Верхом на «Титанике»

Дарья Донцова, 2007

Верхом на «Титанике»… Что, сложно представить? Но именно такой образ пришел в голову Ивану Павловичу Подушкину после знакомства с Левой. Ваня должен в оба глаза следить за этим великовозрастным внучком подруги Элеоноры, на поверку оказавшимся настоящим исчадием ада. Он в пути проиграл свои вещи и вышел на перрон, завернувшись в одеяло, да еще по дороге пытался развести Подушкина на сотню баксов… А дома уже ждал новый клиент – Федор Шульгин. Он попросил доказать невиновность своей любовницы Лады, которую обвинили в убийстве мужа, бизнесмена Юрия Шульгина. Ване этот тип сразу показался подозрительным. Ну не странно ли?! Мало того, что они однофамильцы, так еще и баба у них общая! Но Нора не разделяла сомнений секретаря. Пока, сидя в уютном кресле, она занималась мозговым штурмом, Иван Павлович, как дикий мустанг носился по Москве в поисках преступников.

Глава 8

Не успел я сесть в машину, как мой мобильный начал отчаянно трезвонить, на дисплее высветился телефон Николетты. Болтовня с маменькой не входила в мои планы, но не ответить нельзя, Николетта настырна, если она хочет пообщаться с сыном, то нет на свете ничего, способного загасить ее порыв.

— Алло, — сказал я и отодвинул трубку от уха.

— Вава, — завизжало из мобильника, — Вава, ты заболел?

Я вздохнул, маменька мастер задавать идиотские вопросы, бесполезно удивляться или возмущаться, надо дать конкретный ответ, тогда есть надежда, что тупой разговор быстро иссякнет.

— Нет, я абсолютно здоров, — заверил я.

— Не сломалась ли у тебя новая машинка? — с нежностью спросила Николетта.

Легкая тревога змеей вползла в мое сердце. Ох, не к добру маменька столь заботлива!

— Вава! Отвечай, — рявкнула она.

— Автомобиль прекрасно бегает!

— Ты в приличном виде?

— Извини, я не понял.

— Ты не пьян?

— Николетта, когда ты видела меня подшофе?

— Помнишь, как ты пришел с вечеринки и упал в коридоре? — гневно оборвала меня маменька.

Я предпочел промолчать. Действительно, был такой случай со мной, тогда еще Ванюшей. Мне было четырнадцать лет, а кто-то из одноклассников (в отличие от маменьки, я не обладаю памятью слона и не назову фамилию искусителя) принес в класс бутылку дешевого портвейна под названием «Три семерки». Мы, ощущая себя взрослыми, «скушали» пойло и потеряли чувство реальности. Портвейна каждому досталось по чуть-чуть, но качество его было столь ужасным, что выпивка мигом сбила юнцов с ног. Но это был единственный раз, когда я предстал перед очами маменьки в непарламентском виде.

— Другие дети радовали родителей, — плаксиво продолжала Николетта, — а я вынуждена была всегда интересоваться твоим состоянием. Ладно, я несла этот крест и потащу его дальше. Приезжай.

— Куда? — напрягся я.

— Ко мне!

— Но…

— Вава, — зашипела маменька, — не смей отказывать! Я специально выяснила: машина работает, ты не болен и, вот уж радость, не пьян. Немедленно сюда! К шести вечера!

Я глянул на часы.

— Хорошо.

— В костюме.

— Есть!

— С хорошим настроением!

— Непременно.

— И с подарком!

— Обязательно! Что ты хочешь? Букет роз или коробку конфет? — безнадежно осведомился я.

— Вава, — торжественно заявила маменька, — ты пентюх! Настоящий мужчина никогда не поставит подобным образом вопрос. Фу! Букет или конфеты! Вот она, тяжелая материнская доля! Как ни старайся, сколько ни воспитывай в ребенке хорошие манеры, все напрасно. Увы, ты просто вылитый отец, никакого благородства!

