:

— А есть ли в Новом Волчке рабы-холопы?

— Нет такого. Волколака нельзя заставлять на другого работать без награды и оплаты. Так было при Любомудре, память и законы его мы чтим и храним. Людям же в Новый Волчок путь закрыт.

— Путята бежит, — заметила Бортэ приближавшуюся к ним фигуру.

— Разве мы так загулялись? — удивился Радолюб.

Средний сын, подбежав к батюшке и собеседникам, сказал, в волнении пребывая:

— Люди во дворах говорят, что хан Сартак, младший брат Абукана, от него отделился и со своими людьми будет жить особо. Только еще зимой, почти сразу после похорон Бату, отсылал молодой владыка воинов по завоеванным землям к реке Смородине, раскол замыслив!

Бортэ слабо вскрикнула и упала без чувств на руки Агафии — как на бывшую ханум непохоже! Честимир помог донести кередку до саней. Невеселым дальше был путь!

Снег в тот год быстро таять стал. Дорога утопала в грязи, а полозья саней изредка ломали серый лед луж. Ноги коня Воика, скакавшего не по дороге, утопали в сугробах, и ржал жалобно зверь, когда обжигала его холодная у самой земли вода. Сидя на ветках берез, перекрикивались над головами странников гладкие черные птицы. Глядя по сторонам, Агафия сказала тихо Честимиру и Радолюбу:

— Ветер весенний нам грачей принес. Значит, через тридцать дней снег совсем сойдет.

Мужчины девице не ответили ничего. Уважая горе Бортэ, временно перестал Радолюб рассказывать о жизни в Новом Волчке. Честимир искал глазами просвет в покрове из серых облаков, на небо кем-то могучим и неведомым накинутом. Агафия обнимала Бортэ, голова кередки лежала на груди княжны. Девица золотоволосая думала: «У нее есть мы. Зачем же она любит их? Из-за них земля наша кровью захлебнулась. Коли Сартак от Абукана часть войска увел — конец беде, невредимой останется Валгеда? Ах, Бортэ, с кем же ты едешь! Здесь и горю твоему не посочувствуют. Гадко! Я ни слова не скажу о том, что думаю, только пусть она глаза откроет, оживет. За какие грехи нам это, Господи? Неужто нет на всем белом свете никого хуже ее… и меня?»

Бортэ уже давно пришла в себя, но глаз открывать не хотела. Девица понимала: для Агафии и Честимира кереды — враги. Что волколаки подумают, что скажут? А ничего и не надо. Ослабнут племена кочевые — в силу войдут другие народы. Коли каждый хан править особо захочет, могут его с войском малым съесть, как траву степную. Однако Сартак давно уже себя впереди блага общего и единства ставил! Бортэ вспоминала пир в Золотой юрте, на котором убит был на переговоры приехавший князь Ярослав из Сороцка с его приближенными. Еще горячей оставалась кровь на коврах и подушках, а лукавый отрок говорил той, которую все считали дочерью Бату: «Хан на спину себе слишком много взвалил. Надорвется, упадет — и все рассыпется. А наследникам тащить это в разные стороны…» Как красив и богат был тот пир! Ах! Не с кем больше вспомнить ни нежную музыку, ни трепетный танец рабынь, ни блюдо жемчуга бесценного в дар, ни блеск ширм и тканей дорогих под светом фонарей. Сани подскочили на плохой дороге, Бортэ откинулась назад, ушла глубже в мех шубы Агафии. Княжна. Робкая, но могучая, как лесная медведица. Чужая или своя? Но с ней все-таки спокойнее, легче.

Радолюб и его сыновья, Честимир и его племянница избегали разговоров об Абукане и Сартаке, кередах и Валгедском княжестве и при Бортэ, и без нее, но продолжали окружать девицу заботой. На следующий день ничего уже в ее облике и способе себя держать не напоминало о потере сознания от дурных вестей. Только княжна чувствовала, что на сердце у подруги теперь такой же рубец, какие были на шее и спине.

А снег таял быстро чересчур — в санях дальше ехать стало невозможно. Спустя шесть дней пришлось путникам надолго остановиться в маленьком городке Красноозерном¹⁹, чтобы телеги купить и переложить туда товар. Радолюб рассказывал Агафии и Бортэ:

— Мы с сыновьями сюда каждое лето ездили. Когда солнце садится над серым лесом, гладь водоема горит то золотом, то алым пламенем. Любо-дорого глядеть!

Но лед с озера еще не сошел. Девицы помочь с санями и телегами не могли, поэтому решили прогуляться. Только крохотный городишко после Светлоровска или Валгеды удивить путниц ничем не смог.

Агафия решила зайти ненадолго в скромную церквушку, чей купол не парил высоко над городом, а одинокой свечкой сверкал на весеннем солнышке у самых крыш изб и теремов. У ступеньки перед многослойным входом-порталом ждала крупная и крепкая черная собака с мордой пухлой, нижней челюстью широкой да крупной, маленькими висячими ушами, широко поставленными передними и задними лапами и пушистым хвостом, закинутым бубликом на спину²⁰ — местами гладкую и блестящую, а кое-где покрытую рубцами, на которых шерсть не росла. Горожане у церкви, сбившись в кучки, обсуждали одно:

— Взята Валгеда!

— Ну на что же это похоже?

— Знать, много еще у Абукана силы…

— Кереды после боя пир устроили, сидели на досках, на тела раненых витязей и защитников положенных! Стоны были вместо музыки…

— Сказывают, княгиня Авдотья из окна терема выбросилась, да не сразу померла. Лежала на улице, кричала, а помочь уже было некому — пылала Валгеда, дома грабили. Отмучилась, когда керед какой-то конем своим ей голову растоптал.

