Screenplay 4. Добившая_ся

Лиза Даль, 2017

Итак, реальность давно уже переплюнула сновидения по части неожиданных поворотов событий, и теперь ты мало что понимаешь. Что значат все его загадочные слова, намёки и странные взгляды? Как же хочется упереться пятками в землю и вытянуть из него всё то, о чём он умалчивает! И ты вытянешь, обязательно вытянешь, ты ведь привыкла добиваться своего, чего бы это ни стоило! Но только вот готова ли ты будешь в это поверить? Просто поверить ему?

Глава 2

Мы снова собрались в путь, но вдруг обнаружили, что река наша куда-то подевалась. Спасаясь от медведицы, мы бежали, не разбирая дороги, но мы готовы были поклясться, что бежали прямо вдоль берега и никуда не сворачивали. Однако река исчезла. Да и пейзаж изменился.

Нас окружали чахлые редкие деревца с пожухлой листвой, под ногами расстилался густой слой сфагнового мха. Липкая тревожная тишина царила в этой части леса. Противно скрипели лягушки, печально стонали птицы и водяные жуки. Идти было тяжело, ноги проваливались в напитанный влагой мох, но мы упорно шли вперёд. Рональд как-то сориентировался, по солнцу что ли, и шёл теперь туда, где по его представлению должна была находиться река. Внезапно он остановился, поднял большую длинную палку и повернулся ко мне.

— Пожалуйста, иди за мной след в след. Обещаешь?

— Хорошо, — пробормотала я, выдёргивая из вязкой почвы слетевший кроссовок.

Земля становилась всё мягче и мягче, ноги наши проваливались в неё то по щиколотку то почти по колено, внутри меня нарастала неясная паника.

Вдруг я осознала, что земля плавно покачивается, словно гигантский ковёр, расстеленный на водной поверхности, и оцепенела от ужаса. Дыханье сбилось, грудь сдавило, тело мелко затряслось. Я стояла на месте, задыхаясь и беспомощно вертя головой по сторонам. В паре метров от себя увидела чахлую сосну, бросилась к ней и мёртвой хваткой вцепилась в ствол.

— Рональд, — крикнула я не своим голосом, — это болото!

Он обернулся и подошёл ко мне. Его шаги раскачивали зыбкое полотно под нашими ногами, и я в ужасе схватилась за дерево ещё крепче, до боли вонзилась ногтями в кору. Лицо его стало строгим, жёстким.

— Я просил тебя идти за мной, зачем ты свернула? Я не смогу защитить тебя, если ты будешь сама нарываться на неприятности, Лиз.

— Это болото, — повторила я, дрожа всем телом.

— Я это уже и сам понял и именно поэтому просил тебя идти по моим следам.

— Когда ты понял?

— Не так давно. Когда поднял эту палку.

— Почему не сказал мне?

— Чтобы ты не паниковала и не делала ненужных движений.

— При чем здесь палка? — я ничего не понимала.

— Послушай. Это болото не так уж и опасно, если всё делать правильно. Я иду впереди и прощупываю почву под ногами, если она выдерживает мой вес, то твой выдержит тем более. Эту палку я держу горизонтально, как канатоходец держит свой шест. Это моя страховка. Если вдруг я провалюсь, она зацепится за края прорехи, и, опираясь на неё, я смогу вылезти на поверхность, — свой монолог Рональд разбавлял разнообразными жестами, показывающими, как именно он представляет себе это безумие.

— Никуда я не пойду, — прохрипела я, цепляясь за дерево с силой, которую мог породить только ни с чем не сравнимый ужас.

— Посмотри вперёд, Лиз, и посмотри назад — расстояние примерно одинаковое, скоро опять начнётся нормальный лес. Впереди болото ничуть не хуже, чем сзади.

— Нет!

— Пожалуйста, просто иди за мной, — уговаривал меня Рональд, как маленькую.