Я откинулся на спинку водительского кресла, включил громкою связь и вытащил сигареты. Можно спокойно покурить, Николетта оседлала своего любимого конька, она не остановится, пока не припомнит все промахи сына.

— Еще в три года ты… — неслось из трубки.

Я спокойно дымил сигаретой.

–…Павел был абсолютно бездушен, — тараторила маменька.

На мгновение мне стало обидно за отца, выйдя некоторое время назад второй раз замуж, маменька приобрела привычку хаять Павла Подушкина, ругать его книги, беспрестанно повторяя: «Жизнь в нищете закаляет. С первым супругом я все время считала копейки, ничего не имела, экономила на мелочах. Хорошо хоть сейчас, в зрелости, господь послал мне Владимира Ивановича, теперь я могу вздохнуть свободно».

Мой отчим, замечательный дядька, услышав в очередной раз фразу «тяжела и неказиста жизнь супруги романописца», начинает промокать навернувшиеся слезы и галопом скачет в очередной бутик, где, не глядя на ценники, сметает с прилавков содержимое.

— Поскольку это свадьба, — взвизгнула Николетта, — то и подарок должен быть соответствующий.

Я изумился.

— Бракосочетание? Чье?

— Вава! Ты меня не слушаешь!

— Очень старательно внимаю твоим словам, просто не понял, кто и за кого выходит замуж?

— Господи! Я сто раз повторила!

— Нет, не сказала.

— Сто раз повторила!

— Извини, но… Сделай одолжение, назови имена счастливых новобрачных.

— Зизи и Зузу! Вава! Внимание! Ровно в восемь ты должен стоять у подъезда Коки в смокинге, с белым поясом! С букетом и подарком! Все должно быть комильфо!

— Хорошо.

— Не опозорь меня в очередной раз.

— Обязательно, — машинально ответил я и тут же спохватился: — Не волнуйся, я не подведу.

— Слабо верится, — вздохнула маменька, — если явишься трезвым — это уже счастье.

«Ту-ту-ту-ту», — понеслось из трубки, я отключил мобильный и поехал домой.

Значит, у Николетты новая роль, теперь она страдающая мать сына-неудачника, алкоголика и маргинала. Наверное, россказни о тяжелой жизни с Павлом Подушкиным набили оскомину Владимиру Ивановичу, и маменьке пришлось срочно искать новую болевую точку. Интересно, кто такие Зизи и Зузу? Впервые слышу эти клички. И кто из них жених, а кто невеста? Впрочем, вот это уж совсем неважно, разберусь на месте. Маменькины подружки как одна отзываются на идиотские прозвища: Кока, Мака, Зюка, Люка… Зизи и Зузу замечательно дополняют картину. Надеюсь, Нора правильно оценит положение и отпустит меня на шабаш.

Выслушав мой отчет, хозяйка сказала:

— Ее убили!

— Кого? — уточнил я.

— Олесю, — мрачно пояснила Нора, — кто-то очень не хотел, чтобы она рассказала известную ей правду. Домработницы обычно бывают в курсе практически всех дел своих хозяев. Интересно, какой информацией она владела?

— Олеся скончалась практически на моих глазах, — напомнил я, — никаких выстрелов я не слышал.

— Ты отходил в туалет!

— Но потом, когда вернулся, я не обнаружил ни малейших следов крови, на столе царил порядок, в кафе никто не заходил. Олеся умерла своей смертью, может, от сердечного приступа.

— Кто ей звонил?

Я пожал плечами.

— Понятия не имею.

— Имени она не называла?

— Вроде нет, хотя…

— Что «хотя»? — напряглась Нора.

Я вытащил из кармана диктофон и нажал на кнопку. В кабинете зазвучал мой слегка искаженный голос: «А почему вы все же ушли?» Звякнула ложечка и зазвучало сопрано Олеси: «Причина простая, видите ли…» Раздался звонок. «Слушаю. Ой, здравствуй! Ой, Баян, все…»

Запись оборвалась.