— А невестки и дочери спастись не смогли. Забрали их в юрты — пешком до самого стана связанных гнали — ханам на утешение, всему народу нашему на позор!

— Ох, защити Архангело-Глинское княжество, Царица Небесная!

Собака прислушивалась. Вдруг непостоянный весенний ветер подул в другую сторону, и она учуяла знакомый запах и обернулась к белым стенам церкви. Агафия вышла на улицу. Она крестилась и кланялась, повернувшись к входу, но, судя по бледному лицу и горящим, как безумным, глазам, уже достаточно услышала и все поняла. Княжна протянула руку и стала шарить в воздухе, как слепая. Собака подставила черный нос под тонкие пальцы. Ладонь поднялась выше, слабо почесала за ухом волколака. Агафия процедила сквозь зубы тихонечко:

— К Радолюбу. К Честимиру.

Девица шла быстро, но дороги будто не различала. Бредущая навстречу румяная баба развернула коромысло, но Агафия все равно задела полное ведро, окатив и себя, и протиснувшуюся между ней и горожанкой Бортэ-собаку. После княжна наступила на развалившуюся на залитом солнцем сухом кусочке не устеленной досками улицы свинью и чуть не упала. И волколаку в зверином облике пришлось хватать подругу за подол рубахи зубами и волочь прочь, чтобы девица не стукнулась лбом о раскрытые створки ворот в шинок. Под навесом никого не было, кроме спутников Агафии и Бортэ. Одна телега была полностью загружена, одни сани совсем опустели. Со вторых Добрыня, Путята и Воик носили товары в повозку, где Радолюб и Честимир укладывали полученные ящики и мешки. Княжна кинулась к слуге княгини Ясинки. Тот склонился, напуганный ее видом и ожидавший что-то услышать, но и не думал, что Агафия схватит его за плечи и закричит жалобно:

— Улетим отсюда! Убежим, уплывем, все бросим! Только скорее, Бога ради!

— Что случилось? — испугался Радолюб.

— В Новый Волчок. В Новый Волчок, только там мне будет спокойно. Здесь убивают таких, как я! Быть беде — и я погибну!

— Валгеда? — спросил Честимир, не глядя племяннице в глаза.

— Да! Не будьте глупыми и жестокими! Не равняйте жизнь чужую и товар! — заплакала Агафия.

На крыльцо шинка и двор вышли люди, криками девицы привлеченные. Опасаясь, что услышат люди не то, Добрыня поспешил зевак предупредить:

— Сестрица по жениху убивается. Он остался в Валгеде.

— Ох ты, Господи, жизнь молодая. Сгоревшая, загубленная, — вздыхали все, крестясь и головами качая.

Радолюб Агафию приобнял:

— Тише, тише, в горницу пойдем!

— С места не сдвинусь, пока не будет по-моему! А коли не будет, заберу Бортэ и уйдем с глаз долой, раз не нужны здесь никому!

Собака припустилась помогать Добрыне и залаяла на зевак яростно. С других дворов псы начали отвечать, зазвенели цепи тяжелые. Лошади на конюшне заржали от испуга. Старший сын Радолюба потащил Бортэ за загривок, крича слишком громко, чтобы люди волколаков под навесом не услышали.

— Ах ты! Муха дурная под хвост цапнула! Путята, подсоби унять!

— Ась?! Ась?! — завопил средний брат. — Я же на ухо тугой с тех пор, как ты меня за Аленку — бесстыжую бабенку к косяку дверному припечатал!

Агафия, окруженная Честимиром и Воиком, как кольцом, не способная перекричать шум во дворе, теперь только плакала. Ее удалось увести в горницу наверх. Когда княжна вырвалась из забытья, она услышала в темноте (ни лучины не было зажжено!) негромкий голос, которому недоставало ни красоты, ни силы, певший:

Баю-баю, да побаю,

Расскажу, чего не знаю.

Сколько зыбку²¹ ни качай,

На перинке спит Печаль.

Утром хлеба напеку,

Дам к парному молоку,

Только рано не вставай,

Тесто ставить не мешай.

Да Печаль рано встает,

Ставить тесто не дает.

Я качаю ночь и день.

Завались, Печаль, за пень,

Пропади, Печаль, в кустах,

Во малиновых листах.

— Бортэ, лучину б зажечь, — сказала Агафия.

— Не надо. Так хорошо.

— У Радолюба прощения попросить надо. И у Добрыни с Путятой.

— Они уже спят.

— Ты чего не спишь? — спросила княжна серую тень, склонившуюся над ней, положившую, должно быть, еще днем голову подруги к себе на колени.

— Думу думаю.

— Тяжелы наши думы! — вздохнула Агафия.

Девицы помолчали. Княжне вдруг страшно стало, что кередка заснет, и она спросила у подруги:

— Что за колыбельную ты пела?

— Когда умерла моя тетка Донгмеи, я долго плакала и не могла спать. Няня Горинка утешала меня, как могла. Она сидела всю ночь у постели, потушив все огни в юрте, и баюкала меня словами со своей далекой родины. Я никогда бы не подумала, как пригодится мне учить язык моей рабыни… О, нет, не рабыни. Она и Донгмеи были мне как две матушки родимые. Хорошо ли я сейчас пела колыбельную, Агафия?

— Скажу как на духу. Для меня хоть козой блей, а при ком другом лучше говори, как обычно.

— Да ну?

— Хорошую подруженьку тебе Бог послал? — спросила княжна, улыбаясь.

Кередка не ответила, а тихо рассмеялась, откинувшись на толстые бревна сруба шинка.

Примечания

18

Прототип — Владимиро-Суздальское княжество.

19

Прототип — Белое озеро.

20

Прототип — монгольская овчарка банхар.

21

Колыбель.