Я лишь испуганно смотрела на него и не шевелилась. Чувствовала, как нарастает липкое тревожное ощущение. Ощущение, что я вдруг вспомню то, что ещё не случилось. Ничто не заставит меня отпустить это дерево, я не могу, нет!

— Что с тобой? — он встревоженно дотронулся до моего плеча.

Если бы я знала… Откуда-то из глубин подсознания всплывают неясные образы, но как только я пытаюсь сконцентрироваться на них, тут же ускользают.

— Пожалуйста, дай мне руку, — Рональд протянул мне свою ладонь.

— Нет! — я отвернулась, глаза затуманились, меня трясло как в лихорадке.

— Ты мне веришь? Посмотри на меня. Лиз, ты веришь мне?

— Нет.

— Неожиданно, — распрямился он. — И чем я это заслужил?

— Ты здесь ни при чём.

— А что при чём? — спокойно допытывался он.

— Люди тонут в болотах, — глаза мои расширились от ужаса. — Их засасывает, и нечем дышать…

— Конечно. Но только если они в одиночку идут по болоту напролом, не зная как именно нужно действовать. Посчитай, сколько нас?

— Двое.

— Правильно. Если один из нас наступит не туда, другой его поддержит. Так? Ты ведь поможешь мне, если что?

— Да.

— А я помогу тебе?

— Да, — выдохнула я то, что он от меня требовал.

— И тогда почему ты мне не веришь?

— Я не знаю…

— Очень плохо, Лиз. Мне нужно, чтобы ты верила мне. Всегда, понимаешь?

Он говорил чётко и разборчиво, будто участвуя в спектакле для слабоумных детей, или будто пытаясь вежливо втолковать что-то дебилу. Я не злилась — сама понимала, что веду себя странно и глупо, но ничего не могла с этим поделать.

— Как ты думаешь, если бы я не был уверен, в том, что мы перейдём это болото, я бы тебя сейчас уговаривал?

— Нет…

Слёзы покатились по моим щекам. Его аргументы не оставляли мне шансов избежать прогулки по болоту, последней в моей жизни. Он обнял меня, погладил по голове, оторвал мою руку от дерева, положил её себе на плечо, улыбнулся нежно:

— Я бы нёс тебя на руках, если бы это было безопаснее, но ты должна идти сама, Лиз. Пожалуйста, не плачь, ты без ножа режешь.

— Никак не могу перестать…

— Хорошо, плачь, если хочешь, но пожалуйста, послушай меня внимательно и сделай так, как я скажу. Тебе нужно…

Немалых усилий стоило Рональду привести меня в чувство, но несколько минут спустя на налитых свинцом ногах, по-прежнему содрогаясь от оглушающего стука собственного сердца, и никак не находя способов его угомонить, я всё же сделала неуверенный шаг в его сторону.

— Молодец! — похвалил он меня и ободряюще улыбнулся. — Как же я горжусь тобой! Сейчас иди на пару шагов позади меня, и ничего не бойся. Обещаю, всё будет хорошо! Договорились?

— Да, — прошептала я, готовясь в любую секунду провалиться в трясину.

— Идём.

Рональд перехватил свою дурацкую палку поудобнее и повернулся ко мне спиной. Я заставила себя идти за ним. Шаг, ещё шаг — вот видишь, не так уж и страшно, просто шагай и ни о чем не думай. Но ведь невозможно же ни о чём не думать? Хорошо, тогда думай… Вспомни таблицу умножения на семнадцать, например. Семнадцать умножить на два — тридцать четыре, на три — пятьдесят один, на четыре — шестьдесят восемь… Нет, это слишком легко, давай не по порядку! Окей. Семнадцать на девятнадцать — триста двадцать три… Ещё пара шагов, молодец! Семнадцать на четырнадцать — двести тридцать восемь… Сколько мы уже прошли? Чёрт, как мало! Посчитаем ставки. В номере пять фишек номиналом двадцать пять, на стрите восемнадцать по пятнадцать и каре, да, пусть ещё будет каре, тринадцать фишек по пятьдесят. Итак, пять на двадцать пять и на тридцать пять — четыре тысячи триста семьдесят пять, стрит — восемнадцать на одиннадцать и на пятнадцать — две тысячи восемьсот семьдесят плюс четыре тысячи триста семьдесят пять — семь тысяч триста сорок пять. Молодец! А, ещё же каре! Тринадцать на восемь это сто четыре, и какой там номинал я говорила? А неважно, пусть будет тоже по двадцать пять, сто четыре на двадцать пять…

