Дольше, чем смерть

Дара Преображенская

Лена живёт в маленьком провинциальном городке Новочеркасске со своими родителями. Она даже не подозревает о том, что является их приёмной дочерью. Правда открывается только после гибели родителей в автокатастрофе. Поиск настоящих родителей приводит её в Саратов, где она узнаёт историю своей предыдущей семьи. Пройдя через смерть, она понимает, что её душа переселилась из тела Марины, погибшей дочери Серебряковых в тело новорожденной девочки.

Глава 2

«Похороны»

…..Когда ты помнишь человека живым, знаешь его привычки, взгляды; когда ты общался с ним длительное время, он приходился тебе близким, самым близким на Земле….а потом вдруг ты видишь его мёртвое безжизненное тело, лишённое чувств и эмоций, тебя охватывает странное ощущение.

Ты почему-то думаешь, что на самом деле в сущности своей никогда не знал по-настоящему этого человека.

Меня долго успокаивали, прежде чем я вошла в помещение, где лежали тела моих родителей, и это на фоне выпитых таблеток антидепрессантов.

Со мной вместе был Орлов, который в последний момент перед поездкой в морг заставил меня выпить стопку водки.

Я попросила ещё, но Орлов мне запретил.

— Хватит, Ленок! Много вредно.

— Я не могу поехать туда.

Меня шатало и трясло.

— Возьми себя в руки, ты должна.

У него вдруг стало серьёзным лицо, и его непонятного цвета выразительные глаза посмотрели на меня как-то пронизывающе.

— Ты даже не представляешь себе, как мне был дорог Иван.

— Дорог…., — я пробормотала это почти бездумно.

Мой мозг с момента звонка лишь фиксировал всё происходящее вокруг, которое я не вполне осознавала.

— Да, дорог. Он, по крайней мере, понимал моё творчество.

Поскольку Орлов уже выпил изрядную долю шампанского, он нанял такси.

Светка Крабова увязалась за нами, сказав, что она в случае чего сможет поддержать меня. Я не возражала, потому что мне уже было всё равно.

— Ты сильная, Лена. Ты сможешь пройти через это испытание, — сказал Орлов уже на подходе к моргу, — А знаешь, что сказал один мудрый философ по этому поводу?

Я покачала головой:

— Нет, не знаю, Орлов. И потом, что это был за философ?

— Конфуций. Он был китайцем.

Стараясь ухватиться за эту мимолётную фразу, как будто я хотела всё это время удержаться на плаву, на одном дыхании, я спросила:

— Валяй своё мудрое изречение Орлов!

Он сказал:

«…Будь счастлив,

даже если ты в скорби и в горе,

ибо испытывать счастье

в любых жизненных обстоятельствах,

это — настоящее искусство,

проявление мудрости и милосердия

по отношению к себе и к жизни…»

— Конфуций…, — повторила я, — С позиций высоты своей мудрости, похоже, ему было трудно спуститься до обыденной жизни простых смертных.

— Я бы не стал делать таких поспешных выводов по отношению к Конфуцию. Его уважали в своё время.

Я пожала плечами:

— Возможно, я запомню эти слова. Но сейчас, к сожалению, они вряд ли чем смогут мне помочь.

Мне ничего не оставалось, как открыть дверь и войти в эту «ужасную комнату».

Я обратила внимание на то, что здесь было мало света. Он отражался тусклыми бликами от кафельного пола, стен, потолка.

Всё дальнейшее происходило как во сне, потому что я ничего не соображала. Мне хотелось, как можно скорее сбежать отсюда куда-нибудь, сжаться в комочек и рыдать, рыдать, рыдать.

Но, как говорил Орлов, уже изрядно подвыпивший, мне нужно было во что бы то ни стало пройти «через это».

На пороге нас встретил человек в милицейской форме, поверх которой был накинут халат.

Он поздоровался и представился нам:

— Звонарёв Алексей Степанович.

У него были тёмно-рыжие, почти каштановые волосы, строго и аккуратно зачёсанные назад, бледное лицо, на котором выделялись два серых внимательно смотрящих на собеседника глаза.

«Наверное, профессиональное чутьё», — невольно подумала я.

И только после такого знакомства я заметила, что «кафельная комната» состоит из двух связанных друг с другом помещений.

