Screenplay 4. Добившая_ся

Лиза Даль, 2017

Итак, реальность давно уже переплюнула сновидения по части неожиданных поворотов событий, и теперь ты мало что понимаешь. Что значат все его загадочные слова, намёки и странные взгляды? Как же хочется упереться пятками в землю и вытянуть из него всё то, о чём он умалчивает! И ты вытянешь, обязательно вытянешь, ты ведь привыкла добиваться своего, чего бы это ни стоило! Но только вот готова ли ты будешь в это поверить? Просто поверить ему?

Глава 3

— Ты понимаешь, что тебе придётся переехать в Лос-Анджелес? — спросил он, глядя сквозь меня туманными глазами и перебирая мои волосы.

Лежать с ним здесь, в шалаше, в одном свитом на двоих коконе, дышать с ним одним воздухом, слышать треск сучьев в костре, шум ветра над головой — вот настоящее счастье. Тепло, уютно, немножко сумбурно. А что там, в Лос-Анджелесе?

— Нет, — ответила я, не столько не понимая, сколько не веря в то, что он говорит.

— Придётся, — шепнул он мне на ухо. — А ты понимаешь, что тебя там ждёт?

— Если ты о том, что будешь проделывать там со мной те же штучки, что и пять минут назад здесь, то я, в общем, не против.

— Непременно. Но я и о другом сейчас.

— О чём же?

— О том, что я дам тебе какое-нибудь смешное прозвище, и ты будешь там жить… Со мной.

Я уже долгое время ощущала себя немного сумасшедшей, но сейчас я чувствовала себя так, будто моё сумасшествие достигло своего апогея. Подсознательно всё ждала, что вот сейчас занавес упадёт, декорации разрушатся, и я окажусь одна-одинёшенька посреди пустой сцены.

— И как же мы будем жить? — спросила я осторожно.

— Интересно.

— Ну да. Со мной не соскучишься… А чем я буду там заниматься?

— Всем, чем захочешь. Но имей в виду — я против торговли наркотиками и людьми.

— Беда-беда. Я ведь кроме этого ничего и не умею…

— Можешь также работать переводчицей, можешь не работать вообще, а можешь осуществить какую-нибудь свою детскую мечту. Я вообще за это — за осуществление детских грёз, они самые правильные. Вот ты. Кем ты хотела быть в детстве?

— Ты будешь смеяться, — замялась я.

— Обязательно. Я, знаешь ли, вообще люблю поиздеваться над людьми.

Я немного помедлила, потом собралась с духом и призналась:

— Мне всегда было интересно, как это — увидеть свою планету висящей в пустоте. Поэтому я всегда хотела стать космонавтом.

— Отлично, — обрадовался он. — Запишем тебя на предполётную подготовку в одну из частных аэрокосмических компаний.

— Ты всё-таки смеёшься надо мной?

Рональд приподнялся на локте, медленно провёл костяшкой указательного пальца по моей щеке.

— Ты мне не веришь?

— Конечно нет.

— Очень плохо. Очень, очень плохо, Лиз. От недоверия все проблемы. Я знаю, что невозможно прожить на земле столько лет, не разучившись доверять людям, и вот что я тебе скажу. Я не терплю лжецов, просто патологически не переношу, и именно поэтому я не причисляю себя к ним. Я обещаю, что никогда и ни при каких обстоятельствах не буду тебе врать. И знаешь почему? Для меня это всё равно что вываляться в дерьме и набить им себе рот. Я всегда говорю или правду или ничего, из-за этого у меня было достаточно проблем, но меня это никогда не беспокоило, я себе не изменяю. Мне в общем и целом плевать на мнение общества, общество давно уже погрязло во лжи и ничего не понимает, другое дело — близкий человек. Твоим мнением я всегда буду интересоваться, и всегда буду высказывать своё, ожидая, что ты к нему прислушаешься. Так что верь мне, пожалуйста, и сама не лги. Это единственное, что может нам помешать.

— Хорошо. Я тебя услышала. Можно ли твои слова считать признаком того, что ты принимаешь меня такой, какая я есть со всеми недостатками? У меня ведь никак не получится их скрыть, если я не буду врать, а притворщики всегда кажутся более приятными, чем те, кто не пытается себя прятать.

— Именно так ты и должна воспринимать мои слова. И запомни — у тебя нет недостатков, ты совершенна изначально. Возможно, у тебя есть некоторые заблуждения, навязанные обществом опять же, но также у тебя есть и я, тот, кто тебя от этих заблуждений вылечит.

