Маскарад, или Искуситель

Герман Мелвилл

Это последний крупный роман американского классика Германа Мелвилла (романы «Моби Дик», «Редберн», «Марди» и др.), впервые за 160 лет переведённый на русский язык. Сюжет романа таков: Сатана ради забавы выступает под личинами мошенников и философов, в свою очередь выдающих себя за альтруистов и энтузиастов. По мнению литературоведов, прочитанный Булгаковым «Искуситель: его маскарад» (дословный перевод названия) определённо стал прототипом романа «Мастер и Маргарита».Для искушённых читателей.

Глава IX

Два бизнесмена проводят маленькую сделку

–…Простите, сэр, не замечали ли вы поблизости джентльмена в шляпе с пером, скорее всего, чем-то опечаленного? Странно, куда же он мог пойти? Я говорил с ним не далее как двадцать минут назад.

Проворный румяный человек в дорожной кепке с кисточкой нёс под мышкой книгу, подобную бухгалтерской, а вышеупомянутые слова его были адресованы прежде всего студенту колледжа, который внезапно оторвался от перил, куда он вскоре после своего бегства, описанного в предыдущей главе, вернулся и где пока и оставался.

— Вы видели его, сэр?

Очнувшись от своей видимой застенчивости под воздействием дружеской бойкости незнакомца, молодой человек ответил с непривычной быстротой:

— Да, человек с пером был здесь не так давно.

— Грустный такой?

— Да, и несколько сломленный тоже, должен признаться.

— Это был он. Неудача, боюсь, сокрушила его разум. Тогда скорее скажите: каким путём он ушёл?

— Как раз в том направлении, откуда вы пришли, вон тем коридором.

— Да? Тогда человек в сером пальто, которого я только что встретил, сказал правду: он, должно быть, сошёл на берег. Какая неудача!

Он стоял, раздосадованно дёргая кисточку своей кепки, с которой упала её крупица, и продолжал:

— Ну, я очень сожалею. Фактически у меня здесь было для него кое-что. — Затем приблизился: — Вы видите, он обратился ко мне за утешением, но я поступил с ним несправедливо из-за того, что он начал сообщать, ну, вы понимаете. Ну, будучи именно тогда очень занятым, я отстранился; боюсь, что вполне грубым, а также холодным, угрюмым, бесчувственным способом. Во всяком случае, но три минуты спустя я почувствовал угрызение совести и своего рода побуждение, весьма безапелляционное, вручить этому несчастному человеку десятидолларовую банкноту. Вы улыбаетесь. Да, это, возможно, суеверие, но я не могу не помочь ему; у меня своя слабость, слава Богу. С другой стороны, — он быстро двинулся далее, — мы стали так богаты в последнее время в нашем деле (мы — я имею в виду угольную компанию «Рапидс»), что, воистину, из-за моих прибылей, совместной и индивидуальной, было бы слишком справедливо сделать пару инвестиций в благотворительность, вы так не считаете?

— Сэр, — сказал этот студент колледжа без какого-либо замешательства, — я понял, что вы официально связаны с угольной компанией «Рапидс»?

— Да, я как раз президент и трансфер-агент.

— Вы?

— Да, но зачем это вам? Вы хотите вложить капитал?

— Почему нет, ведь вы продаёте запас?

— Кое-что можно купить, пожалуй; но почему вы спрашиваете? Вы хотите вложить капитал?

— Но я предполагаю, что, — с прохладной сдержанностью, — вы могли бы кое-что сделать для меня здесь.

— Благословите мою душу, — пристально глядя на него и поражаясь, — действительно, вы вполне деловой человек. Пожалуй, я чувствую, что боюсь вас.

— О, совершенно напрасно. Вы могли бы сейчас продать мне часть этого запаса?

— Я не знаю, я не знаю. Безусловно, есть несколько акций, при специфических обстоятельствах купленных компанией, но это едва ли станет идеей превратить этот корабль в офис компании. Я думаю, что вы должны отсрочить вложение. Итак, — с безразличным видом, — вы видели неудачника, о котором я говорил?

— Позвольте неудачнику идти своим путём. Что это за такая большая книга у вас?

— Это моя трансфертная книга. Я вызван с ней в суд.

— «Угольная компания „Рапидс“», — искоса читая позолоченную надпись на корешке. — Я много слышал о ней. Умоляю, нет ли у вас случайно какого-либо отчёта о состоянии вашей компании?