Здесь же находились стеклянные шкафы с какими-то цилиндрическими бутылями, в которых плавали заформалированные заспиртованные образцы человеческих органов.

«Хорошо, что я не поступила в медицинский, как Юлька и Катька Воронец, — снова подумала я, — человеческий организм изнутри представляет собой не очень-то приятное зрелище. Лучше уж копаться в человеческих отношениях, чем в кусках плоти».

Здесь же на столе я заметила несколько микроскопов, часть из них были накрыты чехлами, чтобы не запылились, хотя пыли здесь не было совсем.

Пахло формалином и ещё чем-то отвратительным. Дверь во второе помещение открылась, и к нам вышел уже немолодой мужчина в белом халате.

Его русые волосы уже давно были посеребрены сединой, лицо имело желтоватый оттенок, видимо, от длительной работы, отсутствия личной жизни и удовольствий.

Во всяком случае, это были лишь мои предположения.

— Здравствуйте, — произнёс мужчина, вышедший к нам навстречу, — Как Вы уже наверное поняли, я — Черенёв Валентин Борисович — ведущий судмедэксперт города Новочеркасска, а Вы….

— Серебрякова Елена Ивановна, — представилась я.

— Как я понял, Вы приходитесь дочерью погибшим.

— Да, совершенно верно.

— Я, конечно, выражаю Вам глубокое сочувствие, но….

— Ведите меня, я понимаю, всё понимаю….

Он осторожно открыл дверь и вошёл первым, за ним я и Орлов со Светкой.

…..Они лежали на сдвоенных высоких железных «кушетках». Как я узнала позже, это были специальные столы для вскрытия.

Одежда на отце и матери была забрызгана кровью, которая уже приобрела коричневый оттенок.

Они были бледными, слишком бледными, и, слава богу, их тела не были изувечены, по крайней, мере, при первом мимолётном взгляде. Они словно спали, только мамины белокурые волосы слегка растрепались, выбились из-под меховой шапки, чтобы лечь на стройные плечи.

Я отвернулась, прижалась к Орлову.

Я интуитивно искала его поддержки, потому что ещё немного, и я бы могла грохнуться в обморок. Вспоминая всё это спустя много лет, мне порой начинает казаться, уж лучше бы я упала в тот день в обморок, потому что моя нервная система была перегружена.

Я порой завидую тем людям, которые с лёгкостью падают в обмороки. Таким образом, они как бы забывают обо всём, они выживают так, как могут.

Но я не упала в обморок.

К тому же Владимир Орлов, отличный талантливый художник и друг моего отца, крепко держал меня в вертикальном положении.

— Простите, госпожа Серебрякова, — услышала я голос судмедэксперта.

— Да, — я обернулась.

Он протягивал мне какую-то бумагу и ручку.

— Вы должны расписаться в том, что Вами опознаны тела Ваших родителей.

— Расписаться? Где?

— Вот здесь.

Черенёв указал мне на галочку.

— Здесь, пожалуйста.

Я черкнула, поставив закорючку.

— Скажите, а их будут вскрывать?

— Нет, если вы напишете заявление, что являетесь их самой близкой родственницей, и что вы против вскрытия.

— Хорошо, я напишу.

— Тогда пройдёмте со мной. Дело в том, что у нас имеются готовые бланки таких заявлений. Вам нужно лишь проставить свои данные.

Мы прошли с ним во второе (а точнее, в первое помещение). Черенёв, как гостеприимный хозяин, усадил меня за стол, порылся в каких-то папках и вытащил лист бумаги. Положил его прямо передо мной.

— А ручка? — спросила я.

— Вот, пожалуйста.

Он протянул мне шариковую ручку. Я начала заполнять заявление, мутная пелена слёз всё ещё стояла в моих глазах, поэтому приходилось постоянно протирать их.

— Здесь требуются мои паспортные данные.

— Но ведь паспорт у Вас с собой, — сказал Черенёв, — Вы уже показывали его сотруднику милиции.

— Конечно. Но я ничего не вижу, всё расплывается.

Светочка вовремя подплыла ко мне.

— Давай я попробую, а ты только в конце распишешься.

— Спасибо.

Я с благодарностью уставилась на Светку. Она кротко улыбнулась мне и села заполнять заявление.

