Звездный Мост

Георгий Лугов (2024)

"Ах, иначе в былые года колдовала земля с небесами. Дива дивные зрелись тогда, Чуда чудные деялись сами…" (Ник. Гумилев) 1237 год. Вольга Милославич, пожилой хозяин вольной крепости Мышград, вступает в смертельное противоборство с надвигающимся на Русь ордынским воинством Бату-хана, вдохновленного на западный поход заветами деда Чингиса и грозными пророчествами странной "жены-чародейки" — коварной шаманки Улаан Унэгхэн.

Вольный город Мышград

«Для имперского полиса возможно все, что целесообразно»

(Эвфем, архонт Афин)

Крутобокая, тяжело нагруженная лодья неторопливо двигалась на веслах по полноводной реке Влге, игравшей красноватыми бликами позднего заката. Погода стояла тихая, теплая, непривычная для осеннего месяца листопада. Молога давно осталась за кормой, и одноглазый кормщик приказал гридням скатать поникший льняной парус, расцвеченный красными и белыми продольными полосками.

Солнышко устало катилось к виднокраю, скрывшись за пушистыми верхушками сосен, зубчатой стеной обступивших речные берега. В быстро темнеющем небе зажигались лампадки первых звезд, которые словно радужными кирпичиками выстилали на куполе небосвода призрачную вселенскую дорогу.

− Поспеваем до ноци, князе!.. Вот она, Юхоть-то, по сцуицу! − громко сказал кормщик, коренастый и плотный сицкарь из Мологи, почесывая растопыренной пятерней курчавую бороду.− Коли бозе даст, вскорости прибудем до места.

Ростовский князь Василько Константинович встряхнулся от дремоты, бездумно прислушиваясь к словам кормщика, известного в Залесье как Данила Карась. На мологжанском торжище он в шутейском побоище лишился левого глаза, и с тех пор за ним цепко прилепилось еще одно прозвище − Циклопус. Данила на местных зубоскалов обиды не держал, потому как душевно обожал старика Гомера и по складам читывал «Одиссею», подучив эллинский язык в бурной молодости, когда лихая судьба-злодейка надолго зашвырнула его в такие теплые, но чужие ромейские края.

Князю Василько шел двадцать восьмой год. Был он высок, статен собой, русоволос, румян, носил небольшие усы и подстриженную бородку; под черными бровями его блестели небесным цветом добрые и умные глаза.

Двадцать лет назад, чувствуя приближение конца земной жизни, Великий князь Константин Всеволодович выделил своим малолетним чадам уделы. Василько принял славный Ростов, древний город на берегах озера Неро, основанный мерянами задолго до прибытия дружины Рюрика на Русь. И вот без малого второй десяток лет он правитель затерянной в дремучих лесах Ростовской земли, по его указаниям работные люди рубят просеки, прокладывают новые дороги, наводят мосты через многочисленные лесные речки. Постепенно обустраивается град Ростов: завершено укрепление головных ворот и защитных стен, появились просторные дома в три поверха, достроен белокаменный Успенский храм, и теперь искусные изографы украшают его внутреннее убранство соответствующей благочинной росписью.

Растворившаяся в гаснущих сумерках Влга делала плавный поворот направо; по левую руку открылось камышовое русло Юхоти, образуя холмистый мыс, обнесенный вдоль берега наклонным тыном из острых дубовых кольев. На холме стояла деревянная крепость с несколькими сторожевыми башенками. Из-за верхотуры добротных стен виднелись покатые крыши домов и мастерских, над которыми высился квадратный детинец со смотровой каланчой. Немного поодаль красовалась изящная церквушка с православным крестом на золоченом луковичном куполе. Над засыпавшей великой рекой негромко звучал чистый колокольный звон, буквально струившийся невидимыми волнами по замершему воздуху.

− Вецерню отце Николай творит… Лепно-то как, а? − душевно изрек Данила.

− Почему сам? − удивился Василько.− Трудно из Углича доброго звонаря позвать?

− Не доверяет,− объяснил Данила.− Он до попова сана у халицкой старой друзине запевалой был, так цто дело знает. Ховорит, есть тако словесо − хармония.

