Мандаринка на Новый год

Дарья Волкова, 2022

Дар любви – это счастье для избранных. Всем остальным приходится путём проб и ошибок учиться этому магическому дару всю жизнь. Главная героиня попадает в эпицентр вихря невероятных, ранее не испытанных чувств и принимает их за любовь: наконец дождалась! И оказывается в цепких объятиях страсти, ввергающей ее то в огнедышащий вулкан, то в зыбкую трясину аномальных отношений. Так любить – всё равно что открыть ящик Пандоры: последствия необратимы и пути назад нет, этот путь нужно пройти до конца.

Глава шестая,

в которой на сцене появляются пироги с капустой, инструктор по рукопашному бою и еще куча разного. А заканчивается всё совсем уж неожиданно

Комната отдыха медперсонала.

— Вкусные пироги, Николай Глебович?

— Очень вкусные, Нина Гавриловна.

— Альбинка у меня такая. — Нина Гавриловна пододвигает ближе пакет с домашними пирогами. — Сама ее выучила, но она уже лучше меня тесто ставит. Вон какие получаются — пышные, мягкие.

Ник с наслаждением откусывает еще пирожок с капустой. Действительно, вкусные. И вообще — хорошо поесть, впервые за день. А то он проспал сегодня, позавтракать не успел. А потом как началось…

Нина Гавриловна Данченко, операционная сестра с тридцатилетним стажем, сидит напротив, сложив руки под внушительным бюстом, и совершенно по-матерински смотрит, как молодой хирург Николай Глебович Самойлов обедает. Хотя для нее какой он Николай Глебович? Николаша… хороший парень. Вот бы такого ее Альбине!

— Кушай, кушай! — Она забирает у него кружку. — Давай еще чаю налью.

— Спасибо. — Николай берёт еще пирожок…

— Коля, ты бы, может… — Медсестра наедине позволяет себе нарушить субординацию и обратиться к врачу на «ты» и по имени. Знает, что Николай к этому относится болезненно — как и все молодые врачи, но сейчас они одни, да и тема разговора… — Может, сходил бы с моей Альбиной куда-нибудь? В кино там или в кафе? Она у меня хорошая, знаешь, какая! Готовит вкусно, дома чистота. И вяжет сама, и шьёт. А уж хорошенькая! И за собой следит — в зал ходит тренажёрный. Я вот тебе фотографии покажу…

— Вы уже показывали! — Николай отодвигает чашку. — Альбина и правда симпатичная.

— Ну вот! — Тон Нины Гавриловны настолько торжествующий, что он мгновенно осознает всю опрометчивость своего ответа. — Вот и пригласи ее куда-нибудь! Не понравится — тогда, стало быть, не судьба. Но она у меня такая… Не может не понравиться!

Ник вздыхает. Не первый это разговор. Пироги Альбина печёт замечательные. И внешне, по крайней мере на фото — ничего вроде бы. Тоже брюнетка. Тоже? Господи, да когда же он эту из головы выбросит? В общем, всё бы ничего, если бы не мама Альбины. Нина Гавриловна — самая опытная сестра в их отделении, человек, к мнению которого прислушивается даже заведующий. Ее и Владимира Алексеевича Ник считал своими учителями. Уважал, внимательно слушал, перенимал опыт. И совершенно чётко понимал, что любой мало-мальский романчик с дочкой Нины Гавриловны поставит его профессиональные отношения с лучшей операционной сестрой отделения под удар. И еще один момент вызывал сомнения: почему такую во всех отношениях замечательную девицу еще не прибрал к рукам какой-нибудь достойный жених? Видимо, или материнский взгляд не совсем объективный, или кастинг претендентов чрезмерно суровый. Обе версии ему не очень-то нравились. Эх, главное, Нину Гавриловну не обидеть. Ценнейший специалист, а уж опыта сколько…

— Нина Гавриловна, да зачем вашей Альбине я? Вы же знаете, что я за человек… Ухаживать не умею, слов красивых говорить — тоже. На принца на белом коне… не тяну. Да и конь у меня зелёный и одноместный. И вообще от меня девчонки шарахаются.

— Вижу я, как шарахаются, — усмехается Нина Гавриловна. — Вешаются — это точнее. Не наговаривай на себя, Николай. Да и моей Альбинке не принц нужен, а нормальный парень. И тебе нужна хорошая девчонка, которая и накормит, и приласкает. Так ведь? Принцессу же не ждёшь?

