Маскарад, или Искуситель

Герман Мелвилл

Это последний крупный роман американского классика Германа Мелвилла (романы «Моби Дик», «Редберн», «Марди» и др.), впервые за 160 лет переведённый на русский язык. Сюжет романа таков: Сатана ради забавы выступает под личинами мошенников и философов, в свою очередь выдающих себя за альтруистов и энтузиастов. По мнению литературоведов, прочитанный Булгаковым «Искуситель: его маскарад» (дословный перевод названия) определённо стал прототипом романа «Мастер и Маргарита».Для искушённых читателей.

Глава XII

История Неудачника, в которой, возможно, собраны все обстоятельства того, справедливо или нет он был наделён своими правами

Оказалось, что у Неудачника была жена, и такой аномально порочной природы, что ею почти овладел метафизический любитель породы нашей, дабы усомниться, является ли человеческий облик во всех случаях неопровержимым отражением человеческого характера, или что иногда этот облик не оказывается разновидностью не связанного обещанием равнодушного сосуда, или же, раз и навсегда опровергая высказывание Тразия (необъяснимо полагая, что он сам был столь же хорошим человеком), что «она из тех, кто, ненавидя недостатки, ненавидит человечество», которое не должно при самозащите использовать ради разумного принципа, что ничего, кроме добродетели, не является исключительно человеческим свойством.

Гонерилья была молодой, гибкой и стройной, слишком стройной, воистину, для женщины с естественным розовым цветом лица, которое было очаровательно, но лишь из-за особой твёрдости и белизны, как у застывших цветов на керамических изделиях. Её волосы имели тёмно-каштановый цвет, но она открывала лишь короткие завитки повсюду вокруг своей головы. Её индейская фигура не оказывала расслабляющего эффекта на её бюст, в то время как её рот можно было бы считать симпатичным, не имей он следа усиков. В целом, при помощи ресурсов туалета, её появление ещё издали было таким, что некоторые, возможно, считали её, во всяком случае, довольно красивой, хотя красота была весьма специфической и подобной кактусу.

Счастье Гонерильи состояло в том, что её весьма поразительные особенности были ограничены личностью, а именно характером и вкусом. Мало кто едва мог обнаружить, что, имея естественную антипатию к таким вещам, как грудка цыплёнка, или заварной крем, или персик, или виноград, Гонерилья всё же могла тайно приготовить сносный обед из твёрдых крекеров и ломтиков ветчины. Ей нравились лимоны, и единственным видом леденцов, которые она любила, были небольшие высушенные палочки из голубой глины, которые она тайно носила в своём кармане. Кроме того, у неё был крепкий, стойкий организм, как у скво, и такой же стойкий дух и решительность. Некоторые другие её черты были аналогичны тем, что принадлежат женщинам в дикой жизни. Хотя она и была гибкой, она всё же любила полежать, но случаи немощи смогла вынести, как стоик.

Она также была молчалива. С раннего утра приблизительно до трёх часов дня она редко разговаривала — это время смягчало её, по общему мнению, низводя до разговора с человечеством. Во время пауз она мало двигалась, но смотрела и удерживала взгляд своими большими стальными глазами, которые её враги назвали холодными, как у каракатицы, но некоторыми описывались как глаза газели; Гонерилья была не без тщеславия. Те, кто думал, что они лучше всего знали её, часто задавались вопросом, какое же счастье могло взять от жизни это существо, если оно не уделяло внимания иному наслаждению, кроме как очень лёгкому причинению боли тем, кто её окружает. Те, кто пострадал от странного характера Гонерильи, мог бы использовать одну из тех же гипербол, согласно которой обиженный решался назвать её некой жабой; но её злейшие клеветники никогда бы не посмели ни при каком демонстративном осуждении обвинить её в том, что она была подхалимом. По большому счёту, она обладала достоинством, состоявшим в независимом мышлении. Гонерилья считала лестью намёки на похвалу даже отсутствующим, и даже если они того заслуживали, но честностью — дать оценку ошибкам людей прямо им в лицо. Это мышление было преступным, но оно, конечно, не было страстью. Страстью человеческой. Как ледяной кинжал, Гонерилья резко наносила удар и застывала, — так, по крайней мере, говорили; и когда она видела человека откровенного и невинного, которого доводила до слёзного волнения под воздействием своих чар, то, согласно той же самой силе, внутри себя она жевала свою голубую глину, и вы могли бы заметить, что она хихикала. Эти особенности были странными и неприятными, но другие предполагали, что она действительно была непостижима. В компании у неё появлялась странная манера тронуть, как бы случайно, руку миловидного молодого человека, и казалось, что она приходила в тайный восторг от этого человеческого удовлетворения, поскольку, как говорится, передавала ему свою злость; или же что-то ещё было в ней не столь примечательное, но столь же скверное и остававшееся загадкой.