Тонкий поверхностный слой сфагнума лопнул, и Рональд провалился в трясину.

Я вспомнила.

мне четыре года. Я плыву в детском надувном круге, и меня уносит течением. Это конечно весело, но кажется, я уже довольно далеко. Мне неприятна вся эта осока, которая скользит по ногам под водой. Нужно позвать кого-нибудь. Я кричу. Мои десятилетние двоюродные братья видят меня, и их глаза округляются от ужаса. Я поднимаю руки, чтобы помахать им и моё тельце выскальзывает из круга

— Проклятая трясина! Засасывает!

выскальзываю из надувного круга, и вода смыкается над моей головой. Я пытаюсь схватиться за круг, но его уносит течением.

— Лиз, ты можешь помочь мне немного?

барахтаюсь, глотая воду, но погружаюсь всё глубже. Очень страшно. Кругом какая-то трава, скользкая, вязкая, гнилая. И жёсткая осока. Острая, она режет кожу. Мои ноги запутываются в тине. Пытаюсь всплыть, чтобы сделать глоток воздуха, но плавать я не умею, и трава не отпускает мои ноги

— Лиз! Ты меня слышишь?

тина опутала и руки. Я опускаюсь всё ниже, вижу расплывчатую темноту вокруг, колышущийся свет над головой. Мои ноги касаются чего-то очень мягкого, очень противного, пытаюсь оттолкнуться, но ноги вязнут в мягком иле, воздуха почти не осталось, я суматошно барахтаюсь, пытаюсь всплыть, но лишь ещё сильнее запутываюсь, поднимаю грязь со дна, вода становится очень мутной, я задыхаюсь. Сил почти не осталось, делаю вдох, лёгкие обжигает огнем, я опускаюсь на дно и погружаюсь в холодный, вязкий ил

— Лиза!

Глаза мои сфокусировались на Рональде. Он провалился в болото по грудь. Провалился бы и с головой, но схватился за свою палку, упёршуюся концами в края образовавшейся прорехи. Под его весом она тоже уходила в топь. Я застыла, часто моргая и не дыша, но в следующий момент, пришла в себя и сорвалась с места.

— Стоп! — крикнул он, и я замерла. — Стой на месте. Не подходи близко!

— Что мне сделать? — паникую я.

— Во-первых успокойся. Ничего страшного не произошло. Я это ожидал, — Рональд предельно спокоен, но вид его сосредоточен и серьёзен. — Видишь эту кочку рядом со мной? Можешь встать на неё?

Я осторожно добралась до твёрдой кочки.

— Молодец. Теперь попробуй нагнуть ко мне это деревце. Я по нему, как по канату, подтянусь к тебе, идёт?

— Да, я поняла.

— Отлично. Справишься?

— Да, — я тяжело дышу, руки трясутся.

— Точно справишься? Ты какая-то хиленькая, — ухмыляясь, он смотрит на меня оценивающим взглядом.

Хиленькая? Я? Я легко наклоняю чахлый осиновый ствол, Рональд наблюдает за мной, взгляд его затуманивается.

— Давай цепляйся! — я начинаю покрываться мурашками. Он так смотрит, что я чувствую себя голой.

— Знаешь, что я с тобой сделаю, когда выберусь отсюда? — Рональд схватился за ветки, но не торопится. Улыбается, зловеще сверкая глазами.