− Есть,− кивнул головой Василько.− Эллинское слово, означает соразмерность… Понимаешь, слух надобно особый иметь, чтобы эту гармонию уловить.

− Вот! − сказал Данила и поудобнее взялся за правило.− Посему и не доверяет!

Кормщик ловко провел лодью мимо островка в устье Юхоти, где на врытом в песок суковатом столбе чадил смоляной факел, а на перевернутом кверху дном челноке развалился бородатый мужик в просторной шерстяной чуйке и задумчиво грыз пузатое яблоко, искоса поглядывая на приближавшееся ростовское судно.

− Мих-ха-а! − прокричал мужику Данила, призывно воздев над головой руку.− Яко здоровье Милославиця и его любавы?

−Слава Богу! − солидно ответствовал мужик (звали его Миша Новогородец).

− Цто нерасховорцивый нынце, Михайло Потапыць? − не унимался Данила.

− Да ницто… лень заела,− отмахнулся от него Миша.− Плыви ужо, Карась!

Лодья, тяжело просев осмоленным корпусом в черную воду, подвалила к освещенному искрящими факелами пологому берегу. Гребцы сноровисто заработали веслами, нацелясь на показавшуюся впереди бревенчатую пристань, где покачивались набитые пузатыми бочонками расшивы и крупное черное судно со звериной головой в носовой части.

− Ты хлянь-ко, князе,− протяжно присвистнул Данила, сердито вращая округлившимся глазом.− Никак, нурманнский драккар?

− Свейским гостям путь в верховья Влги закрыт по личному указу князя Юрия,− подал голос Никита, доверенный ростовский дьяк.− В Усть-Шексне аккурат с Пасхи особые кордоны стоят, никого никуды не пущают.

− Тохда на кой хрен?! − возмутился Данила, деловито закатывая рукава толстой холщовой рубахи.− Дозволь, князе, мы с робятами им ребры посцитаем!

− Да погоди ты,− с досадой проговорил Василько, наскоро приводя в порядок измятый кафтан.− Что ты за человече, Данила?! Шибан какой-то! Язык почесать да кулаками помахать! Вскорости все у хозяина прознаем, что да как.

− Цто да как,− ворчливо повторил Данила.

Василько молодецки перемахнул через борт и спрыгнул на дощатое полотно пристани. Встречавшие их работные парни крикнули здравицу князю и занялись швартовкой лодьи, приятельски переговариваясь с ростовскими гриднями.

За спиной бодро взвизгнула свирелька, загудели рожки и пятиструнные гусли, гулко забил большой барабан. Василько обернулся. Навстречу ему шел настоящий велет: рослый, очень плотный человек с породистым лицом латинского патриция, по прихоти отпустившего пышные полянские усы почти до подбородка. Высокий лоб его прикрывала короткая челка, чистые седые волосы свободно лежали на висках, в правом ухе поблескивало золотое кольцо. Из-под густых бровей ясно смотрели прозрачные голубые глаза. Ворот белоснежной льняной рубахи, вышитый червонной вязью, был настежь распахнут, синие шаровары заправлены в прочные кожаные сапоги. На могучей груди, на золотой цепочке висел тяжелый золотой оберег − колесо со спицами в виде солнечных лучей, загнутыми концами направленных посолонь.

− Здравствуй, княже! − прогудел велет, раскрывая медвежьи объятия.

