‎Красавица и чудовища

Данила Пархоменко

Сказка про власть(В книге имеется по меньшей мере одна Красавица и множество чудовищ довольно разного толка. Никакого особого обмана ожиданий на тему истории Красавицы и Чудовища не присутствует).

8

— Бернард! — Элиза резко поднялась на кровати, — опять отлыниваешь?! Враг!

Упавший металлический кувшинчик звякнул о пол.

Элиза огляделась заспанными глазами и закашлялась.

Мгновение назад ей казалось, что комнату посетило что-то, но теперь не было ничего необычного. За ночь никто не удосужился даже унести жаровню. Кажется, никто не следил за ней. Снаружи тоже не было слышно ни звука. В комнате не нашлось и колокольчика, так что пришлось брать утренние дела в свои руки.

Выйдя наружу при свете дня Элиза обнаружила себя в сравнительно современном флигеле. Видимо, гостевом. Старое здание замка возвышалось чуть севернее — оно почти парило посреди крон деревьев освещенное утренним солнцем. Несмотря на последствия вчерашней бури, было видно, что за угодьями здешнего лорда тщательно и неустанно следят. Но слуги отчего-то единогласно решили разбегаться и прятаться от гостьи ни разу не показавшись на глаза. Элиза не обладала особым чутьем на чужое присутствие — особо острым слухом или наблюдательностью. Но витавшее в воздухе ощущение напоминало то, что царило дома, где многие слуги избегали попадаться ей на глаза без крайней нужды.

Правда, и без того ситуация становилась все яснее. Оставленный сушится на подоконнике воротник был прав — следы на песке во дворе не принадлежали ни людям, ни животным. Здесь совсем недавно повсюду скакала утварь, устраняя последствия шторма. Рассказ Жерара тоже был похож на правду — встреченная ею вчера Селин, скорее всего, и была той беглянкой. Что бы тут ни происходило, связь этой девушки с центром Запретных Земель была почти доказана.

Элиза продолжала прогуливаться все больше и больше проверяя на прочность желание слуг скрываться: гостю без официального приглашения нельзя позволять подобного. Но никто не вмешивался. Она успела посетить главную кухню. Там ясно ощущались запахи вполне обычной, а не ведьминской, еды, насколько можно было судить. Впрочем, большинство ядов тем и ценны, что их запах не выбиваются из обычного хора приправ, а запах человеческого мяса сложно отличить.

Элиза одобрительно кивнула, пройдя возле вешалки с фартуками. Либо здешний лорд был так же строг, как ее собственный папенька касательно стирки, либо на кухне также трудилась волшебная утварь — запаха пота не наблюдалось, но было нечто еще. Элиза снова принюхалась. Это был свежий запах вываренный костей. Она помнила его хорошо.

Ее первый рыцарь, в прошлом доблестный солдат, Николя, занимал в детские годы важное место в ее жизни. Их отношения было сложно описать одним словом. Вернее, сначала, это было лишь одно слово — ненависть. Он не подавал вида, как истово ненавидит род Бенуа, что оставил его при себе, истребив обоих его братьев, хотя именно он сам и клялся в верности, и молил о пощаде. Элиза не подавала вида, что ненавидит его трусость. Но понемногу их души начали открываться друг другу.

Как-то у Элизы определили сердечную ангину и выписали самый дорогой ртутный эликсир. Алхимик изготовлял его вываривая из бараньих костей (самим барашкам до того месяцами спаивали неочищенное ртутное снадобье, дабы те хорошенько процедили сквозь органы и впитали его). Также он добавлял сильные специи, содержащие, по новейшим данным, наибольшую долю флогистона.

Николя, заслуживший к тому времени роль личного слуги, должен был давать прикованной к постели Элизе это снадобье. И тогда его маска наконец разбилась — в первый же прием он, с торжествующим видом, выплеснул драгоценное содержимое алхимической склянки прямо в ночную вазу.

Это повторилось и на следующий день, и в день после этого.

Ведь Элиза не сказала никому. Она лишь снисходительно смотрела из вороха перин на него, с удовольствием замечая, как ненависть понемногу сменяется ужасом и безысходностью. Хотя при этом она, несмотря на адскую боль в груди, набирала как можно больше воздуха, предчувствуя, что через мгновение Николя мог кинуться просто душить ее.