— Нет, — вздохнул он. — Вообще никого не жду. Не до этого мне сейчас, Нина Гавриловна, вы понимаете?

Нина Гавриловна тоже вздыхает в ответ. Упрямый. Ну да ничего — вода камень точит. Уж больно хорош парень. Даже не парень — мужик уже, породу видно сразу. За таких держаться надо, хватать да не отпускать. Ей с высоты жизненного опыта это очевидно.

* * *

Дородная женщина в бирюзовой медицинской форме разгневанно разглядывает крошки на тумбочке.

— Нюрка, паразитка мелкая, ты опять?!

— Тётенька, пожалуйста, не надо… — Шестилетняя девочка тут же начинает всхлипывать. — Не отбирайте!

— Вот что же за бестолочь-то, а? — Дежурная медсестра резко отодвигает девочку, вынуждая ту упасть на койку. — Тебе что говорили? Вот сейчас Николаю Глебовичу все расскажу!

— Не надо, пожалуйста! Оставьте! Меня угостили!

Не слушая детские крики, медсестра выгребает всё из тумбочки, достаёт из глубин запрятанный пакет с пряниками.

— Что это, Перфилова? Что это, я тебя спрашиваю?

— Отдайте, — всхлипывает девочка. — Отдайте, это мое! Меня тётеньки угостили. Отдайте…

— Да что вы творите?! — не выдерживает одна из мам, лежащих тут же, в этой палате, со своим ребёнком. — Девочка и так сирота, из детдома. А вы ее еще и последнего лишаете. Жалко вам, что ли? Мы угостили, а вы…

— Нельзя ей! — резко поворачивается к ней медсестра. — Нельзя. Говорили же! Ни пряников, ни печенья, ничего мучного ей нельзя! Господи, ну она-то маленькая, дурочка, а вы…

— Как вам не стыдно!

— Да это вам должно быть стыдно! Вы-то взрослые люди, у вас самих дети! Всё, пойду дежурному врачу пожалуюсь!

* * *

Уже отбой, но свет не гасят.

Анечка, девочка из детдома, лежит на кровати, уткнувшись в стену, тихо плачет. Рядом, через пару коек, возмущённо обмениваются мнениями две мамаши, судачат о жестокости и душевной чёрствости медперсонала отделения.

Дверь в палату распахивается, и на пороге появляется дежурный врач Николай Глебович. Он подошёл к девочке и погладил ее по волосам.

— Анютка, скажи мне, что Галина Михайловна пошутила. И ты не лопала пряники, они у тебя просто так в тумбочке лежали.

Девочка шмыгнула носом и повернулась к доктору. Глаза у нее опухшие, заплаканные.

— Меня тётеньки угостили!

— Тётеньки — идиотки, — невозмутимо парирует доктор. — Ты же знаешь, что тебе нельзя пряники. Ну, лопала?

— Лопала. — Девочка вытерла нос ладошкой.

— Сейчас ремня всыплю.

Одна из мамочек возмущённо охает, но Аня Перфилова нисколько не пугается.

— Не всыплете.

— На спину ложись и ночнушку подними.

Девочка переворачивается на спину и привычно задирает рубашку, демонстрируя дешёвые хлопчатобумажные трусики в катышках и измазанный зелёнкой длинный безобразный шов во весь маленький детский живот. Пара уверенных движений пальцев доктора, и девочка вскрикивает:

— Ай!

— Здесь?

— Да.

— А тут?

— Да!

Врач со вздохом выпрямляется.

— Опусти рубашечку, Аня.

Доктор Самойлов выходит на середину палаты, в руках у него медицинская карта девочки. И начинает говорить — ровно, спокойно, но тут же раздражение прорывается, и он не может сдержать возмущения.

— Послушайте, у девочки спаечная кишечная непроходимость. Вы знаете, сколько раз ее оперировали? В предпоследний раз — полгода назад! В последний — пять дней назад. Ей нельзя мучного! У ребёнка жёсткая диета! А вы… Да, конечно, врачи и медсестры злые! А вы, мать вашу, добрые самаритянки! Облагодетельствовали сиротку!