Это был полноправный хозяин здешних мест − Вольга Милославич, он же матерый Галицкий Волк, гроза ляхов и германцев, не раз хороненный людской молвой, но воскресавший и возвращавшийся в мир более могучим, чем прежде. Наставник Владимира, младшего брата ростовского князя, законный муж его любимой двоюродной сестры Марии Ярославны. Человек, спасший ему жизнь в тяжком походе на мордву, когда они выбирались из гнилых заокских болот, и у Богом забытой халупной веси нарвались на ватагу мордвинов, потрясавших корявым дрекольем. Василько сбили с ног, удар сучковатой дубины помутил сознание. Он лежал в болотной жиже, окруженный визжащей толпой напичканных дурными грибами лесовиков. Лохматый мужик давил ему коленом на грудь, щерил в оскале рот, силясь добраться цепкими пальцами до горла. Вокруг с ревом барахтались в грязи ростовские и суздальские кметы, на каждого навалилось по два-три мокшанина. Воевода Еремей, весь исколотый рогатинами, крушил шипастой булавой вражьи черепа, но не мог добраться до своего князя. Василько устал бороться, жесткие пальцы все крепче смыкались у горла, перед глазами лопались темные пузыри… И вдруг стало полегче! Мордвин охнул и податливо осел набок, над плечом промелькнуло дымящееся острие. Василько сквозь душевный морок различил смазанный силуэт Вольги, врезавшегося в гущу языческого воинства с обнаженными саблями в неистово двигавшихся руках… Они сдюжили, дотла сожгли мятежную весь и деревянных идолов, жителей со скарбом и скотиной угнали за собой в Суздаль, а местного замшелого кудесника, осерчав от нежданных потерь, повесили на кривой осине.

Трижды расцеловав князя в покрытые здоровым румянцем щеки, Вольга обнял Василько за плечи и повел вдоль крепостной стены к воротам, где воодушевленно трудилась музыкальная ватажка, именуемая на латинский лад квартетом.

Дорогой их нагнал запыхавшийся Данила, передавший ростовскому князю берестяную писульку с перечнем привезенных товаров.

− Триста пудов ржи, по сто пудов пшеницы, ячменя и семя просяного,− не читая, по памяти проговорил Василько.− Можем еще лодью пригнать, коли надобно, давненько такого знатного урожая наши хлеборобы не собирали!

− Закругляйтесь,− здороваясь за руку с Данилой, мимоходом сказал Вольга,− пусть робята сносят мешки на прием. Опосля топайте к Гостиному двору, там Марья наказала мовницу топить, девки веники березовые готовят… А после гулять будем! Хранилища под завязку набиты, угличане зерном ржаным завалили выше крышки.

− А ты чем порадовал? − спросил Василько, кивая головой на тяжелые расшивы.

− А я их медовухой да сбитнем,− усмехнулся Вольга.− Мед у нас дюже добрый, сам ведаешь. Из Володимера за ним прибывают, из Новограда на Ильмене! Левант с Мишей возили в Чернигов полторы сотни бочек, так озолотились, иначе и не сказать. Теперь к ромеям в Тавриду нашим торгашам приперло наведаться. Будем к лету еще пасеки ставить для пчелок-трудяг, что честно две вещи делают, Богу и человеку потребные: воск и мед.

У полуденной стены закипела работа. Двое келарей в темных рясах развернули рыльце лебедки, ростовские и местные гридни цепочкой тянулись от пристани с мешками за спиной, укладывали ношу на большой бортовой подъемник, вздымали тяжкий груз на стену, а оттуда − по округлому наклонному желобу − прямиком в бездонные мышградские закрома. Дело спорилось.

Василько, прищурившись, с интересом разглядывал рослого мальчика семи или восьми лет, стоявшего возле колбы масляного фонаря и махавшего им рукой.

− Это же племяш мой! − обрадованно произнес ростовский князь.

− Мирослав, так! − в голосе Вольги сквозило удовольствие.− Окреп за лето, а то хворал часто, тоньше жердины был. Машута вся поизвелась, куда за лекарями да за травками-муравками не посылала, едва ли не в самый Киев! В дальние скиты ездила, на Белоозеро я ей по пролетью струг наш давал.

− Добро! − кивнул головой Василько.− Долетели до небес Марьины молитвы.

− Несречу он обломал,− хмуро проворчал Вольга,− посему и оклемался.

Василько, кашлянув в кулак, строго сказал:

− Вольга Милославич, окстись! Негоже языческую смуту в людских головах сеять. Человек уважаемый, а ведешь себя временами… Не по-христиански!

− Да уж какой есть,− устало махнул рукой Вольга.− Другим не стану.

Василько хотел возразить, однако хозяин Мышграда грустно заметил:

− Поздно, княже, поздно…

− Почему? − вздрогнув, спросил Василько, но его вопрос остался без ответа.