Даже после того как Элиза оправилась, Николя не сдавался и продолжил открываться ей.

Элиза ломала его долго, но добилась успеха. Последняя капля была не самой примечательной, но она стала решающей:

Холодным осенним вечером они возвращались вдоль начавшего подмерзать пруда. Они были в полном одиночестве, если не считать успевшего продрогнуть мопса Никки, заключенного в ее крепкие объятия. Единственным звуком на всю округу была мирная беседа Элизы с этим подвывавшим Никки и ее собственные шаги. Николя никогда не раздражал ее шумностью походки.

Все поменялось в мгновение. Спокойно следовавший рядом Николя вдруг просто схватил ее в охапку и ринулся с берега прямо на тонкий лед. Элиза каким-то чудом лишь успела швырнуть своего мопса в сторону ограды деревянного лодочного причала и тут полынья проломилась. Элиза не почувствовала холода. Ледяная вода, сомкнувшаяся вокруг, казалась какой-то прожорливой сворой, вырывавшей кусок за куском из ее тела. Она билась как могла и, кое-как цепляясь за поводок запутавшегося в ограде мопса, выбралась на прогулочную лодчонку.

Элиза схватилась за весло, продолжая чувствовать заполненные иглами «укусы» холода, но только тогда полностью поняла, что произошло.

Она стояла, сжимая поднятое весло, оглядывая Николя рычащего и захлебывавшегося в ледяной воде. Элиза испытывала множество противоречивых чувств, но, по услышанным позже словам Николя, он увидел в ее лице лишь полнейшее разочарование.

Элиза вставила весло обратно в уключину и развернула древко ему.

Несмотря на полученную Николя устную и материальную благодарность за спасение «шаловливой, но милейшей малютки, коя когда-либо рождалась в роде Бенуа», на следующее утро он слег с жаром. Элиза лично проконтролировала приготовление бульона на бараньих костях и приправах, и лично пришла поблагодарить спасителя, чей подвиг она так живописала домочадцам.

Она стояла возле кровати Николя наклоняя мисочку бульона из стороны в сторону, но не пролила ни капли. Насладившись знакомым запахом, не так уж плохо повторявшим тот самый эликсир, она кротко кивнула и поставила мисочку на стол возле кровати.

— Никки, я надеюсь, ты поправишься и докажешь мне свои умения каким-нибудь другим способом, — сказала Элиза, — этот мне уже не интересен.

С тех пор многое изменилось. Она объясняла себе перемены тем, что невозможно быть такой же беззаботной, как раньше, что это естественный порядок вещей. Сердце огрубевает со временем. Но это объяснение казалось неправильным.

Прикрыв глаза, Элиза медленно шла по запаху костей.

Элиза была уверена в том, что ее сердце ни капли не изменилось. Оно должно было быть все так же свежо. На нем не было ни царапинки — ни от казненных рыцарей, ни, тем более, от неудачных венчаний или от того, что оставшийся род Бенуа приветствовал ее «ссылку» в Запретных Землях, а, вернее, приговор.

Ее рыцари не предали ее, так с чего появляться душевным ранам? Это дело их родных заливаться слезами на их могилах. Ее долг — лишь отдать требуемые правилами почести и заплатить им за службу достойную цену. Ни толикой, ни движением больше. Таков уж этот постылый долг. Произвести эти простые действия тоже по-своему очень сложно. Это только кажется, что махнуть траурным платочком произнеся шесть слов благодарности над могилой — легкое дело.

Элиза наконец нашла источник запаха — посреди библиотеки.

Ей стало не по себе.

Селин пыталась склеить вешалку. Запах был вовсе не похож на запах клея, но сомнений не было, варился именно клей. Вернее, сомнения были, но лишь в собственном рассудке. Вешалка была жива. Видимо, это и был тот камердинер, которого Селин разыскивала.

— Доброе утро, — проговорила Элиза борясь с нервным смехом. Ситуация была одновременно жуткая, комичная и трогательная, причем чересчур во всех этих смыслах.

— К… как вы себя чувствуете? — нашлась Селин, пытаясь прикрыть юбкой пациента.

Элиза лишь наклонила голову на бок оглядывая происходящее. Парочка раскрытых книг, лежавших у ног Селин, очевидно не имели никакого отношения к волшебству. Скорее всего, именно в одной из них нашелся рецепт клея или чего-то вроде.