— Очень самонадеянно, тебе так не кажется?

— Меня и самого вылечили. И для меня это действительно было так. Было так же важно, как и вовремя узнать, что я болен смертельно опасной, но излечимой болезнью, чтобы получить возможность избавиться от неё.

— Опять ничего не расскажешь?

— Не сегодня, Лиз.

Пора бы мне уже привыкнуть к тому, что он вечно обрывает свои самые интересные мысли на середине. Давить на него я пока не готова.

— Ну хорошо, — вздохнула я. — Допустим, по средам и пятницам я буду ходить на курсы для будущих космонавтов. А что мы будем делать в остальное время?

— Ну слушай моё мнение на этот счёт. Я склонен думать, что отношения это не тюрьма, и у каждого должна быть какая-то своя жизнь, если ему это нужно. Кроме того, я всегда выступал за качество, а не за количество общения. Понимаешь, я считал, что если всё время зацикливаться на том, чтобы всё делать вместе — вместе есть, вместе спать, вместе гулять, вместе ходить по магазинам, вместе и работать и отдыхать, можно очень скоро начать грезить о том, чтобы посадить свою половину в катапульту и выстрелить ею по горизонту, чтобы она перестала наконец мозолить глаза. Так я думал. Но теперь мне не хочется отпускать тебя от себя ни на минуту. Не знаю, может дело в том, что мы в лесу и мне без тебя тут просто страшно? Посмотрим, Лиз, по обстоятельствам. А ты что думаешь?

— Ну слушай и моё мнение. У меня есть особенность. Я вполне могу побыть одна — мне с самой собой никогда не бывает скучно. Более того, я привыкла к одиночеству, и мне будет сложно с ним расставаться. То есть, я не буду требовать к себе всё твоё внимание, но готовься к тому, что когда ты будешь оказываться рядом, я просто не смогу слезть с твоих коленей. Во всяком случае первые лет тридцать. Для меня это будет пытка — иметь тебя поблизости и не прикасаться. Я иначе любить не умею и не хочу иначе.

— Ох, — вздохнул Рональд, покрепче прижимая меня к себе, — это я как-нибудь переживу. А вот что придётся пережить тебе. Я публичный человек, и тебя эта публичность тоже ждёт.

— Что это значит?

— Ты будешь посещать все премьеры, все презентации, все рекламные кампании. Тебе придется отрастить толстую шкуру, Лиз. Ты всегда будешь под прицелом камер и фотоаппаратов, тебя будут преследовать журналисты, тебя будут ненавидеть мои любимые фанатки. Я буду вынужден приставить к тебе охрану, и они будут сопровождать тебя везде, куда бы ты ни отправилась. Тебя ждут различные интервью, благотворительные мероприятия, светские вечеринки, приемы у высокопоставленных особ и ещё масса всего. Я не говорю, что это будет происходить постоянно, и ты целыми днями будешь крутиться как заведённая, разрываясь между всем этим, но всё же довольно часто. Это не так весело, как кажется на первый взгляд. Это работа и она утомляет.

— Ты тоже будешь всё это делать?

— Конечно. Я говорю о том, что тебе нужно везде со мной бывать.

— То есть куда ты, туда и я?

— Да. Ты не обязана всё это делать, но мне бы очень этого хотелось, это важная часть моей жизни и я хочу разделять её с тобой.

— Мне важно то же, что и тебе.

— Хорошо. Кроме того, я очень консервативен и считаю, что мы должны отдыхать только вместе. Так что ты везде будешь со мной, не только на работе, но и во время отпуска тебе не удастся от меня избавиться.

— Я… я не знаю, что сказать. Я чувствую себя опустошённой, потому что мне больше не о чем мечтать. Если всё будет именно так, как ты говоришь, то все мои мечты можно считать исполненными.

— Ну и отлично. Самое время подумать над общими мечтами.

— Уверен, что не торопишься?

— Тороплюсь? Ты разве предпочитаешь мужчин, годами жующих сопли?

— Нет, конечно, но…

— Послушай, — перебил он меня поцелуем в лоб, — я принял решение. В мире столько всего интересного, что мы можем делать вместе, что даже целой жизни для этого мало! Мне просто не терпится начать с тобой мечтать и с тобой же начать всё это реализовывать.