Одна из мамаш возмутилась:

— Да какое вы имеете право так с нами разговаривать?

— А какое вы имеете право нарушать врачебные предписания? Да еще относительно чужого ребёнка?

— Мы не знали…

— Пи… врать мне тут не надо! Всех предупреждали! Я! Сам! Лично! А можно еще мозги включить и подумать. Может быть, девочке мучное не от природной жестокости запрещают есть? И для этого есть причины?

— Ну, извините, пожалуйста!

— Засуньте себе свои извинения знаете куда?! — Самойлов просто кипит от дурости тёток. Уже на выходе из палаты он бросает: — Курицы безмозглые!

Ночью Анечку Перфилову все-таки пришлось экстренно прооперировать.

* * *

Утром в ординаторскую зашёл заведующий детским отделением.

— Добрый день.

— Здравствуйте, Владимир Алексеевич.

— Николай Глебович, я только на работе появился, а мне на тебя уже нажаловаться успели. Что там у тебя опять с мамашами за скандал вышел?

— Благодаря этим бабам мы с Пал Палычем сегодня ночью экстренно оперировали Перфилову из двенадцатой палаты.

— Мы ж ее несколько дней назад оперировали?

— Добрые тётеньки накормили девочку пряниками.

— Бл*дь!

— А я сказал гораздо мягче!

— Николай, да что хочешь говори! Но не при пациентах! Как девочка?

— В реанимации.

— Как операция прошла?

— Как научили.

— Ладно, — вздыхает заведующий. — Я сам с ними еще поговорю. Жалобы они строчат… Но, Николай, я тебя по-хорошему прошу: держи свой темперамент в узде! Не надо говорить людям всё, что ты о них думаешь.

— А как они тогда узнают правду?

— Самойлов! Хочешь работать в медицине — умей вовремя промолчать! Понял меня?

— Понял.

* * *

Николай осматривает Ванечку Баженова.

Надя внимательно наблюдает за уверенными движениями мужских рук. Вспоминает своё изумление в первый осмотр сына — как Ник с ним обращался. Они сами с Виком первое время до ужаса боялись что-то не то сделать, когда брали ребёнка на руки. Бабушки целый месяц приезжали по очереди внука купать, пока молодые родители освоились. А Ник… В его огромных ручищах малыш казался совершенно хрупким, но что-то в спокойной неторопливости этих рук убеждало в абсолютном профессионализме их обладателя.

— Коля, ну что?

— Да всё отлично, Надюш. С богатырём нашим полный порядок. Думаю, обойдёмся без операции.

— Думаешь?

— Пока рано утверждать точно, но вполне вероятно.

— Хорошо. Ты же с работы? Голодный? Есть будешь?

— Ааа… ммм… кто готовил?

— Ну, знаешь ли! Хамить не надо! Я научилась вполне прилично готовить! За голубцы мне даже папа твёрдую четвёрку поставил.

— Ну, если Стас Саныч четвёрку поставил…

— Обойдёшься! — фыркнула Надя. — Раз такой привереда!

— Ну, пожалуйста… Накорми голодного доктора.

— Доктор вечно голодный. Пошли.

И спустя десять минут:

— Надь, а добавки можно?

— А волшебное слово?

— Пожалуйста! Очень вкусно, правда.

— То-то же, — снисходительно усмехается Надя, забирая у него тарелку. На ее лице выступает румянец довольства. Дожили — Надя Соловьёва радуется комплиментам своим голубцам!

— Вик в котором часу придёт?

Вместо Нади отвечает дверной звонок.

— А вот и он. — Надя передаёт Нику сына. — Покарауль хулигана, пока я дверь открываю.

Замок в прихожей щёлкнул, что-то негромко произнёс Вик, потом стало тихо. Ваня дотянулся до ложки и звонко стукнул по столу.

— Давай-давай, — подбодрил крестника Ник. — Зови родителей. Спорим, они там целуются?

— Завидуй молча.

Молодые родители зашли на кухню, обнявшись. Надя снова кинулась к плите, а Вик протянул другу руку для рукопожатия. Навстречу ему ответно протянулись рука Ника и ручонки Ванюши.

— Витя, руки сначала помой!

Виктор скрылся в ванной.

— Что за жизнь, — чуть позже отозвался он. — Приходишь с работы домой, а на твоей кухне, на твоём любимом месте сидит какой-то тип.

