Проект «Тревожные Небеса»

Гордей Егоров, 2021

«Граждане Великой Страны! Все мы помним, чем для наших соотечественников обернулись последние пять волн вирусной атаки со стороны наших зарубежных врагов – этих бесчеловечных агрессоров, готовых на всё ради захвата наших огромных ресурсов и бескрайних территорий! Конечно, все вы в курсе, что наше прогрессивное Правительство в рамках борьбы с новыми вирусными угрозами разработало полномасштабную программу защиты всего населения, которая носит название «Тревожные Небеса». Эта программа включала в себя строительство сверх-укреплённых бункеров с системами обеспечения населения всеми необходимыми для жизни благами. Реализация программы проходила под неусыпным контролем нашего Правительства, сверхчеловеческими усилиями армии и жителей нашей Страны последние три года. Сегодня мы готовы сообщить, что программа реализована! Каждый житель страны обязан прибыть в бункер, к которому он приписан до 16 часов дня. Опоздавшие рискуют подвергнуться смертельной вирусной атаке врагов» Сообщение Правительства

Глава 4

Бабка у Саши что надо. Запасов еды могло бы хватить на пару лет при разумном использовании. Жаль. Мы умрём не от голода. Первым делом нахожу аптечку.

— Как звать бабулю твою?

— Аней.

— Спасибо тебе, баба Аня! От души!

Неверный свет от восковой свечи выхватывает из темноты шкафчика названия на коробках: цефтриаксон, амоксицилин, ципрофлоксацин, амоксиклав, стрептоцид, азитромицин… проверяю даты выпуска. Всё свежее. Антибиотики, анальгетики и противовирусные всех мастей и марок. Лезу дальше — шприцы и… морфин в ампулах.

— Она у тебя медик?

— Да. У нас семейное. Мама тоже.

— Уколы умеешь делать?

— Да.

Отламываю головку ампулы. Протягиваю ей.

— Это нельзя. Это дяде Серёже, соседу… у него рак…

— Саша, дяди Серёжи тут нет. Он либо мёртв, либо в убежище. Зато тут есть мы. И мы хотим жить. А чтобы выживать, нам с тобой очень нужно, чтобы я снова мог ходить.

Смотрит на меня. Молчит секунд десять.

— Так не пойдёт, — вижу, что начинает злиться. Это хорошо, — Думаешь просто в блаженство провалиться? И это поможет нам выжить?

— Предлагай. Ты тут врач, а не я.

— Ползи к дивану. И готовься терпеть.

Приносит ещё свечу. Электричество отключили, чтобы люди охотнее шли в убежище. Или чтобы сдохли быстрее. Воды тоже нет. Зато есть десять миллиграмм морфина. Нога настолько одеревенела, что укол я почти не чувствую. Каково ты, наслаждение, о котором грезят миллионы? Саша разрезает джинсы чтобы промыть рану. Не хочу туда смотреть, но не выдерживаю.

Приступ тошноты спазмом перехватывает горло.

— Терпи!

Резкий запах спирта. Снова приступ тошноты и… боль.

— А-а-ш-ш-ш-ш… — сдерживаю крик.

Смотрю на свечу. Этот танец завораживает. Дышу вместе со свечой. Я знаю, что я — не моя боль. Свеча мне поможет. Дыши со свечой.

— Навылет прошла.

Свеча тоже дышит со мной. Я смотрю на неё, а она смотрит на меня.

— Тебе повезло.

— В чём? Что меня подстрелили? Или что оперирует меня шестнадцатилетняя недоучка при свечах? — я вдруг сам слышу свой голос со стороны. Почему мне кажется это таким смешным?

Саша надувает щёки. Я слышу, как начинаю ржать.

— Не обижайся, я же пошутил!

Она берёт диванную подушку и подкладывает мне под ногу, чтобы промыть рану с другой стороны. Я снова смеюсь.

— Заткнись ты уже, — огрызается она. Я приподнимаю голову, чтобы посмотреть на ногу. Она накладывает повязку. Вижу, что руки у неё дрожат.

— Давай потуже, Шура! — она вся так дрожит, что чуть бинт не роняет, — Слушай, это же не конопля! Почему мне так весело?

Её личико снова кривится, а по щеке стекает слеза. Однако она не останавливается. Всё туже и туже оборачивает ногу.

Я снова смотрю на свечу. А она смотрит на меня. Укоризненно. С осуждением.

— А что я такого сделал?

— Ничего.

— Это ты сказала?

Поворачиваюсь к Саше. Потом к свече. Дьявол.