Его голос звучал очень уверенно, но я всё равно сомневалась. Как-то слишком неправдоподобно? Может, я действительно сошла с ума? Рональд отверг меня ещё тогда, на берегу, когда я собиралась признаться ему, и я просто-напросто свихнулась от горя? Что, если сейчас он просто тащит меня за руку по лесу, а я глупо улыбаюсь, бешено вращаю глазами и разговариваю сама с собой, пуская слюну? Я тут же представила себе зарешечённые окна, людей в белых халатах с глазами и инструментами, как у доктора Менгеле, узкие железные койки с кожаными ремнями, в которые продеваются лодыжки и запястья. Психу ведь невозможно объяснить, что он псих — всё происходящее в его больном воображении он принимает за чистую монету. Я поёжилась.

Или именно так и бывает, когда находишь вдруг своего человека? У меня же вот так всё и произошло! Жила себе спокойно, а тут вдруг! С первого взгляда! Смущает только один факт — в него все влюбляются с первого взгляда. Но в меня же тоже! На это и был расчёт! И как же хорошо мы понимаем друг друга! Чего я боюсь? Чего опасаюсь? Почему я не могу поверить, что счастье возможно и возможно так легко? Да и разве это было легко? Организовать похищение, испытать предательство, чудом избежать смерти, скитаться по лесной глуши, терпеть голод и боль! Какая ещё женщина боролась за него так неистово?!

Но всё равно награда за это кажется слишком нереальной, как будто ищешь закатившуюся под кровать монетку и находишь там, к своему ужасу, сокровища дюжины затонувших пиратских кораблей. Я ведь даже не рассчитывала на такую развязку, на его искренние взаимные чувства, в моём понимании это пугающе прекрасно. Я хотела посмотреть в его глаза, успокоить себя их уверенностью за наше — наше будущее, но стало слишком темно, и я не могла разглядеть их во мраке хижины.

Я боялась. Боялась поверить, потому что знала — если я впущу в своё сердце это счастье, если пойду за ним, то проклятые птицы склюют спасительные крошки за моей спиной, и я не найду дороги обратно. Если я поверю, то смогу жить только в той реальности, которую он создаёт сейчас для нас, навсегда утратив связь с прежней, в которой я без него. Я знаю себя и знаю, насколько это для меня опасно. Но разве у меня есть пути отступления?

Нет, поздно, я уже погрязла в нём. И даже мои навыки освобождения сознания от зависимости не помогут мне. Только не в случае с Рональдом. Я уже не разберу, что в нём хорошо, а что плохо. Что бы это ни было — всё это принадлежит ему, часть его, а значит — совершенно. Я уже шагнула в то зазеркалье, где недостатки искривляются до такой степени, что становятся достоинствами, а достоинства, отразившись миллион раз в зеркальных коридорах, приобретают божественный смысл. Мне уже не спастись, и значит, есть только один путь — вперёд, но… как же страшно!

— Рональд, — начала я опасливо, — помнишь, ты сказал мне, что если я засомневаюсь в том, что счастье настоящее, я могу спросить у тебя?

— Как ты думаешь, почему я так сказал?

— Почему же? — я хотела услышать это от него.

— Я уже тогда представлял исход нашего необычного знакомства и, продумав всё заранее, отрезал тебе пути к отступлению.

— Довольно хитро, — признала я. — Ладно, притворюсь, что ты не раскрывал мне свои карты. Скажи же мне, Рональд, это всё — правда?

— Правда. Смело буди ту, другую. Буду делать её счастливой. Ну и тебя тоже, — он ласково потрепал меня по волосам.

Я ещё подумала. Предприняла последнюю попытку избежать своей восхитительной участи:

— И тебя не смущает, что я не сильна во всех этих навыках, необходимых каждой доброй жене — в вышивании, кулинарии и накрахмаливании воротничков?

— О Боже, нет! Это всё меняет! Ничего не получится, извини, спасибо за компанию.

— Но зато я играю на фортепиано! — поспешила я реабилитироваться.

Прошла минута, прежде чем он снова заговорил.

— Я закажу тебе самый прекрасный рояль. Белый, — Рональд вздохнул, прижал меня к себе, поцеловал в лоб, зарылся носом в волосы. — Не могу поверить, что в моём доме поселятся два таких чуда. Теперь бесполезны все споры о счастье — никто никогда ещё не чувствовал себя таким счастливым.