Само собой разумеется, каким же бедствием было для Неудачника, когда, занятый беседой в компании, он внезапно видел свою Гонерилью, дарующую свои таинственные прикосновения, особенно в таких случаях, где их странность воздействовала на задеваемого человека и из-за приличия запрещала ему подразумевать интригу, как пятно, способное стать предметом обсуждения в обществе. Также в этих случаях Неудачник впоследствии никогда не мог долго выносить вида задетого молодого джентльмена, боясь потери самообладания при встрече от более или менее многозначительного взгляда. Он до дрожи избегал молодого джентльмена. Поэтому для мужа прикосновения Гонерильи возымели действие страшного языческого табу. Вместе с тем Гонерилья не терпела никакого упрёка. Так, в благие времена он в осторожной манере и весьма деликатно рискнул затеять мягкий задушевный разговор с целью прозрачно намекнуть на эту сомнительную привычку. Она предугадала его мысль, но своим холодным, равнодушным голосом сказала, что было бы глупо говорить о фантазиях, тем более глупых, но если Неудачнику нравится по-супружески радовать свою душу такими химерами, то они могут подарить ему много супружеских радостей. Хотя всё это было печально, — коснись этого — всё мог бы, возможно, перенести Неудачник, добросовестно помнящий свою клятву: лучше или хуже — лишь бы только любить и лелеять свою дорогую Гонерилью, пока добрые небеса могут хранить её для него, — но затем в конце концов случилось так, что дьявол ревности вошёл в неё, спокойный, липкий, как пирожное, дьявол, поскольку никто другой не мог завладеть ею и объектом этой безумной ревности, её собственным ребёнком, маленькой девочкой семи лет, утешением и любимицей её отца; когда он увидел Гонерилью, искусно мучающую невинную малышку и затем лицемерно по-матерински играющую с ней, многострадальный Неудачник уступил дорогу пациенту. Зная, что она не призналась бы, не исправилась бы и могла бы, возможно, стать ещё хуже, чем она была, он решил, исполняя отцовский долг, удалить от неё ребёнка; но, любя его так, как он хотел, он не мог сделать этого, не отправив себя самого во внутреннее изгнание, что, хотя это было трудно, он и сделал, после чего все женщины в округе, кто до настоящего времени совсем мало восхищался дамой Гонерильей, с негодованием обрушились на мужа, который, не обозначив причину, смог сознательно удалить жену из семейного лона и одновременно обострить ей жало, лишая её утешительных объятий её отпрыска. Ко всему этому чувство собственного достоинства, совмещённое с христианским милосердием к Гонерилье, долго сохранялось у безмолвного Неудачника. И хорошо, что так продолжалось до того момента, пока он, доведённый до крайности, не намекнул ей о каком-то случае, в душе не веря в него; в это время Гонерилья объявила всё, что он сказал, злонамеренной выдумкой. Задолго до этого по предложению некоторых женщин, отстаивающих свои права, уязвлённая жена возбудила иск и благодаря способному советнику и любезному свидетельству настолько преуспела в этом деле, что не только вернула себе опеку над ребёнком, но и получила такую компенсацию при разводе, что разорила Неудачника (так он утверждал); кроме того, благодаря юридической помощи, которой она воспользовалась, произвела судебное уничтожение его частной репутации, что сделало его ещё более печальным, отчего неудачник придумал перед судом свой самый мудрый план, такой же прекрасный, как самое христианство, который бы, кроме того, не противоречил, как он считал, сути вопроса и должен будет продвинуть дальше заявление об умственном расстройстве Гонерильи и который мог бы с минимальным самоунижением и ненавистью к ней показать при своей защите те обстоятельства, которые привели к его удалению от радостей брака и в конечном итоге появлению желания отвергнуть это обвинение, происходящее из-за психического расстройства от фатального отвращения к нему самому, особенно когда среди прочего он ссылался на её таинственные доктрины. Напрасно старался его адвокат, стремясь устранить психическое расстройство ради того, чтобы в нужный момент убедить его держаться иначе, считая, что такая, как Гонерилья, является нормальной, что иное было бы возведением клеветы на женщину. А это и была клевета. И всё случившееся с Неудачником впоследствии не помешало намерениям Гонерильи поставить на нём несмываемое клеймо сумасшедшего, отчего он сбежал и был теперь невинным изгоем, несчастно блуждающим в Большой долине Миссисипи с пером на своей шляпе из-за утраты его Гонерильи; но поскольку он недавно увидел бумаги, утверждавшие, что она была мертва, то решил, что надлежит надеть предписанный в таких случаях знак траура. За несколько прошедших дней он попытался заставить деньги полностью вернуться к его ребёнку и совсем не сейчас начал заниматься недостающими фондами.

И вот сейчас всё это, с самого начала, добрый торговец не мог не считать довольно тяжким бременем для Неудачника.