Мандаринка на Новый год

Дарья Волкова, 2022

Дар любви – это счастье для избранных. Всем остальным приходится путём проб и ошибок учиться этому магическому дару всю жизнь. Главная героиня попадает в эпицентр вихря невероятных, ранее не испытанных чувств и принимает их за любовь: наконец дождалась! И оказывается в цепких объятиях страсти, ввергающей ее то в огнедышащий вулкан, то в зыбкую трясину аномальных отношений. Так любить – всё равно что открыть ящик Пандоры: последствия необратимы и пути назад нет, этот путь нужно пройти до конца.

Глава седьмая,

посвящённая обоюдному сеансу психотерапии и его последствиям

Нет, он мог, в принципе. Когда опаздывал утром, мог за Варькой допить кофе из ее кружки. Или промокнуть лицо полотенцем, которым недавно пользовался после бритья отец. И даже особых неприятных ощущений не испытывал. Ведь это все-таки свои люди. Семья. Но в целом одного непреложного факта это не отменяло. Ник Самойлов был довольно брезглив. «Патологически брезглив», — утверждал отец. «Он просто очень чистоплотный мальчик», — так пыталась оправдать его мать. Они оба были правы. Ник действительно очень щепетильно относился к вопросу гигиены. В первую очередь, своей собственной. А что касается других… Он и в самом деле брезглив, что уж тут поделаешь. Причём на работе это никак не сказывалось. Во-первых, там строгие санитарные нормы. А во-вторых… Это же дети, и они имеют право, и они, в конце концов, болеют, и именно поэтому… С взрослыми всё обстояло иначе.

Такая классная штука, как секс, заставила его пересмотреть свои гигиенические требования к другим. Пришлось, потому что секс — слишком хорошая вещь, чтобы отказываться от нее из-за каких-то внутренних заморочек. Но некоторые табу у него укоренились под черепной коробкой прочно. Ему нравились поцелуи. Ему нравилась женская грудь — он вообще в девушках больше всего ценил именно красивую грудь и с удовольствием отдавал ей должное, если она того стоила — руками и даже губами и языком. Но к области женских… как он сам тогда сказал Любе, «хм… гениталий» он предпочитал прикасаться исключительно предназначенной для этого частью собственного тела. Непременно облачённой в средство защиты. Только так. Глубокий петтинг и оральный секс были его персональными табу. Он просто не мог. Знал это точно — что не сможет прикоснуться к другому человеку… к девушке… там. Ртом. Губами, языком — точно не сможет. Потому что он патологический, видимо, отец прав. Впрочем, ради справедливости стоит сказать, что сам он с удовольствием отдавался в умелые и ласковые женские руки и губы. Не настаивал, но если партнёрша хочет, то почему нет? Но сам… Нет. Нет. Нет! Намёки игнорировал, на прямые просьбы отвечал решительным отказом. Обычно особых обид и недопонимания это не вызывало. А вот сейчас… сейчас, похоже, он просто обязан сделать это.

— Ник, у тебя такое выражение лица… Ты теорему Ферма в уме решаешь? Или просто в туалет хочешь, но стесняешься сказать?

— Я не из стеснительных, — буркнул он. — И в туалет не хочу.

— А что тогда?

— Поцеловать тебя хочу.

— Слушай… — начала она нерешительно. — Я больше не хочу. Сегодня. Правда. Не принимай на свой счёт, но…

— Помолчи, а? Пожалуйста… — Он легко прихватил зубами ее нижнюю губу. — Помолчи.

Он собирался с духом долго. Потом вдруг вспомнил, что уже трогал ее там. В первый раз. Но тогда он просто обязан был… хоть как-то ее подготовить. Растянуть. И сделал это, даже не раздумывая. Ник вздрогнул от этого воспоминания. А ведь неприятно не было! Совсем. Даже, скорее, наоборот.

Его рука двинулась от груди, которую он только что с искренним удовольствием ласкал под аккомпанемент ее стонов, вниз по животу. Пальцы замерли все-таки, у самого начала тонкой полоски волос. Но потом… он всё же решился.

— Ник, не надо. — Голос у Любы жалобный. — Пожалуйста, не надо…

Нет, мало того, что ему приходится с собой бороться, так и она ему еще сопротивляется!

— Пожалуйста. — Он вернул Любе ее же слово. Нажал пальцами чуть сильнее. — Пожалуйста.

Она совсем жалобно всхлипнула. И впустила его.

Узкая линия коротко подстриженных волос, наверное тёмных — он не смотрел. Гладкая кожа по обе стороны от нее. А потом — только гладкая кожа. Влажная, тёплая. Люба еще раз всхлипнула и попробовала свести ноги, но он уже не позволил. Чёрта с два! Раз он зашёл так далеко. Во всех смыслах. И зайдёт еще дальше. Обязан. Отступать уже, пропади всё пропадом, поздно!

В голове вдруг всплыли лекции по гинекологии на пятом курсе, на которых они ржали как идиоты и подкалывали девчонок-сокурсниц. Даже картинки соответствующие всплыли перед глазами. И названия. Латинские, по какому-то капризу памяти! Вот это labia majora pudendi. Двинул дальше пальцами… потом должны быть labia minora pudendi. Оказывается, не так уж и страшно. Особенно если воспринимать это как учебное пособие по анатомии женского тела. И в Любиной чистоплотности он отчего-то не сомневался. И еще странным образом помогало осознание того факта, что до него никто там не… что только он там… что это только для него и… Мысли стали путаться, он еще чуть-чуть шевельнул пальцами, Люба вздрогнула и…

Это всё оказалось чистым враньём и не имеющими под собой никаких оснований мужскими байками. Что клитор найти трудно. Чего там искать? Вот же он — невозможно не заметить упругую влажную выпуклость под пальцами, как раз там, где и положено быть. Не думая толком, что делает, он погладил тихонько, и тут Люба совсем громко всхлипнула, изогнулась и выдохнула: «Да-а-а…» Именно в этот момент у него начисто вымело из головы всю латынь вместе с анатомическими пособиями. И заодно сорвало крышу.