Да. Это счастье. Страшное, пугающее, огромное, раздирающее сердце на части, счастье. Такое, что в него сложно поверить, и мне казалось, я только напрасно будоражу себя этими мечтами и их соблазнительной дерзостью. Чувствуя себя неожиданно перемещенной в фильм ужасов, где главная героиня, услышав шум, отчаянно рвётся на чердак, чтобы найти там свою погибель, я прошептала:

— Давай попробуем.

Рональд приподнялся на локте, взял меня за руку.

— Нет. «Попробуем» — слово для самооправдания тех, кто готов к поражению. Пробовать — значит изначально обречь себя на провал. Если мы хотим чего-то, то должны просто действовать. Просто жить.

— Значит, будем жить.

В кромешной темноте Рональд безошибочно нашёл мои губы и запечатлел на них тот поцелуй, который знаменует превращение двух любовников в родных людей. В нём не было исступления, огня и животной страсти, но было доверие и просьба доверять.

Когда мы спохватились и чуть не снесли в панике хлипкие стены шалаша, было уже поздно. Ужин наш пригорел к стенкам котелка, а искать по темноте новые грибы не представлялось возможным.

— Придётся довольствоваться пищей духовной, — улыбался Рональд, перетаскивая горячие камни в наше жилище. — Почитаю тебе на ночь Киплинга.

Я подскочила так резко и так высоко, что тюкнулась головой о покатую стенку шалаша. Тяжело дышала, оглядывалась, не верила, что увиденное было только сном, в ушах всё ещё стоял гул и крики.

— Что с тобой? — приподнялся вслед за мной обеспокоенный Рональд.

— Страшный сон.

— Всё хорошо, — сказал он, укладывая меня обратно. — Это только сон.

— Он был такой реальный… Боже, меня до сих пор трясёт.

Свернувшись клубком возле него, положив голову ему на плечо, я мелко дрожала от адреналина, бушующего в крови.

— Успокойся, — гладил он меня по голове, как маленькую. — Расскажи мне, если хочешь.

— И тогда сон не сбудется?

— Да. Ну так и что тебя испугало?

— Какие-то чудовища… монстры в воде… — шептала я, пытаясь припомнить детали ускользающего сна. — Не знаю, как объяснить. Как будто какой-то огромный океанариум или что-то подобное. Помню эту панику. Люди, как взбесившиеся звери. Мы в холодной воде по колено, и она все прибывает, а выхода нет, вокруг только стеклянные стены этого огромного лабиринта и эти твари везде, справа, слева, внизу, над головами. И ты там был. Ты тянул меня за руку вперёд, в то время как все бежали назад. Я тоже рвалась назад, я знала, что выход там, ведь оттуда мы пришли, а что впереди? Ещё сотни метров лабиринтов и неизвестность. Есть ли там выход? А воды уже по пояс, а ты тянешь меня вперёд, а я упираюсь ногами и кричу, что нужно бежать к выходу, бежать назад… А ты кричишь: «Туда нельзя! Задавят!» И я отрываюсь и бегу вместе со всеми. Ты за мной. А потом всё это взбесившееся стадо разворачивается и бежит в обратном направлении, потому что впереди кричат: «Они там!» Толпа отрывает нас друг от друга, а я слышу твой голос: «Руку! Дай мне руку!» Меня чуть не задавило, но вынесло вместе со всеми. Я знала, что ты остался там, и что эти чудовища разрывают тебя на куски. Я думала, что сойду с ума от ужаса и… проснулась.

— Ты слишком эмоционально отреагировала на наш переход через болото, — улыбнулся он.

— Да, наверное…

— Ну всё, всё. Спи. Или хочешь ещё поговорить?

— Надеюсь, мне не приснится это снова. Очень страшно.

— Подумай о чём-нибудь хорошем, и оно приснится тебе вместо монстров.

— Хорошо.

— Ну, — он поцеловал меня в лоб, — приятных снов?

— Да, приятных.

Какое-то время я лежала, прислушиваясь к его ровному дыханию, а потом вдруг вспомнила:

— Знаешь, у меня в детстве была кошка…

— Очень мило, — лениво отозвался Рональд.

— Ты не понял. Это была необычная кошка, она жила в моих снах, была очень большой, сильной и защищала меня от всяких чудовищ. Каждый раз, когда во сне мне становилось страшно, она приходила и спасала меня.

— Тогда пусть тебе приснится твоя кошка…