Они подошли к распахнутым воротам крепости, где на месте обычной надвратной иконы был прибит озорной мышградский герб: изумрудный миндалевидный щит, на фоне которого бодро плясала серая мышка, сжимавшая в приподнятой лапке кружевной платочек. На башенках ярко светили масляные фонари. Подъемный мост через заполненный проточной водой ров был еще опущен. Юные пастухи, орудуя хворостинами, загоняли внутрь десяток занятых травяной жвачкой коров. За ними медленно катилась набитая сеном телега, запряженная парой лохматых лошадей.

− На пристани варяжская лодья стоит,− преодолев некоторую неловкость, осторожно спросил Василько.− Яко за люди?

− Норвеги, добрые купчины из Бергена Бю-фьорда. Эрика Рудого драккар, ты встречал его на прошлогодней ярмарке,− ответил Вольга, вглядываясь в озабоченное лицо ростовского князя.− В Булгарию они ходили с грузом кашалотового воска, так едва унесли из-под Биляра ноги, когда Батухина татарва на Поволжье налетела!

− Значит, наслышаны вы о новой напасти? − негромко сказал Василько.

− Дурные вести дюже борзо долетают,− грустно заметил Вольга.− Тебя, вижу, Эрик занимает? Он по весне нашему Вышате архиважный заказ оставлял. Меч сработать пожелал, а еще наконечники для стрел, насадки для гарпунов, заточки всякие, гвозди… Завтра кузло свое получат − да и отчалят восвояси. Эрик в городке Ладоге зимовать хочет. Ему дядя твой хоромы подарил на берегах седого Волхова.

− Какой именно дядя? − переспросил Василько.− У меня их много.

− Ярослав Всеволодович,− значительно произнес Вольга.− Отче Александров. Нынешний Великий князь Киевский и мой именитый тесть, будь он неладен.

− Зачем так круто? − недовольно сказал Василько.− Дядя хороший человек.

− О-ох, попил моей кровушки этот хороший человек,− проворчал Вольга.

− А ты с торговым норвегом давно ли знаком, Милославич? − словно бы невзначай спросил Василько, однако его подозрительность не укрылась от пытливого взгляда мышградского велета.

− Сто лет! − широко улыбнулся Вольга.− А если вернее, так со времен моего галицкого воеводства, без малого четверть века кануло в Лету… Как молоды мы были! Я от полного разора его уберег, а то и от погибели. Так! Ляхи хелмские на реке Припяти зело озорничали, лихоимцы перегарные. А Эрика понесло к черту на рога! Или тебя волнует, как Рудый за кордоны на Усть-Шексне просочился? − Вольга хитровато подмигнул, прижимая палец к губам.− Тс-с! Долго ли умеючи…

Телега с тихим скрипом миновала городские ворота. Проходя вослед за ней, Вольга наказал стражникам: «Вскоре Васильковы робята от пристани подойдут, грибники с Выселок припрутся, соответственно можно поднимать мост, запирать на засовы ворота. Вяще никого не ожидаем, все подле своих пенатов!».

Старшина покивал бритой головой, улыбаясь ростовскому князю.

− И так каждый день? − поинтересовался у него Василько.

− А то как же? − удивился дружинник.− Мы − крепость… Бдим!

− Ворогов ждете? − кивнул в ночную темень Василько.

− Дура ты, княже,− беззлобно сказал Вольга.− Пришли уж вороги, Гоги и Магоги.

Они неторопливо двигались по ровной улице, аккуратно вымощенной сосновыми бревнами, поверх которых были продольно настланы выструганные доски. По обеим сторонам тянулись высокие, украшенные вьющейся зеленью палисады рубленых домов, утопавших в спелом буйстве вертоградов. Цепные кобели, напрягая умные морды, наблюдали за проходившими мимо людьми сквозь щели в заборах. По обширным подворьям бегали с суетливым кудахтаньем белесые куры. С невозмутимым видом обхаживали свои владения разномастные кошки.

− Хотел я с тобой потолковать, Милославич… Степняки замечены у рязанских рубежей,− волнуясь, произнес Василько и тронул Вольгу за плечо.− Дядя обещал вызов прислать на совет. Прошу, поезжай со мной!

− Только меня в Володимере и ждут! − хмыкнул Вольга.