Селин абсолютно точно было не место в замке. Она не умела держать себя, не разбиралась в магии. Что бы ее здесь ни держало, это что-то внушало Элизе опасения. Хотелось соблюсти расстояние.

— Я… — решила продолжить Селин.

— Могу дать тебе совет… — перебила Элиза, — или два совета. Или три.

— Как чинить мебель? — спросила она и тайком шепнула что-то вешалке.

— По этому поводу у меня есть только догадки, — протянула Элиза, — но если хочешь совет, то придется дать немного пищи и моему расследованию.

— А… Давайте позже? Вы не могли бы выйти?

— Сперва мне нужно поблагодарить тебя. Я отвечаю злом только на тупость, обман, излишнюю надоедливость и похоть, зло, трусость, предательство и устриц. Ненавижу устриц. А на добро я не отвечаю злом. Тебе нет нужды меня бояться. Я занимаюсь расследованием исключительно для своих нужд. Позволь, я выскажу первую догадку: тебе следует оставить камердинера в полном одиночестве.

— Нет, — понурилась Селин.

— Почему? Пока я шла к замку, я наткнулась на заброшенное подворье, откуда забрала небольшое чучело. Мой воротник. Так что этот секрет замка мне ведом. К воротнику заходили здешние слуги, но они отчего-то побоялись отрывать его от постамента, так чтобы он смог ходить сам. Ты видела шубу, что я позаимствовала в том же доме. Она в никуда негодном состоянии. А вот чучело сохранилось не так уж плохо, в отличие от его собственного постамента. Подозреваю, что волшебные слуги этого замка сами собой восстанавливают свой прежний вид со временем.

— Вчерашний шторм… — угрюмо проговорила Селин, — будто все поменял. Здесь было так хорошо… Вы точно не ведьма, что пришли все разрушить?

— Нет.

— Вчера во время бури разбились часы. Мне было страшно смотреть на мертвые часы, я пыталась… — запнулась Селин, сдерживая слезы, но продолжила, — когда я вернулась в комнату с часами, они были целы. Но они тут же позвали Ч…

— Лорда? — подсказала Элиза.

— Да. Как будто они начали свою волшебную жизнь заново, заново утратив все… — Селин подняла взгляд и опешила, — простите, вы так спокойно смотрите, неужели вам ни капли не жаль? Вы же знаете о проклятии и всем этом?!

Действительно, Элизе было ни капли не жаль. Оказаться заточенным в тело какой-то вещицы, а потом начать все заново? Это означало только сбросить груз лет, проведенных в таком беспомощном состоянии.

— Мне кажется, это не худшее, что здесь случилось, — прикрыла глаза Элиза.

— До вчерашней бури… — снова всхлипнула Селин, — мне казалось, что все здесь даже по-своему мило. Но если я останусь здесь… Я не хочу становиться той, что будет просто смотреть на…

Она закрыла лицо руками.

— Что в этом простого? — холодно спросила Элиза.

Это только кажется. И это только кажется, что махнуть платочком произнеся шесть слов благодарности над могилой — легкое дело.

Высший императорский суд привлекши и синод, и глав родственных Бенуа семей, и черт знает сколько взяток из недр канцелярии, обозначил рыцарей и участников ее последнего венчания, как культистов обманом пытавшихся проникнуть в род Бенуа с целью опорочить вековые союзы, заключенные во славу империи. Так что являться в официальном статусе на их могилы Элизе было никак нельзя. Да и оспорить решение высшей инстанции было фактически невозможно, если не перекладывать ответственность на всю ее кровную родню. Потому Элиза оказалась в неудобном положении. Взвесив все, она решила, что наилучшим вариантом было бы сделать так, чтобы оного суда вообще не стало, как и прилагающихся инстанций, кем бы они ни были. Ведь если стереть их с лица земли, она бы смогла официально посетить могилы рыцарей, сказать пресловутые шесть слов и взмахнуть траурным платочком. Любые другие варианты казались ей бесчестными попытками обойти правила самого скромного подобающего прощания со слугами умершими по ее вине. Элиза не придумывала эти правила.

Раз положено сказать хотя бы требуемые шесть слов, она скажет ровно шесть слов, не больше, но и не меньше, даже если для этого потребуется остановить солнце.