— Всё. Готово.

Она отклоняется назад и плюхается на попу. Потом ложиться на пол и сжимается, обхватывая колени. Маленькое тельце начинают сотрясать беззвучные рыдания. Я переворачиваюсь и прощупываю ногу. В том месте, где была рана — тугая белая повязка с красным капельным рисунком и далёкое, как раскат грома за горизонтом, послевкусие боли.

— Да ты волшебница!

Она мотает головой.

— Нет!

— Да!

— Нет! Нет-нет-нет-нет… я потому и бросила, — всхлипывает она сквозь шёпот, — Что руки не слушаются… и не могу я… и больно мне до одурения, когда я вижу как другому больно! Нет. Не могу я это…

— Но смогла! — я торжественно поднимаюсь в вертикальное положение, на всякий случай придерживаясь за диван, — Видишь!

Пламя свечи неверно колеблется, я замечаю, что глаза у Саши зажмурены. Делаю пару шагов — нога не гнётся, но боль такая тупая и далёкая, что ходить вполне можно. Беру свечу. Нужно сделать ревизию и проверить: что есть, чего нет… И подумать, что делать дальше. На душе спокойно и умиротворённо. В такой милой и уютной квартирке при свечах кажется, что нет никакого апокалипсиса, вируса, убежищ. Хочется чаю и послушать истории — как это было в детстве.

На кухне есть немного воды, много еды. Полотенца, одежда, лекарства. Моего размера правда нет, но если… Возвращаюсь в комнату спросить у Саши про соседа морфиниста, но вижу, что она спит.

Ладно.

Выхожу на лестничную площадку, дёргаю соседскую дверь — отрыто. Ступор. Первая мысль — там кто-то есть, но её тут же обгоняет вторая… Чтобы её проверить, дёргаю вторую дверь — тоже открыто. Тогда всё понятно. Похоже, людей собирали в убежище принудительно. Это вполне в их духе — пройти по всем квартирам и забрать всех, кто хочет просто умереть у себя дома.

Открываю ближнюю дверь и прохожу в прихожую. Ещё с того времени, когда был простым монтажником помню это ощущение… когда за день заходишь в десятки разных квартир. У каждой из них свой запах. Я научился по этому запаху определять, кто здесь живёт. Похоже морфинист дядя Серёжа жил тут. Запах смерти с послевкусием лекарств и слёз.

Прохожу в комнату, открываю шкаф и даже не могу притронуться к одежде. Если и подойдёт — я не смогу это носить. Не моя это жизнь. Смотрю на ногу. Повязку едва прикрывают лоскуты от штанины.

— В таком виде как-то не комфортно… Ладно.

Выхожу из квартиры и спускаюсь вниз. Идти по лесенке всё же больно. Держусь за перила и прыгаю здоровой ногой. При каждом прыжке в ноге пульсирует и ноет. Три этажа — это совсем не много. А там метров двести и машина. В ней вода, шоколад и запасная одежда.

Аккуратно открываю подъездную дверь и выглядываю. Тишина. Несколько секунд стою неподвижно и не понимаю, что именно меня так смущает. Тихо. Настолько тихо и темно, что всё это кажется нереальным. Я не видел город таким. Нет лая собак, гула полуночного стритрейсера, далёких торопливых шагов, ворчания алкашей на лавочке. Ничего. В этом городе поселилась пустота и тьма. Смотрю на небо — из-за плотных облаков показался краешек луны и пустынный мрачный двор стал ещё более ненастоящим. Я медленно прикрываю за собой дверь и делаю шаг. Шорох подошвы по бетонной плите такой громкий, что я начинаю оглядываться — не зажгутся ли сейчас окна в домах? Разве можно так шуметь в такую ночь? Делаю ещё один шаг. Окна смотрят на меня черными дырами осуждения, но молчат. Значит пусть терпят.

Я засовываю руки в карманы и решительно иду в сторону площади. Нарушенное волшебство ночи оторопело отступает. Площадь залита тёплым светом вынырнувшей луны. Вчерашних трупов уже нет. Видимо, убрали военные. Машина стоит на том же месте, уткнувшись в бордюр покорёженным бампером. Подхожу, нажимаю кнопку на брелке.

— Пик-пик! — кричит сигнализация так громко, что кажется не только весь город услышал, но и весь мир.

Открываю багажник. Нахожу ещë одну пустую сумку. Взять немного припасов и откопать где-то в глубине сменную одежду. Я всегда её с собой вожу.

— Вадим Мохов?

Удивлённо высовываюсь из багажника.