— А ты работай больше — я еще и жену твою соблазню!

Вик посмотрел на Надю, и оба прыснули от смеха.

— Бедный малыш. — Ник демонстративно погладил по головке грызущего черенок ложки крестника. — Родители у тебя со странностями.

Смех смехом, а про соблазнение он сказал в каком-то смысле правду. Учитывая сходство сестёр… Не думать!

— Чаю нальёте, хозяева?

— И даже печенье дадим.

Они пили чай и обменивались новостями. Зазвонил Надин телефон. Ваня радостно гукнул, увидев у матери в руках любимую игрушку, и был тут же сдан на руки отцу. Надя приложила телефон к уху:

— Привет, Любаш.

Ник в этот момент поднёс чашку к губам. Услышав приветствие, он тут же поставил ее на стол. И это было ошибкой, так как младший Баженов сию секунду воспользовался моментом и мгновенно опрокинул чашку с чаем на стол. Хорошо, что чай был уже не горячий. Под общее негодование Виктор вытер стол и пол. Надя ушла разговаривать в комнату.

Не успела она вернуться, как муж тут же передал ей малыша.

— Забирай хулигана, я чай допью. Ну, что там у Любы новенького? — поинтересовался Виктор.

— Да со своим очередным разобраться не может. Всё ругаются, — поморщилась Надя. — На извечную гамлетовскую тему: дать или не дать?

— Замуж ей пора.

— Пусть погуляет еще, — со знанием дела ответила Надя.

— Чую, догуляется она… — с видом закоснелого брюзги парирует Вик. — Вашу сестру надо как можно раньше окольцовывать.

— Но-но-но! Разговорчики в строю!

Вик в ответ лишь ухмыльнулся.

— А очередной — это который?

— Марк.

— Это тот тощий белобрысый хмырь, в которого Ванька плюнул?

— Ага, — хихикнула Надя. — И потом — кто бы говорил! Ты сам-то… огромный толстый брюнет, можно подумать.

— Но я и не тощий!

— Это точно. Тебя все-таки откормили за год семейной жизни, — ехидно встревает Ник.

— Да его что корми, что не корми… Не впрок.

— Всё равно этот хлыщ — противный. Какой-то скользкий тип, — упорствует Вик. — Пусть Люба его на фиг посылает. Он нашей девочки недостоин.

— Ты хуже папы! — Надя так знакомо поднимает глаза к потолку. — Мало ли что противный. Может, Любе он нравится. Не тебе с ним спать.

— Хорошо, что я уже поел. Ты как скажешь…

— Ой, какие мы впечатлительные. Вик, а ты помнишь, какой завтра день?

— Помню.

— И что?

— Букет роз?

— Нет!

— Коробка конфет?

— Я на диете!

— М-м-м… Плюшевый мишка с сердечком?

— Витя… — Он получил предупреждающий взгляд.

— Флакончик Rose Lumière?

— Укушу!

— Ладно-ладно, я понял. Позвоню маме, она завтра посидит с Ваней, а мы куда-нибудь сходим, да?

— Да! — Звонкий поцелуй в щеку.

Когда видишь чужое счастье так близко, обмануться невозможно. Они действительно счастливы, любят друг друга и счастливы. Кто бы мог подумать, что одна из сестёр Соловьёвых может сделать счастливым обыкновенного парня, вроде Вика. Или его самого.

* * *

Люба просто не знала, что делать. Как поступить.

Марк доставал ее почти ежедневно. Так дальше нельзя. Надо или послать его к чёрту и разорвать отношения. Или… или соглашаться. Потому что это уже реально даже не смешно.

Не хотелось ничего делать. Почему ее все не могут оставить в покое? Почему всё в этой жизни происходит у нее не так, как надо, неправильно, наперекосяк?

Марк поставил ей завуалированный ультиматум. Очередная пафосная дата — День всех влюблённых. На Новый год не вышло, так вот теперь у него новая идея фикс. И она согласилась. По одной-единственной причине. Потому что ей пришла в голову странная мысль, что если она пошлёт Марка подальше, то это будет вроде бы как из-за Ника. Нет уж, такой чести Звероящер недостоин!