— Хотите чаю, — услышала я голос судмедэксперта.

— Не….не знаю.

Меня знобило, возможно, потому что в морге было прохладно.

— Вам определённо сейчас нужен чай, и я не приму от вас никаких возражений, госпожа Серебрякова.

Черенёв налил в стакан заварку, кипяток, потому что вода в чайнике уже давно успела закипеть.

— Вам сколько сахара?

— Что?

— Сколько вам добавить сахара в чай?

— Мне всё равно…..три….да, три чайные ложки.

Он размешал сахар в стакане с чаем и протянул его мне.

— Держите, это как-то поддержит Вас.

— Поддержит?

— Успокоит что ли, снимет стресс.

Я отпила несколько глотков и сразу же почувствовала прилив сил. Но это был лишь временный эффект, я отлично понимала это.

— Скажите…., а когда их можно будет забрать?

— Завтра утром.

— Почему завтра?

— Ещё придут сотрудники следствия, выяснят до конца, ну, я имею в виду, как произошла авария.

— Значит, они будут разговаривать с водителем того Камаза?

Черенёв кивнул:

— Да. Но это уже их дела.

Черенёв подошёл к одному из белых деревянных шкафов, открыл его и взял тарелку с печеньем, поставил её на стол.

— Угощайтесь.

— Спасибо, что-то не хочется.

Однако я откусила немного от печенья. Это было шоколадное печенье.

— Спасибо, вкусно.

Орлов ходил по помещению, почёсывая и гладя свой подбородок.

— М-да, всё это так неожиданно. Я тут недавно начал рисовать одну картину. Иван обещал оценить и дать свою рецензию…..

Орлов остановился на полуслове.

— Ах, да, прости меня, я не подумал. Зайди ко мне на днях, я покажу тебе своё начинание.

— Хорошо, я обязательно зайду. Мне, впрочем, интересно.

— А можно, я тоже зайду посмотреть? — спросила Светка, — Говорят, ты классно рисуешь. Мне хочется посмотреть, как ты работаешь. Никогда не видела настоящего художника за работой.

Орлов улыбнулся, хотя улыбка далась ему с большим трудом.

— Для Вас всё, что угодно, Светочка.

…..Дни до похорон я старалась быть в заботах. Приехали родственники, которых я до сего времени мало знала и почти никогда не видела: двоюродные, троюродные сёстры с мужьями. Мне казалось, как наша квартира могла вместить такое количество народа. Да и потом, всё время кто-то путался под ногами. Они были заняты уборкой, приготовлением поминального стола, хотя позже было решено, что поминальный ужин лучше заказать в кафе, так как мои родители были известными в Новочеркасске людьми.

Раньше мой отец занимал должность главы администрации нашего города, а мама была его секретарём, а позже общественным деятелем, основательницей «Фонда помощи неимущим гражданам Новочеркасска».

По почте приходили соболезнования от каких-то совсем незнакомых мне людей. Я их почти не читала.

В последний день перед похоронами я провела вместе с Юлькой и Катькой Воронец, чтобы хоть как-то отвлечься.

Мать близняшек Софья Александровна отнеслась ко мне с предельным сочувствием.

По случаю моего пребывания у них она испекла пирог с яблоками и горячим поставила его на стол.

Яблочный аромат гулял по всей квартире, но я почти не обращала на это внимания. Вокруг были скорбь, горе, безнадёжность от которых никак невозможно было избавиться все эти дни.

…..Похороны проходили в довольно скромной обстановке. Я старалась держаться вместе со своими друзьями, потому что мне претили все эти высокопоставленные чиновники с их напыщенностью и высокомерием. А уж тем более я старалась не слишком часто мелькать перед родственниками. Каждый из них, я это чувствовала, мечтал что-нибудь «отщипнуть» от родительского наследства.

Я никогда в сущности не интересовалась этим, однако я слышала, что мои родители на самом деле были состоятельными людьми.

Выступал мэр нашего города. Он приехал вместе с членами администрации на своих шикарных «мерсах», «БМВ», «вольксвагенах», которые были оставлены за оградой кладбища; вокруг них расхаживала охрана — огромные лысые парни в чёрном с такими же огромными кулачищами и тупыми ничего не выражавшими взглядами.