— Отчёт был опубликован только что.

— Простите меня, но я, что вполне естественно, любопытен. У вас есть при себе копия?

— Я опять вам говорю: я не думаю, что приемлемо превращать этот корабль в офис компании. А этот неудачник не предлагал вам освободиться от него вообще?

— Позвольте неудачнику утешать самого себя. Дайте мне отчёт.

— Ну, вы такой бизнесмен, что я едва ли смогу отказать вам. Здесь, — вручая маленькую печатную брошюру.

— Молодой человек внимательно развернул её.

— Я ненавижу подозрительных людей, — сказал другой, наблюдая за ним, — но я должен сказать, что мне нравится видеть осторожных.

— Я могу этим доставить вам удовольствие, — неохотно возвращая брошюру, — поскольку, как было сказано прежде, я по природе любознателен, но я также и осмотрителен. Но внешний вид может обмануть меня. Ваша брошюра, — добавил он, — рассказывает о весьма прекрасной истории, но, умоляю, разве ваш запас не был немного более тяжёл некоторое время назад? Тенденция к падению? Пример падения доверия среди держателей на предмет этого пая?

— Да, была депрессия. Но как она пришла? Кто создал её? «Медведи», сэр. Удешевление нашего запаса произошло исключительно вследствие рычания, лицемерного рычания медведей³.

— Как это — лицемерного?

— Да ведь самые чудовищные из всех лицемеров — это медведи, лицемерные извратители, лицемерные симуляторы тьмы взамен света, души которых преуспевают и не менее депрессивны, чем самая ложная депрессия; профессора злого искусства создания депрессий; поддельные Иеремии, лживые Гераклиты, те, кто, устроив чёрный день, возвращаются, как ложные Лазари среди нищих, чтобы с ещё большим азартом загребать прибыль, полученную их притворными воспалёнными умами, — подлые медведи!

— Вы воспылали против этих медведей?

— Если это и так, то это, скорее, из-за воспоминаний об их интригах относительно нашей доли, чем от убеждения, что они сами и есть разрушители веры и мрачные философы фондовой биржи; впрочем, будучи фальшивыми сами по себе, они всё же являются истинными примерами большинства разрушителей веры и самыми мрачными философами во всём мире. Эти парни таковы, что средствами политики, запасами зерна, моралью, метафизикой, религией — чем только могут — создают свою чёрную панику, естественно, по-тихому, исключительно в целях своего рода тайного преимущества. Тот несчастный труп, выставляемый напоказ мрачным философом, является всего лишь его довольно неплохим Морганом.

— Мне, скорее, это нравится, — сознательно растягивал слова молодой человек. — Я представляю себе их мрачные души так же мало, как последующие. Восседаю на своём диване после обеденного шампанского, курю свою сигару с плантации, и если грустный приятель приезжает ко мне — то это скука!

— Вы говорите ему, что это всё, что есть, не так ли?

— Я говорю ему, что это неестественно. Я говорю ему: «Ты достаточно счастлив, и ты знаешь это; и все другие так же счастливы, как ты, и ты тоже знаешь это; и все мы будем счастливы после того, как нас больше не будет, и ты тоже знаешь это; но нет, тем не менее у тебя самого всё ещё остаётся плохое настроение».

— И вы знаете, откуда у этого приятеля берётся плохое настроение? Не от жизни; поскольку он подолгу, слишком подолгу живёт отшельником или же он слишком молод, чтобы замечать что-либо постороннее. Нет, он получает его от неких старых представлений, которые он видит на сцене, или от неких старых книг, что он находит в каморках. Десять к одному, что он притащил домой с аукциона заплесневелого старого Сенеку и приступил к наполнению самого себя тем же несвежим старым сеном — и вслед за этим думает, что выглядит мудрым и античным, и каркает о том, что выбрал путь, лежащий выше его породы.

— Именно так, — согласился молодой человек. — Я в жизни видел очень много таких ворон, сборщиков барахла из вторых рук. Между прочим, кажется странным, что этот человек с пером, о котором вы спрашивали, выбрал меня для неких мягких сантиментов только потому, что я сохранил спокойствие, и подумал, увидев у меня копию Тацита, что я читаю его из-за его мрачности, хотя я делал это ради его сплетен. Но я позволил ему поговорить. И действительно своими манерами высмеял его.