— И не мечтай! Ты весь в вонючей болотной жиже, — кривлюсь я, но его взгляд совершает невозможное — я начинаю хотеть его прямо здесь. Вид у него такой соблазнительный, какой только может быть, когда ты посреди болота.

— Ну, тогда я подожду, пока ты тоже провалишься. Что ты скажешь, когда мы будем вонять одинаково?

— Могу прямо сейчас к тебе присоединиться. Хочешь?

— Отлично. Правда, шампанского в этом джакузи я тебе не обещаю, дорогая…

Осознав причину своего страха, я больше не боялась и шла за Рональдом уверенно. Всё так же надрывно скрипели лягушки, из зарослей раздавалась чья-то тревожная трель. Земля под ногами стала совсем мягкой, ноги практически по щиколотку уходили в топкую почву. Идти тяжело, но мы старались не сбавлять темпа, чтобы скорее выйти на солнце. Под кронами деревьев очень холодно, сырой воздух вдыхается с трудом, и кажется, он не только не насыщает лёгкие кислородом, а наоборот — отравляет их своим гнилостным запахом. Прилипшая мокрая одежда заставляет дрожать всем телом, кожу противно стягивает засыхающая плёнка жижи… Кошмар, а не переход.

Вскоре среди чахлых деревьев показался просвет, послышалось знакомое уже журчание воды. Оказалось, что река наша впадала в болото, вытекая уже с другой его стороны. Когда, наконец, мы нашли пропавшую реку, солнце ещё даже не начало садиться, но мы решили сделать привал на ночь до наступления вечера. Нужно было готовиться к ночлегу и строить шалаш. Конечно, сооружать новое жилище каждый вечер — занятие весьма хлопотное, но выбора у нас не было, ночи стали по-осеннему холодными. Пронизывающий ветер гулял по лесу, без труда проникая даже под одежду, а ночевать нам предстояло голышом. Наши вещи смердели сыростью и гнилью, нужно было хорошенько отстирать их. Кроме того, и желудки сжимались в болезненных голодных спазмах, просто необходимо было как-то решить вопрос с ужином.

За этот сумасшедший день, самый счастливый в моей жизни, самый счастливый в истории всего человечества, полный неистовой сокрушающей страсти, неожиданных признаний, медведей и вонючих болот, дел накопилось очень много, и всё нужно было успеть до наступления темноты.

К нашей неописуемой радости мы набрели на огромную кучу высохших добела, ощетинившихся острыми обломанными ветками брёвен. Взявшись за руки, мы разглядывали кучу древесины, за которую оба с удовольствием отдали бы такую же по размерам кучу золота, но которая досталась нам совершенно бесплатно.

— Откуда столько дров на берегу? — спросила я, счастливая от того, что не нужно соваться за валежником в кишащий хищниками лес.

— Скорее всего, их принесло сюда весенним паводком, смотри — во время половодья здесь образуется своеобразный карман. Нам с тобой ужасно везёт сегодня, Лиз! Спаслись от медведя, вылезли из болота, а теперь ещё и эти сухие дрова, которые отлично горят.

— Ты не всё перечислил, — пробормотала я, вспоминая его руки, одна под моей головой, другая под копчиком…

— Всё. А то, о чём ты думаешь, Лиз, не везение. Это судьба.

Начали мы с того, что несколькими кострами отрезали свою маленькую полянку на берегу от опасного леса. Выстроили шалаш, набрали грибов на ужин и только после этого, когда сумерки начали спускаться на тайгу, и небо просверлили первые звёзды, вошли в почерневшую реку, чтобы отмыться. Я хотела снять с себя пропахшие гнилью вещи, чтобы отстирать их от грязи, но Рональд затащил меня в воду прямо в одежде.

— Вода очень холодная. Так будет теплее и быстрее: постираем вещи и сами отмоемся в один заход. Давай, потри мне спинку, — улыбнулся он.

Вечером мы чуть не подрались.

Сидя у костра, Рональд вертел в руках мой паспорт, который он минуту назад нашёл на дне нашего мешка.