— Да! Это я… — передо мной стоит затягиваясь сигаретой человек лет сорока в военной форме.

— Полковник Свиридов. Мы немного знакомы… — он выпускает струйку дыма вбок, чтобы не попала на меня.

— Да, я помню.

— За вещами пришёл? — заглядывает в багажник. Рассматривает лоскуты штанины на перевязанном бедре, — Как нога?

— Уже лучше. Спасибо.

— Ты не обижайся за это. Ты же понимаешь…

— Что я должен понимать? Работа такая?

— Да ну-у-у-у, — он усмехается и щурясь смотрит на луну. Потом делает ещё одну затяжку, — Нет, Вадим. При чём тут работа? Тут больше чем работа. Это…

— Призвание наверное? — я тоже усмехаюсь в ответ.

— Нет. Это всё ваше шаблонное: призвание, предназначение, смысл жизни… У нас нечто серьëзнее, сильнее, крепче. Это функция.

— Функция? Что это значит?

— Это значит, Вадим, что на работу можно забить, призвание (как и любой другой зов) можно игнорировать, предназначение можно вообще никогда не узнать… — полковник снова смеётся, — Но когда ты становишься функцией… ты просто делаешь то, что должен. Да что там. Когда ты функция, тебя уже просто нет. Остаётся лишь направление, которым ты идёшь, совершая действия согласно регламента.

— Звучит грустно…

— Только для тебя. И этому тоже есть объяснение.

— Интересно послушать…

— Так послушай. Ты, Вадим, — вирус. Ты опасная клетка. Зараза. А я — лейкоцит. У меня нет других задач, кроме устранения таких как ты, а у тебя нет задач вообще. Ты просто плывёшь в пространстве, находишь организм и даже не хочешь его уничтожить… Уничтожение, заражение и смерть — это лишь плоды твоей жизнедеятельности.

— Занимательная теория.

— Это практика, Вадим. Действительность. Вот что ты знаешь о вирусе?

— О вирусах вообще или о знаменитом?

— Знаменитом… — усмехается Свиридов, — Всё иронизируешь? Это так типично для вас всех.

— У меня не было цели тебя удивить.

— А ты и не удивишь меня. Я всякого повидал. Когда только начались все эти дела с вирусами, нас всех на уши подняли. Сразу были догадки у некоторых. А я как будто знал, что это было оружие. Биологическое оружие. Тогда об этом мало говорили, но вирус развивался и становился всё опаснее… ну ты помнишь.

— Помню, конечно.

— Так вот, однажды даже наверху всем стало очевидно, что развязанная биологическая война не закончится, пока одна из держав, начавших её, не выйдет из этой заварухи абсолютным экономическим победителем.

— Я читал предвыборные листовки.

— На выборы ходил?

— Нет.

— Вот. Я же говорю — вирус. Ну да пусть. Листовки читал, значит знаешь, почему и как правительство создало проект «Тревожные Небеса».

— В общих чертах да. Непонятно, зачем такое пафосно-нелепое название…

— Нет в тебе патриотизма. Потому что опасность в небе. Опасность в воздухе. Дальше ты в курсе: убежища подземного типа с системами воздухо и водоочистки. Стерильность. Зачистка. Перенос жилья и производств в убежища. Кто не подстроиться под текущие реалии биологической войны, тот умрёт.

— Все умрут в любом случае.

— Умрут люди. Но появятся новые и останется система. Организм государства будет жить. Правда это произойдёт только если его лейкоциты победят таких как ты. Ведь в чём твоя особенность? Ты не просто хочешь жить вне правил — ты других толкаешь в бездну!

— В бездну?

— Да, Вадим… Организм тебя отторгнул. Теперь ты снаружи и умрёшь. И все кто с тобой тоже.

— Ну спасибо на добром слове, полковник.

— Всегда пожалуйста. Приходи почаще, — он бросает давно потухшую сигарету на тротуар и тщательно растирает её ногой.

Я хлопаю багажником и перекидываю сумку за плечо.

— Прощай, товарищ полковник! — разворачиваюсь и ухожу.

— Вадим, — раздаётся сзади, — Вадим!

Чёртов вояка. Ошалелый фанатик. От такого можно получить и пулю в спину. Для него система важнее чести и принципов.

— Вадим! — он кричит всё настойчивее, — Вади-и-и-и-и-им!

— Да что тебе! — я открываю глаза и вижу перед собой напуганное лицо Саши. Вокруг светло. На её лице снова слёзы.

— Там патруль… с автоматами. Они заходят во все подъезды по-очереди… Мне страшно.