И вот теперь они будут отмечать День всех влюблённых у Марка дома. Понятное дело, что это только повод для того, чтобы наконец-то затащить ее в постель. Исключительно из вредности она утром надела самое скромное белье, которое нашла в шкафу. Эх, жаль, нет у нее в гардеробе таких тёплых байковых панталон до колена, желательно отвратительного розового цвета. Вот это был бы сюрприз дорогому Марку! Люба посмотрела на себя в зеркало и отвернулась. При мысли, что он будет вот так же смотреть на нее в одном белье, а потом и вовсе без — передёрнуло. Почему мысли об интимной близости с одним вызывают отвращение, а с другим… С другим вообще какая-то непонятная хрень!

Второй раз боль была почти терпимой. Но зачем она вообще — эта боль? Несправедливо. Потому что до определенного момента ей с ним было хорошо. Даже очень… хорошо. И однозначно хотелось большего. Только вот это большее и во второй раз обернулась болью. Странная эта штука — секс. Странная и непонятная. И хорошо, и больно одновременно. Хотя, возможно, дело действительно… в крупногабаритности звероящера. С Марком всё будет иначе. Люба зажмурилась и негромко застонала. У кого бы спросить… Кто бы научил ее, как вытерпеть близость мужчины, который вызывает такое отвращение? И отказаться она уже не может. Потому что… потому что Звероящер недостоин такого — чтобы из-за него отказывались! Он не должен быть единственным. Больно много чести ему!

* * *

Она сказала: «Не звони мне!» А он и не будет. Но просто так он это оставить уже не может. Какого-то дьявола он не может оставить это всё так. Так… неправильно! И Марк там этот… ну-ну…

Люба вышла из здания, где находилась ее работа, под руку с каким-то типом, держа огромный букет красных роз. Красивая. Улыбающаяся. С другим. Он шагнул вперёд, даже не думая, что скажет. Просто, чтобы…

— Привет.

— Николай? — У нее абсолютно чужое выражение лица, и тон такой церемонный, будто они едва знакомы. Забыла, как голая лежала под ним? — Какими судьбами?

— Вы кто, простите? — пыжится тип рядом.

— Инструктор по рукопашному бою. — Ник в одно движение оттирает типа от Любы. — Любовь Станиславовна, вы забыли, что у нас сегодня урок?

— Колька, ты охренел? — С нее махом слетела вся ее напускная церемонность и холодность. — Какой урок?

— Третий бесплатный. — Он забрал у нее букет и всучил в руки оторопевшего от его натиска хмыря.

— Какие уроки? О чем вообще речь? — негодует тип. — Любушка, объясни мне, что происходит?

Хрен тебе, а не Любушка!

— У Любови Станиславовны сегодня по плану урок самообороны. Отменить невозможно. Всё заранее согласовано, не так ли, Любовь Станиславовна?

— Коля… — У нее совершенно потрясённый взгляд. — Ты пьяный?

— Я не пью. У меня режим. Всё, не будем терять время. — Он схватил ее за руку, кивнул хмырю. — Всего наилучшего.

— Эй, погодите! Люба!

— Или ты идёшь со мной сама… — Он наклонился к ее уху. — Или я унесу тебя на руках. Предварительно сунув этого типа башкой в сугроб.

— Ты… ты… ты… — Она совершенно не находит слов для хоть сколько-нибудь связного ответа.

— Всё, время не ждёт!

Она едва успевает перебирать ногами, Ник ее буквально тащит. А Марк так и остался стоять на месте, удовлетворившись ее невнятным: «Ах, да, урок… Я и забыла». И кто Марк после этого? Не мужик точно! Один размазня, другой звероящер! Вот за что ей это?

— Ты мне так руку выдернешь!

— Извини. — Он не разжимает ладонь. — А мы и пришли, собственно.

— Куда?

— К машине.

И тут она начинает хохотать. До слёз. Нервное напряжение отпускает, наверное. И, несмотря на возмутительное неандертальское поведение Кольки, отчего-то вдруг становится легко и хорошо. Она не хотела этого, не хотела. А он пришёл и спас ее. Принц Звероящер на красном Daewoo Matiz. Люба снова, едва успокоившись, начинает уже сдавленно хихикать.

— Чего ты ржёшь? — Тон у него вроде бы как обиженный, а глаза улыбаются.