Я видела, как жестикулировал мэр, словно хотел убедить остальных в своей речи. В конце её он выразил надежду в том, что многие из присутствующих здесь, будут голосовать за его кандидатуру на предстоящих выборах, а также в том, что электорат непременно поддержит его партию «Единая Россия».

Затем он уехал вместе со своей свитой и чиновниками, пообещав, что постарается прибыть на поминальный ужин.

Я видела множество венков от каждой общественной организации нашего города. В основном, это были белые розы, закрученные чёрной лентой. Я по очереди читала надписи на траурных лентах.

«Мы помним и всегда будем помнить вас», «Прощайте, город Новочеркасск никогда не забудет вас, ибо вы были его гордостью» и т. д. и т. д. и т. д.

Сюда также прибыли представители от городского театра, потому что мама жертвовала приличные суммы на его содержание. Я узнала директора, главрежа и ведущую актрису Аллочку. Она была настоящей примой, и мама часто приглашала её к нам в гости.

Вместе они проводили вечера, беседовали об искусстве.

Аллочка была уже стареющей дамой, возможно, сорока или сорока пяти лет, у неё были пышные кудрявые волосы, и своей причёской она чем-то напоминала пуделя. Но я хорошо к ней относилась, потому что она была на самом деле очень талантлива.

— У тебя великолепный голос, — говорила Аллочка, частенько обращаясь ко мне, — ты могла бы сделать отличную карьеру певицы. Не желаешь?

— Нет, — отвечала я, — моё призвание — журналистика.

— Понимаю, — Аллочка грустно качала головой и закуривала свою длинную сигарету с фильтром.

Сегодня я заметила, она будто постарела сразу на несколько лет, а возможно, чёрный цвет одежды придал ей такой вид.

Она тоже говорила что-то, касающееся деятельности моей матери, её помощи театру и общественным организациям, но я не слушала. Это были лишь слова…..

Я внимательно рассматривала гостей и приглашённых, которые почему-то выглядели чёрной поникшей массой с удручёнными грустными лицами.

Среди них я однако заметила женщину, которая сразу же привлекла моё внимание. На ней была норковая шапка и серая шуба, уже изрядно поношенная. Заметив мой взгляд, обращённый на неё, женщина направилась к выходу с кладбища. Я пошла за ней следом, сама не зная почему.

— Постойте, подождите! — кричала я.

Женщина временами оборачивалась, смотрела на меня, но ускоряла шаг.

— Я Вас очень прошу, не уходите! Если Вы имеете какое-то отношение к нашей семье, Вы должны остановиться, иначе….

Я не знала, что будет иначе, если она не остановится.

— Пожалуйста! Кто Вы? Как Ваше имя?

Дыхалка подвела меня, потому что я стала задыхаться и тут же пообещала себе, что непременно займусь спортом со следующей недели, когда наконец-то останусь одна, и не будет всех этих родственников.

Неожиданно за оградой кладбища женщина в норковой шапке всё же остановилась. Она тоже, как и я, часто дышала от слишком быстрой ходьбы.

Когда это, всё-таки, произошло, я смогла рассмотреть её лицо, которое поначалу не очень чётко разглядела. На вид ей можно было дать лет пятьдесят или пятьдесят пять. У неё были в общем-то ничем не примечательные голубые глаза, почти бесцветные брови и обычный нос. Сразу было видно, что женщина не очень-то старательно следит за своей внешностью.

Она этим резко отличалась от всех, кто присутствовал на кладбище, потому что там была элита города, люди, ведущие обособленный от остальных людей образ жизни, швыряющие деньги направо-налево, отдыхающие чуть ли не каждый сезон на Кипре или в Турции в лучших отелях этих стран. Вращаясь в этом «высшем» обществе, я имела уже довольно намётанный глаз.

Женщина в серой шубе не принадлежала к «высшему» обществу.

Скорее всего, она была простой пенсионеркой, одной из множества.

— Кто Вы? — отдышавшись, спросила я, — И почему стали поспешно уходить, когда я заметила Вас?

Она также отдышалась, сняла одну варежку (кстати, люди из «высшего» общества носят, в основном, дорогие кожаные перчатки), поправила выбившиеся из-под шапки тёмно-русые волосы.

— Простите, я должна была с самого начала подойти к Вам и поговорить, но я не решилась.