Единственным его пособием стали ее стоны и всхлипы, перемежающиеся редкими словами: протяжное «да-а», хриплое «вот так», требовательное «сильнее!». И лёгкие движения бёдрами навстречу его руке. И ее тонкие пальцы, сминающие простыню. Закрытые глаза, прикушенная нижняя губа, бисеринки пота над верхней. Редкие судороги, искажающие лицо. В какой-то момент он вдруг понял, что ему всего этого катастрофически мало. И сделал то, на что, как он полагал, неспособен — физически и психологически. Сделал это совершенно добровольно, легко. И с огромным удовольствием.

Ее пальцы переместились на его затылок, его — на ее соски, чуть сжав. А дальше… дальше всё случилось так быстро, что он не сразу осознал, что произошло с Любой. И что он явился причиной этому.

Она вздрагивала долго, всё никак не могла успокоиться. А он лежал, прижимаясь щекой к ее животу — ошарашенный, опустошённый, не верящий еще до конца в произошедшее. Ни капли не жалеющий о том, что сделал. И осознавший вдруг, что только что у него было самое яркое сексуальное переживание — после собственной потери невинности, наверное. Да он, в каком-то смысле, еще раз сейчас лишился невинности. И это было круто. Это было просто офигенно!

— Люб… — Он наконец-то подтянулся к ней наверх, попутно совершенно с другим чувством оглядев ее тело. С чувством триумфатора и хозяина. — Ты… тебе же было хорошо, да?

Теперь она смотрит в стену. Да что ж за наваждение-то такое! Чувство триумфа как-то поблекло.

— Да, — тихо сказала она, не поворачивая к нему лица.

— Ты… — Он упрямо хочет услышать это от нее! Имеет право! Заработал. Да просто хочет, чтобы она это сказала. — Ты кончила?

— А что, так непонятно?

— Ну…

— Я должна обязательно это сказать?

Он начинает раздражаться. Что, это только для него, после всех его страхов и борьбы с собственными тараканами, все было ТАК? Только у него крышу сорвало?

— Я бы хотел услышать. Между прочим, я делал это первый раз в жизни! И… Например, я, когда делаю какую-то операцию в первый раз, вместе с Владимиром Алексеевичем… Вот, недавно делали — фундопликацию по Ниссену… Так он мне обязательно разбор устраивает — что так, что не так, на что обратить внимание. Вот.

У нее начинают дрожать плечи.

— Разбор, значит, нужен… Скажи мне, Ник… — Она там, похоже, давится от смеха. — Врачи все такие потешные в постели? Или это ты один такой уникум?

— Понятия не имею, — отвечает он совсем обиженно.

А она, всё еще посмеиваясь, наконец-то поворачивается к нему. Улыбающаяся, с румянцем на щеках, с прилипшей ко лбу темной прядочкой. Невероятно красивая. И вдруг порывисто прижимается к нему всем телом, прячет лицо ему в шею и сбивчивым шёпотом на ухо:

— Очень, Ник. Очень хорошо было. Никогда так… Тоже в первый раз и… Спасибо.

От ее слов в груди становится тепло, даже горячо. Так, будто там распустилось маленькое персональное солнце. Он поворачивает голову, чтобы найти губами изящное ушко.

— Еще позволишь мне… так?

— Да, — отвечает она всё так же тихо, смущённо, но уверенно. — Только не сейчас, наверное. Хорошо?

— Хорошо. А можно, я сам тогда еще раз?..

Вместо ответа Люба целует его в шею и плотнее прижимается бёдрами. Боже мой… Черт побери… Как же с ней офигенно!

* * *

Часам к восьми вечера следующего дня до него наконец-то дошло, что она ему не позвонит сама. Мало ли что он тоже привык, что обычно ему первому перезванивали. А не перезвонили — ну так и не больно надо. Но это же Люба Соловьёва! Хрен она позвонит сама первая. А ему хотелось слышать ее. И видеть. И просто — хотелось. Весь день одёргивал себя, заставляя сосредоточиться на работе.

Еще два часа он обламывал собственную гордость. А потом не выдержал и позвонил. Занято. Через пару минут — снова занято. Через пять минут — всё еще короткие гудки. С кем можно столько трепаться по телефону? Она взяла трубку только ближе к одиннадцати.

— Привет.

— С кем так долго по телефону разговаривала?

Люба не торопилась с ответом. Он чертыхнулся про себя.

— С Марком, — наконец-то соизволила ответить она.

— Ну и как? Наворковалась? — Да что он несёт? Но остановиться не может — что-то вдруг стало остро жечь внутри.

— На х*р посылала.

Теперь замолчал он. Если Люба… Люба!.. С ее литературным образованием и редакторской должностью позволяет себе так выражаться… Он, конечно, рад это слышать, что уж перед собой-то притворяться, но, похоже, этот урод ее достал.

— Чего так долго? С первого раза не понял?

— Угу. И со второго.

— Бедняжка.

— Марк?

— Ты!

Она мягко рассмеялась. Он улыбнулся, устраивая удобнее голову на подушке.

— Ну, если что — я тебя в этом решении всецело одобряю и поддерживаю.

Конец ознакомительного фрагмента.