— Интересно, — сказал он, разглядывая обложку.

Конечно интересно. Я заказала эту обложку в мастерской, выполнена она в единственном экземпляре и довольно символична, учитывая, что я постоянно скрываю своё истинное лицо.

Я очень люблю творчество бельгийского художника Рене Магритта, чья слава в глазах общественности незаслуженно меркнет под натиском другого гиганта-сюрреалиста — Сальвадора Дали. В отличие от Дали, Магритт в своём творчестве более интеллигентен, деликатен и, на мой взгляд, более тонок и лаконичен. Его картины не перенасыщены деталями и буйством цветовой палитры, не эпатируют, а погружают в задумчивую созерцательность. Они отзываются смесью из неясной тревоги и пытливого желания заглянуть за край обыденного мира, увидеть привычные вещи под другим углом.

Впервые познакомившись с его картинами на выставке в Европе, я погрузилась в какое-то поэтическое оцепенение, вызванное их тайной и тайной вещей, изображённых на этих полотнах. Для Магритта характерен отстранённый, невозмутимый стиль, с которым он сочетает несочетаемые предметы, выстраивая таким образом ребусы, разгадать которые однозначно просто невозможно. Каждая из работ моего любимого художника ставит вопрос о самой сути бытия, заставляет задуматься.

Обложку моего фальшивого документа украшают его картины. На лицевой стороне знаменитые «Влюблённые», на оборотной — те же «Влюблённые», но уже в другой их вариации. На этих работах крупным планом изображена пара — мужчина и женщина, головы которых наглухо укутаны белыми покрывалами. У каждого своё. В первом варианте они страстно целуются в комнате, во втором стоят на фоне умиротворённого пейзажа, их скрытые под тканью лица обращены к зрителям, позы расслабленные, они тепло прильнули друг к другу.

— Да, любовь слепа, — пробормотал Рональд, разглядывая обложку.

— Картины не об этом, — возразила я.

— Именно об этом.

— Слишком примитивное толкование.

— Не примитивное, а очевидное.

— Я была о тебе лучшего мнения, — насмешливо бросила я.

— И о чём же они? — спросил он с вызовом.

— О том, что даже самые близкие люди не способны до конца открыться друг другу.

— Ты просто издеваешься над моей фантазией! — раздосадованный Рональд вскочил на ноги.

— Это не я, это Магритт, — я вздохнула и поворошила палочкой угли в костре.

Рональд продолжал рассматривать обложку с серьёзностью ученого, исследующего древний манускрипт. Выражение его лица забавляло меня.

— Он не просто закрыл им глаза, он замотал им головы! — наконец воскликнул он и победно сверкнул глазами. — Они потеряли голову от любви! Нарисованная метафора!

— Пф… Я скорее поверю, что они просто предаются греховной страсти и стыдливо прикрылись покрывалами.

— Но посмотри, — сунул он мне обложку под нос, — на второй картине они выглядят как счастливая семейная пара!

— Прошло время, а истинной любви так и не возникло. Они до сих пор изолированы друг от друга. Это не настоящая любовь, а жалкое подобие, не способное погрузить в мир партнёра. Так живёт большинство семейных пар.

— Или никакие преграды не страшны для истинной любви? Они чувствуют друг друга даже сквозь двойной слой ткани!

— Ты чересчур оптимистичен, — покачала я головой.

— А ты, похоже, не веришь в любовь.

— Даже влюблённые остаются слепыми! — я выхватила у него обложку и помахала ею у него перед носом, как доказательством: — Они не видят друг друга и никогда не смогут познать истинное лицо своего партнёра, потому что скрывают его! Время идёт, а они всё так же далеки!

Секунду он соображал, а потом его глаза вспыхнули.

— Иногда любовь настолько сильна, что зрение ей не нужно. Они и так прекрасно чувствуют свою половину.

— Поцелуй через покрывало, как символ, как неспособность почувствовать наслаждение от истинной близости, которая возможна только при настоящем чувстве.