Я с удивлением посмотрела на женщину.

— Вы говорите загадками, я Вас не понимаю.

— Сейчас поймёте. Меня зовут Валентина Николаевна Цветкова. Когда-то я жила в Саратове и работала акушеркой в тамошнем роддоме.

— Я не совсем улавливаю нить…..

Мы медленно дошли с ней до остановки, где останавливались автобусы, едущие в город. Два автобуса уже уехали, пока мы с ней разговаривали.

— Ваши родители были в командировке в Саратове восемнадцать лет назад.

— Мне тоже сейчас восемнадцать, — сказала я.

— В то время в нашем городе случилось ужасное событие.

— Событие?

— В авиакатастрофе погиб ведущий солист нашего театра, талантливый певец, известный, кстати, за границей своим чудесным голосом. В это время его жена находилась в роддоме, и у неё случился сердечный приступ. Она умерла прямо в палате, когда кормила грудью своего новорожденного ребёнка.

— А откуда Вы всё это знаете? — спросила я.

— В то время я работала акушеркой в том роддоме. Я же говорила.

— Как звали этих людей?

— Отца девочки звали Солуянов Вадим, а мать — надеждой.

— Надежда…, — повторила я, — Красивое имя, очень грустная история. Но всё равно, я не совсем улавливаю связи.

— Она есть, и Вы имеете отношение к этим неизвестным Вам людям.

— Какое отношение? — спросила я.

— Мне нужно Вам кое-что рассказать и кое-что передать, но, как Вы понимаете, это — не разговор на улице.

Я не заметила, как подошёл очередной автобус, вокруг которого сразу же образовалась толпа будущих пассажиров. Валентина достала из сумочки блокнот, вырвала оттуда лист бумаги и что-то поспешно черкнула на нём.

— Когда сможете, придите ко мне.

Она слилась с толпой, когда я, наконец, очнулась, автобуса уже не было на остановке. Я посмотрела на оставленный мне лист блокнота. Сверху был написан номер телефона, состоящий из пяти цифр, а внизу адрес — именно в той части города, где я ещё ни разу не бывала.

Я прочла: «ул. Разина, дом 18, кв. 5».

Только сейчас я поняла, что окончательно замёрзла, погода в тот день была не из лучших.

Холод 15 декабря 2010 года был студёным, даже ресницы успевали покрываться слоем тонкого инея, ноги и руки пощипывало, и я пожалела, что не догадалась надеть валенки.

Пусть во всей этой массе приглашённых на похороны людей я выглядела бы довольно нелепо и смешно, однако холод не так сильно коснулся бы моих ног.

Я подула на руки, которые уже давно задубели, пытаясь хоть как-то согреться, но это совсем не помогало.

«Странно всё это», — промелькнула в моей голове мысль.

Я спрятала записку в карман своей дублёнки. Почувствовала, как чья-то рука легла на моё плечо.

Это была Аллочка, уже закончившая свою безликую речь.

— Ты куда подевалась, Лена? Все потеряли тебя.

— Замёрзла, вот решила немного пройтись и совсем не заметила, как дошла до выхода, — попыталась я найти более-менее адекватное объяснение своего отсутствия на похоронах.

Мне показалось, что эти слова вполне убедили Аллочку, потому что она удовлетворённо кивнула, улыбнулась и сказала:

— Ну, что ж, несмотря ни на что жизнь продолжается. Там, правда, заказан автобус, потому что народу слишком много. Но давай я подвезу тебя до кафе сама.

— Вы тоже едете? — спросила я, как бы очнувшись от своих мыслей.

Актриса развела руками:

— Конечно. Я просто обязана присутствовать там. Маша была моей подругой.

Я впервые подумала о том, как хорошо, что в моей жизни есть такие люди, как эта Аллочка, как хорошо, что они не оставляют меня в одиночестве.

Я посмотрела в её бездонные серые глаза.

— Хорошо, подвезите меня, Алла Семёновна.

….Мои мысли в кафе блуждали, конечно же, где-то возле улицы Разина. Мне не терпелось навестить мою новую знакомую Валентину Николаевну. Я намазывала красную икру на бутерброды, благополучно отправляла их в рот, а сама долго соображала, действительно, какое отношение могла иметь эта незнакомая женщина к моей судьбе.