— Ой, спасибо-о… насмеши-ил… — Она аккуратно убирает выступившие в уголках глаз слезы. — У тебя ноги из-под днища не торчат? Чем ты думал, когда такую машину выбирал?

— Она не моя. Варькина. Хотя, вообще-то, нам родители одну на двоих машину обещали купить. — Он пиликнул сигналкой. — А потом… В общем, на тот момент, когда они собрались машину брать, я лежал в больнице под капельницей. И Варвар выбрала, как обычно… лучший вариант для нас обоих. «Коля, ну ты же знаешь — я боюсь больших машин!» — весьма удачно передразнил он сестру. — А то, что я в маленькие не влезаю, об этом она не подумала. А отец сказал, что это мои проблемы, что у меня есть мотоцикл, а гараж не резиновый, и вообще… В общем, вот такая история с этой машиной, — невесело заключил он.

Люба вдруг перестала смеяться. Кое-что в его словах зацепило ее, и конкретно.

— Под капельницей? А… зачем? Почему? В смысле, я не знала, что у тебя что-то серьёзное было со здоровьем.

— Да так, ерунда, — отмахнулся он. — Садись в машину.

— Нет.

— Люба…

— Ты первый. — Она демонстративно убрала руки в карманы шубки. — Хочу посмотреть на это шоу.

Ник не выдержал и улыбнулся.

— Твоё право. Если верить Варьке, — тут он вздохнул, — это действительно смешно.

Садился он в машину спиной вперёд. Потом наклонил голову, и лишь затем втянул в машину свои длинные ноги.

— Эй, шеф, — Люба наклонилась, заглядывая в машину. — А там для пассажира вообще-то место еще есть?

— Садись, давай, — усмехнулся Ник. — Счётчик включён.

— Ну, и куда мы едем?

— Ко мне домой.

— Чай пить? — съехидничала она.

— Вроде того.

— Слушай, ты, инструктор… по рукопашному бою! Ты, между прочим, сорвал мне свидание! С моим постоянным молодым человеком!

— Угу. С постоянным молодым человеком. Странные у вас отношения, скажу я тебе. Учитывая… хм… ряд обстоятельств.

— Не твое дело! Между прочим, мы планировали сегодня… — Тут она краснеет, понимая, что сказала явно лишнее.

— А до сегодняшнего дня вы что… не?

— Самойлов!

— У вас было что-то или нет?

— А с чего ты взял, что у тебя есть право задавать мне такие вопросы? — Она снова заводится. Какие-то американские горки с настроением в последние полчаса — то злость, то смех.

— Нет у меня такого права, — ровно соглашается Ник, не отрывая взгляд от дороги. — Так было или не было?

Она молчит какое-то время. А потом почти прошептала:

— Нет. Не было. После тебя никого не было. И вообще — не было…

Он отвернулся к окошку — сдержать довольную улыбку невозможно.

— Но учти! Это еще ничего не значит! И не мечтай — я не собираюсь больше… потакать твоим капризам! Если ты думаешь, что тебе стоит только щёлкнуть пальцами и я тут же…

— Тут же что?

— Тут же брошусь к тебе в постель! И не рассчитывай! И вообще… — У нее внезапно заканчиваются слова.

— Зачем ты тогда со мной едешь?

Вопрос кажется настолько неприкрыто издевательским, что Люба задохнулась от возмущения.

— Знаешь, что?! Не знаю, что ты там себе вообразил, но ты мне противен! Я не хочу тебя, понял? Останови машину! Немедленно!

Удивительно, но малолитражка тут же резко принимает вправо, прижимается к обочине. Но открыть дверцу Люба не успевает — он обхватывает ее лицо, а губами запечатывает рот. Вот и продолжай дискуссию в таком невыгодном положении!

Она попыталась отпихнуть его, вырваться. Но он держал ее, словно в тисках. Сопротивление было сломлено и спустя минуту салон огласил первый тихий стон. Делай это, да, вот так! Ты знаешь, как мне нравится…

— А теперь… — Он все-таки оторвался от ее губ, но дыхание тяжёлое. — Скажи еще разок… — Он буквально рычит. — Скажи, что я тебе противен и ты меня не хочешь!

— Скотина!

— А ты-то как меня бесишь!

— Звероящер!

— Стерва!