— Как трагично! — закатил глаза Рональд.

— Это жизненно!

— А вот совсем банальное толкование — внешность не главное, важно лишь внутреннее зрение, ощущение своей половины.

— Слишком просто для Магритта!

— Люди склонны переоценивать талант психов!

— Он не сумасшедший, он гений!

— Такой же душевнобольной, как и Ван Гог!

— Похоже, ты ничего не смыслишь в искусстве!

— Я? — воинственно задрал бровь Рональд. — Ну конечно, совсем ничего!

— Корчиться на камеру, это не то же самое, что писать великие картины! — выдала я внезапно.

Он замер, сверля меня взглядом, а потом внезапно расхохотался. Я представила себе, как выгляжу со стороны. Руки в боки, лицо раскраснелось в пылу спора, глаза сверкают гневом. И мне тоже стало смешно, но я не подала виду.

— Что тебя так развеселило? — спросила я строго. — Назвав моего любимого художника психом, ты кинул камень в мой огород, и вполне естественно, что я злюсь.

— Не-ет, — выдавил он сквозь смех, — я тебя никуда не отпущу! Потрясающая женщина! Вместо того чтобы ныть, она, голодная и уставшая, спорит о смысле каких-то картин!

Закравшееся подозрение размыло вспыхнувший гнев.

— Ты специально провоцировал меня? — прищурилась я.

— За тобой очень интересно наблюдать. И, должен сказать, ты чертовски сексуальная, когда злишься.

— Сам ты псих, — я примирительно махнула рукой.

— Я псих, а Магритт гений, — Рональд многозначительно поднял палец. — На самом деле он изобразил всю суть общения через интернет.

— Когда Магритт творил, не было ещё никакого интернета.

— Значит, он действительно псих, раз думал, что видит будущее.

— Ты опять за своё? — повторно завелась я.

Рональд подошёл и обнял меня за плечи, поцеловал в лоб, прижал мою голову к своей груди. Сказал:

— Ты ошибаешься, думая, что я пытаюсь его оскорбить. Таким образом я им восхищаюсь, только и всего. Все творческие люди сумасшедшие, Лиз. Одни меньше, другие больше. Они вынуждены быть ими, потому что источник, в котором они черпают своё вдохновение, лежит за пределами этого мира. И чем больше они из него пьют, тем большими безумцами становятся. По меркам этого мира, конечно.

— Ты тоже сумасшедший? — спросила я, прислушиваясь к стуку его сердца.

— Пятая поправка к Конституции: «Против себя не свидетельствую».

— Ну а серьёзно?

— О, я ещё тот псих, — кивнул он убеждённо. — Ты будешь долго исследовать глубины моего безумия.

— Ты кажешься нормальным.

— Казаться не значит быть. Я уже говорил, что актёр и потому очень хорошо умею прятать себя. Видишь ли, не с каждым хочется разделять своё сумасшествие. Найти того, с кем хочется, и того, кто по твоим представлениям способен это вынести, — большое счастье.

Я раздумывала над его словами, пока он баюкал меня на своей груди. Подняла к нему лицо:

— По твоему, я смогу вынести твоё безумие?

— Будет нелегко, — пообещал он, — но интересно. И да, думаю, ты справишься.

— Предлагаю зарыть топор войны в шалаше, — сверкнула я глазами.

Вещи наши, выстиранные, сушились возле костра, и мы ходили обнажённые. Мне и так нелегко было смотреть на Рональда весь вечер, пока мы занимались делами, а сейчас возбуждённая спором и его красочной, и в некотором роде профессиональной, жестикуляцией я и вовсе еле сдерживалась. В ногах появилась знакомая дрожь, внутренности скручивались воронкой — вакуум мой втягивал их с такой силой, что было больно.

Рональд бросил взгляд на котелок с грибным супом, вода уже закипала. Посмотрел на меня обнаженную, призывно стоящую перед ним, снова на котелок, выругался и закинул меня на плечо.