Красная икра — был не единственный деликатес на том поминальном ужине. Да и ела-то я её без особого настроения, а только потому что все так делали.

Мэр города Новочеркасска, Лесной Анатолий Сергеевич, действительно, прибыл в кафе на своём чёрном фирменном «мерсе» со своей неизменной «свитой». Это был полный человек с полными, как сосиски, пальцами, увенчанными печатками.

«Ну, прямо, как крёстный папаша», — мелькнуло у меня в голове.

Он разыскал меня глазами и пальцем подозвал к себе.

Когда я, наконец, предстала перед ним в свой полный рост, Леснов оглядел меня с головы до пят, будто оценивал.

По правде мне был совсем неприятен этот его взгляд.

— Ты — Лена? — наконец, изрёк он.

Я кивнула:

— Да.

— Ещё не замужем?

— Нет, мне только восемнадцать недавно исполнилось, — ответила я.

— Недавно?

— 12 декабря 2010 года.

— Ну, да; ну, да. Я слышал, что ты ещё слишком юна.

Леснов согласно покачал головой с довольно редкими волосами. На вид ему было около тридцати шести — сорока лет. Рядом с ним за столом сидела в сером бархатном платье стройная блондинка, накрашенная совсем как кукла.

Она тоже налегала на бутерброды с красной икрой.

«Любовница», — подумала я.

— А работа есть? — спросил Леснов.

— Пока нет. Я готовлюсь в МГУ на факультет журналистики.

Леснов вздохнул.

— А после окончания приедешь в Новочеркасск?

— Не знаю.

Я пожала плечами. Действительно, откуда я могла знать, а тем более предвидеть, как сложится моя дальнейшая судьба. Может, кто-нибудь обладает подобным даром, но это, отнюдь, не я.

— Приезжай, место тебе будет. Здесь нам журналисты тоже нужны. И вообще, есть должность пресс-секретаря администрации. Нынешний пресс-секретарь меня совсем не устраивает, порет всякую чепуху.

Я сделала умное лицо.

— Хорошо, господин Леснов, я подумаю.

— Иван как-то рассказывал о Вас, говорил, что у Вас ангельский голос, и Вы хорошо поёте.

Я снова пожала плечами:

— Возможно, во всяком случае, я никогда не стремилась к карьере певицы.

— А зря. Искусство сейчас в большом почёте, — констатировал Леснов, — Сейчас, конечно, это не совсем уместно, но я бы с удовольствием послушал Вас со сцены.

— Простите, но я уже давно не пою, могу сорвать голос. А мне бы этого очень не хотелось. Понимаете?

Он кивнул, доедая остатки курицы:

— Понимаю.

Затем все стали зачем-то умолять нашу приму Аллочку почитать стихи. Я про себя решила, что это тоже не вполне уместно сегодня, и всё же….

Аллочка вышла, смущаясь, в центр, на небольшую сцену, где в обычные дни играл какой-нибудь ансамбль и пела какая-нибудь средняя певичка местного уровня.

Сегодня она была настоящей королевой подиума: в чёрном до пят платье с люриксом и пышными, как у пуделя, каштановыми кудрями. Её глаза сверкали, как маленькие агаты, и вообще, по её состоянию, как я поняла, она была жутко рада, что ей, наконец, выпала возможность «выступать» перед самим мэром города Новочеркасска. Всё же, это был самый главный в городе представитель власти и чиновничества, и от него теперь во многом зависела судьба театра.

— Что-нибудь из Есенина, — просили гости.

Раздались громкие аплодисменты.

Аллочка засмущалась в десятый раз и всё же, наконец, решилась:

— …О, верю, верю, счастье есть!

Ещё и Солнце не погасло.

Заря молитвенником красным,

Пророчит благостную весть.

О, верю, верю, счастье есть.

.

Звени, звени, Златая Русь,

Волнуйся неуёмный ветер!

Блажен, кто радостью отметил

Твою пастушескую грусть.

Звени, звени, Златая Русь!

.

Люблю я ропот буйных вод,

И на волне звезды сиянье.

Благословенное страданье

Благословляющий народ.

Люблю я ропот буйных вод!

— Браво! Браво! — раздалось с разных концов столов, как будто бы эти люди в самом деле разбирались в поэзии.