— Вы не должны были делать этого в тот момент. Он — несчастный человек, которого вы, должно быть, сделали настоящим дураком.

— Это его собственная ошибка, если я так сделал. Но мне нравятся преуспевающие приятели, богатые приятели; приятели, которые говорят о богатстве и успехах, как вы. Такие приятели вообще честны. И теперь я скажу, что у меня, оказывается, есть излишек в моём кармане и я просто…

–…сыграю роль брата этого несчастного человека?

— Позвольте несчастному человеку оставаться братом самому себе. Что вы вспоминаете его всё это время? Можно подумать, что вы не хотите регистрировать любую передачу или избавиться от какого-либо запаса, — вам разумней избежать чего-то ещё. Я говорю, что я вложу капитал.

— Стойте, стойте, сюда пришли некие шумные господа, — вон туда, вон туда.

— И с бесцеремонной вежливостью человек с книгой препроводил своего компаньона в небольшой укромный уголок, удалённый от бурной ссоры.

Сделка свершилась, эти двое пошли дальше и прогулялись по палубе.

— Теперь скажите мне, сэр, — сказал человек с книгой, — как получилось, что такой молодой джентльмен, как вы, уравновешенный студент при первом же появлении балуется активами и им подобными вещами?

— В мире есть определённые ошибки самоуверенных невежд, — растягивал слова второкурсник, сознательно поправляя воротник своей рубашки, — немалое количество которых является популярным мнением, касающимся природы современного учёного и природы современной схоластической уравновешенности.

— Кажется, так; кажется, так. Воистину, это совсем новая страница в моём опыте.

— Опыт, сэр, — заново огляделся второкурсник, — является единственным учителем.

— Следовательно, я ваш ученик — из-за того только, что опыт говорит, что я могу многое стерпеть, чтобы выслушать предположение.

— Мои предположения, сэр, — сухо обрисовывая самого себя, — были в основном определены принципом лорда Бэкона; я размышляю о тех основных положениях, которые приходятся по душе моему делу, и от души… умоляю, не знаете ли вы о каких-либо других хороших активах?

— Вы бы не хотели заинтересоваться Новым Иерусалимом, не так ли?

— Новый Иерусалим?

— Да, новый и процветающий город, так названный, в северной Миннесоте. Он был первоначально основан отделившимися беглыми мормонами. Отсюда и имя. Он стоит на Миссисипи. Вот здесь карта, — извлекая рулон. — Там — тут, вы видите, общественные здания — здесь пристань, там парк, вон там ботанические сады, и эта, эта небольшая точка здесь — бесконечный фонтан, вы понимаете. Вы замечаете, что здесь двадцать звёздочек. Это для лицеев. У них есть трибуны из гваякового дерева.

— И все эти здания теперь стоят?

— Все постройки — добротные.

— Эти квадраты по краям здесь, действительно ли они — водные участки?

— Водные участки в городе Новый Иерусалим? Всё — суша, или вы всё-таки не кажетесь заботящимся о вложении?

— Только и думаю о том, как бы чётче прочитать своё звание, как говорят студенты юридического факультета, — зевнул студент колледжа.

— Благоразумие — вы благоразумны. Но знайте, что вы сейчас тоже полностью отсутствуете. Во всяком случае, лучше бы у меня была одна из ваших угольных акций, чем две других. Однако полагаю, что первый расчёт произошёл из-за двух беглецов, которые приплыли нагими с противоположного берега, — это удивительные места. Это… основательно… Но, боже мой, я должен идти. О, если вам представится возможность столкнуться с тем несчастным человеком…

— В таком случае, — изображая нетерпение, — я пошлю стюарда уладить эту проблему, и тот отправит его за борт со всеми его бедами.

— Ха-ха! Был бы здесь сейчас некий сумрачный философ, некий теологический медведь, вечно случающийся, чтобы подавлять суть человеческой натуры (скрытым взглядом рассматривающий толстых присутствующих прихожан холодного Арамиуса), он объявил бы, что это происшествие укрепляет сердце и смягчает разум. Да, это стало бы его зловещим построением. Но это — не что иное, как смешная причуда, приветливая, но сухая. Признайтесь в этом. До свидания.

Примечания

3

Биржевые игроки на понижение — Прим. пер.