Красная малолитражка резко, с пробуксовкой колёс, трогается с места, вливаясь в поток машин.

Щёлкнул замок. Дверь распахнулась. Они вошли в квартиру. Николай зажёг свет в прихожей, помог Любе снять шубку.

Она нарушила затянувшееся молчание:

— Кем ты меня считаешь? Своей личной игрушкой? Ты полагаешь, что если ты… ты стал у меня первым, то теперь я обязана быть только с тобой, исполнять твои прихоти? Разве ты имеешь право так вот врываться в мою жизнь, хватать и тащить куда-то, лишь потому, что тебе… тебе приспичило? Я только этого достойна в твоих глазах? Знаешь, я такого от тебя не ожидала. Если бы я знала, что ты будешь так со мной обращаться, я бы никогда… Не думала я, что всё выйдет именно так! — Она выпалила это зло, на нерве, заводя себя, но отчего-то не вышло выдержать этот тон и последние слова прозвучали горько и обиженно.

Ник не знает, что сказать, стоит, словно нашкодивший школьник перед распекавшей его учительницей.

Люба тоже молчит. Молчание затянулось. И тут Николай прижимает ее к себе и шепчет на ушко:

— Нет. Всё не так, как ты говоришь.

— А как?

— Вот так…

Первый нежный поцелуй приходится в висок. А потом в щёки, закрытые глаза, кончик носа и, наконец-то, в губы. Нежно и томительно неторопливо. Он шепчет между поцелуями, как наговор, как заклинание: «Вот так… Вот так…» Вот так. И сопротивляться этой магии совершенно невозможно.

* * *

Он выложился на двести процентов. Прислушиваясь к каждому ее вздоху. Не сводя взгляда с лица. Замечая малейшую дрожь тела. Не позволяя себе, думая лишь о ней, только о ней. И отпустил себя ровно тогда, когда почувствовал, какая она мягкая и расслабленная в его руках. И не только в руках — там, где соединились их тела, она тоже перестала болезненно сжиматься, доверившись ему. И нет и следа слез на лице, и ее бедра так мягко подаются ему навстречу. Вот тогда он себя отпустил. Воздержание длиной в несколько месяцев, их с Любой два предыдущих раза, во время которых он только заводился как сумасшедший вхолостую… В общем, оргазм его накрыл как хорошая волна: ослепил и оглушил. Таких ярких и сильных ощущений он и припомнить не смог — потом, когда способность соображать вернулась. А сначала просто лежал рядом и дышал, как выброшенная на берег рыба. Было нереально хорошо, и в тот момент ничего не хотелось. Вообще. Но потом он всё же собрался с мыслями.

— Ты как?

— Нормально. — Она ответила ровно, глядя в потолок.

— Нормально и… — Ник поворачивается всем телом к ней, подперев голову рукой.

— И не больно. — Всё тот же взгляд в потолок.

— Не больно — и всё?

— Ну… — Она склоняет голову набок, прижимаясь к плечу щекой, будто с этой точки ракурс лучше. — В конце стало даже… немного приятно.

— Капец. — Он со стоном откидывается обратно на подушку. — Вот сейчас у меня образуется комплекс неполноценности размером с Гренландию!

— Почему?

Он все-таки умудрился оторвать ее от созерцания потолка.

— Потому что это самый большой в мире остров!

— Молодец! Садись, пять тебе по географии. А комплекс неполноценности-то тебе зачем?

— И без него бы прекрасно обошёлся.

— Ну и?..

— Я лежу в постели с самой красивой девушкой, которую только видел в своей жизни. У нас только что был секс. И единственное, что она почувствовала со мной — это «в конце стало немного приятно». Кто я после этого? Лузер!

— Ну, извини, — невесело усмехается Люба. — Что ж делать… если я такая… невосприимчивая. Фригидная, видимо, — блеснула она познаниями. — Не зря же до таких лет… хм… в девках засиделась.

— Люб, ты несёшь бред.

— Угу. А ты с Гренландией — образец адекватности.

Она снова переключает внимание на потолок.

Похоже, выбор у него очень простой. Или смириться с этим взглядом в потолок и «невосприимчивостью». Или попытаться шугануть своих тараканов. Ник вздохнул. Нет ничего труднее, чем бороться с собственными комплексами. Живучи, сволочи.