В чём уж они, действительно, разбирались, так это в деньгах, шмотках и моде.

Мне было неприятно видеть то, как постепенно поминки превращаются в некий фарс, и я, извинившись и сказавшись больной, поспешно оделась и покинула всё это сборище самонадеянных людей.

Светка сначала хотела увязаться за мной.

— Ленок, ты куда? — спросила она.

— Неважно. Я плохо себя чувствую. Здесь присутствуют те люди, которые могут сделать твою жизнь богаче и успешнее, поэтому ты оставайся.

Это была колкость, произнесённая мной в её адрес, но Светка, увлечённая всем, что происходило вокруг неё, казалось, вовсе не заметила этого.

Она отцепилась от моей руки и обратила своё внимание на Аллочку, приготовившуюся читать следующий стих из Есенина.

Я вышла на улицу, было холодно, а там в кафе — слишком душно. Там пахло зефиром и икрой, здесь же дул свежий ветер, уносивший в никуда все эти запахи элитного мира, так далёкого от меня.

Я подняла воротник своего пальто и вызвала такси. Оно прибыло очень быстро так, что мои ноги ещё не успели замёрзнуть.

— Куда? — спросил водитель, востроносый парень в серой кепке.

— На улицу Разина, дом 18, — спокойно ответила я.

Дом 18 по улице Разина представлял собой обычную пятиэтажную хрущёвку, он не был элитным, как тот дом, где жила я, и там даже не было консьержа.

Даже двери не имели домофонную систему и были без кодового замка. Я поднялась на второй этаж и долго не могла решиться позвонить. Наконец, решилась.

Мне открыла сама Валентина Николаевна, и теперь я увидела её лицо полностью, не скрытое зимней норковой шапкой. На ней был синий фланелевый халат, она была ещё стройной, хотя постепенно с возрастом эта её природная стройность уходила, давая место полноте.

— Я знала, что ты сегодня придёшь, — услышала я на пороге.

— Почему именно сегодня? — поинтересовалась я.

— Потому что так нужно. Проходи.

Квартира была обычной двухкомнатной и всё же по сравнению с той, где я жила до сих пор, она показалась мне бедной.

Валентина Николаевна провела меня в гостиную, усадила за стол с какими-то фарфоровыми кошечками на нём и скрылась на кухне.

— Я сейчас чаю поставлю! — выкрикнула она с кухни.

Я не возражала.

Вскоре на столе возникли ватрушки, ещё горячие из самой духовки (у нас точно такие же пекла наша домработница Сима), варенье в аккуратном маленьком блюдечке и чашки с ароматным чёрным чаем «Гринфилд», который я очень любила.

Разговор начала Валентина Николаевна.

— Знаешь, почему я переехала из Саратова в Новочеркасск? — спросила она меня.

— Нет, не знаю. Глупый вопрос, откуда я могу знать?

— Конечно, — она закивала, — в Саратове я проживала в общежитии, а здесь твои родители сделали мне вот эту квартиру.

— Просто так? — спросила я.

— Нет, — она покачала головой.

Ушла во вторую комнату и вышла с каким-то свёртком.

— Держи, это тебе. Мария Степановна оставила именно эти две вещи и просила передать их тебе, если что-нибудь произойдёт непредвиденное.

Я с любопытством развернула свёрток.

Там была тетрадь в красной обложке и очень красивое ожерелье-кулон с красным камнем. Похоже, это был рубин, хотя я не разбираюсь в драгоценностях.

— Что это? — спросила я, разглядывая свои новые «приобретения».

— Дневник Марии Степановны, ты должна его прочесть, чтобы всё понять.

— А это? — я показала на ожерелье-кулон.

— Это — очень дорогая вещь, и она когда-то принадлежала твоей семье. Я рада, что наконец-то избавляюсь от неё, потому что боюсь за свою жизнь. Она очень дорогая, а сейчас развелось много охотников до чужих ценностей.

— Моей семье?

Валентина Николаевна, казалось, смутилась.

— Все ответы на свои вопросы ты найдёшь в этом дневнике, который я хранила у себя столько лет.

Я допила чай с ватрушкой, немного согрелась.

— Вы одиноки? — спросила я.

— Да, раньше я была замужем, потом развелась, а сын живёт в Москве и совсем почти не пишет мне.