— Потом я ушел в туалет, — пояснил я.

— Приспичило тебе, — сердито воскликнула Нора, — на самом интересном месте! Сколько времени ты просидел в сортире?

— Минут пять, шесть, десять — это предел.

— Нет, она говорила не с предполагаемым нанимателем, — процедила Нора.

— Почему вы пришли к такому выводу?

— На «ты» к будущему хозяину не обращаются. Что она произнесла в конце? Баян?

— Вроде.

— Это кто или что такое?

Я пожал плечами.

— Может, она не договорила? Допустим, фамилия Баянова, Баянкина?

— Или название улицы, — вздохнула Нора, — прозвище, еда какая-нибудь. Допустим, «Баянские котлеты делать не умею». Вполне вероятно, что имелась в виду некая вещь…

— Какая?

— Не знаю! «Баян» на сленге наркоманов означает шприц.

— Давайте еще раз послушаем запись, — предложил я, — мне кажется, что Олеся все же произнесла не Баян, а нечто вроде Баюн.

— Речь звучит нечетко, — отметила Нора.

— Олесе понравились птифуры, она говорила с набитым ртом.

— Ладно, — кивнула Элеонора, — потом послушаю и попытаюсь разобраться: баян, баюн, баям, баюм… Ясно одно: по телефону не убьешь, из трубки не выстрелишь! И не отравишь! Кстати, официантка! Она не могла лишить жизни Олесю?

— Коим образом?

— Ваня! Это элементарно! Подсыпать ей в кофе яду! Интересная версия, — оживилась Нора, — смотри! Олеся предлагает тебе встретиться в кафе, звонит своей знакомой, которая там служит, договаривается о столике, а официантка…

Я кашлянул.

— Нора, простите…

— Не перебивай!

— Маленькое уточнение.

— Говори!

— Кафе предложил я, Олеся не знала, где оно находится. Я выбрал его лишь по одной причине — там всегда пусто, рядом находится книжный магазин, куда я частенько заглядываю, и обратил внимание, что кофейня прогорает: сколько ни ходил мимо, ни разу не приметил там толпы посетителей, вот я и решил…

— Хватит болтать, — вскипела хозяйка, — надо не языком щелкать, а подробно докладывать обстановку!

— Виноват! Исправлюсь! — улыбнулся я.

— Хорошо! Заедем с другой стороны, — мгновенно остыла Элеонора, — то, что Олеся знала больше, чем рассказала следствию, лично мне совершенно ясно!

Я опустил глаза в пол. Только что Норе было абсолютно ясно, что домработницу отравила официантка. Меня всегда поражает аргументация, к которой прибегает подавляющее большинство прекрасных дам. На вопрос: «Ну почему вы уверены в своей правоте?» — следует восхитительный ответ: «Мне так кажется» или «Не имею никаких сомнений». Просто торжество логики и здравого смысла.

— Ваня, ты следишь за моими рассуждениями? — разозлилась хозяйка.

— Я весь внимание, — заявил я.

— Олеся сначала соврала, дала фальшивую рекомендацию, а затем велела позвонить «Марии Ивановне», якобы бывшей работодательнице, а на самом деле своей сестре… Ваня! Где твой телефон? Дай его сюда немедленно.

Я протянул Норе сотовый.

— Меню, звонки, — забормотала та, нажимая на кнопки, — вот! Есть! Секундочку!

Ажитированная сверх всякой меры Элеонора схватила трубку домашнего телефона и спустя минуту затрещала:

— Максим? Добрый день! Помнишь, ты просил помочь вашему сотруднику? Да, да, ему! Можешь взять деньги, он поедет на курорт. Ну что ты, фонд для того и существует, чтобы оказывать помощь. Ничего не надо! Впрочем, если уж ты так настаиваешь, у меня к тебе есть крохотная просьбочка. Выясни по номеру мобильника его хозяина, имя, фамилию, адрес по прописке. Восемь, девять ноль-три…

Конец ознакомительного фрагмента.