− Послушай, Милославич,− дрогнувшим голосом сказал Василько,− необходимо уговорить Великого подсобить Рязани, призвать в помощь киян и черниговцев, ежели будет на то потребность. Дело вельми серьезное, сердцем чую.

− Уговорить? − презрительно скривился Вольга.− Князь Юрий у нас девица красная? А на дуде ему посопеть не надобно? Пошутковать, попоясничать… А-ась?

Василько схватился ладонями за уши и начал быстро читать «Отче наш».

− Сколько сил идет с Батухой? − прервал его Вольга.− Каковы ваши сведения?

− Десять туменов,− нерешительно сказал Василько.− Десяток ромейских мириад.

− Десяток! − сердито фыркнул Вольга.− Вот Эрик мне сказывал, что пятнадцать, а то и все двадцать, коли Батуха с родичами договорится. Это немало, двести тысяч сабель! Прибавь к ним обозников и прочую мелкую шелуху… И это тьма тьмущая живности − быков, коней, вельблюдов. Они нас с потрохами сожрут, как давеча схрумкали Булгарию! Нельзя их пускать на Русь! На дальних полуденных кордонах встречать надобно, сообща, в топоры да в копья, иначе раздавят нас поодиночке. Таков мой крайний глагол!

− Сломаем ли вражью силу? − с тоской прошептал Василько.

− Купно − сломаем! − решительно сказал Вольга.− Сломаем и обратно за Итиль вышвырнем. Люди имеются, оружия и броней хватает с избытком. Один мой Мышград может легион кметов добрыми доспехами обеспечить. Но ты пойми, надобно всю Русь набатом колокольным поднимать! Вооружить монасей, землепашцев, рыбарей, мастеровых. Вручить им в руки острые копья и накрепко втемяшить в мозг, что сонно-бражной неги и покоя не будет более… Вообще до известного срока пускай похерят эти сладкие словеса, ибо покой нам только снится!

Вольга задохнулся словами, судорожно сглотнул невидимый горловой комок и надолго замолчал, потирая кончиками пальцев провисшие усы.

− Так ты поедешь в Володимер? − выждав время, осторожно спросил Василько.

Вольга, сорвав с ветви поклеванное птицами яблоко, задумчиво произнес:

− Поедем, княже, был бы толк…

− Будет! − обрадованно заверил его Василько.− Еще как будет!

−Ну-у… дай Бог! − выдохнул Вольга, увлекая ростовского князя за собой.

* * *

Город имел вид правильного шестиугольника с таким же количеством улиц, растекавшихся подобно лучикам от центральной площади, где стояло массивное здание детинца. В поселении насчитывалось более сотни дворов с подсобными хозяйствами и несколько общественных строений, в том числе школа; ученики могли свободно пользоваться Вольгиной вивлиофикой, считавшейся одной из лучших в Залесье. Был здесь и настоящий Гостиный двор − с торжищем, с баней, с удобными палатами для купцов и прочего заезжего люда. Церковь, украшенную резными узорами, ставили умелые новогородские плотники. Поодаль от жилой застройки, ближе к восходной крепостной стене, располагались огнедышащие владения местного Вулкана − неутомимого кузнеца Вышаты и его товарищей, тружеников молота и наковальни.

За десяток лет, прошедших со дня основания Мышграда, Вольга Милославич сумел собрать и выпестовать наиболее знатных мастеров кузнечного дела, которым не было равных на просторах Залесья. Уроженец Полоцка Вышата был первым ковалем-рудознатцем, кто живо откликнулся на призыв бывшего галицкого воеводы и заложил на берегах Юхоти небольшую изначально мастерскую. В окрестных болотах в изобилии обнаружилась богатая руда, и поселение без труда обеспечило себя необходимым в хозяйстве железным инструментом: от гвоздя и конской подковы до хитрого лемеха с отвалом. Мышградские оружейники принялись мастерить самострелы, собирать кольчужные рубахи, а из-под молота Вышаты возник дивной красы и прочности меч длиной в полтора аршина и весом около пяти фунтов, выкованный из небесного железа. Изделия из данного металла ценились буквально на вес золота и были дороже клинков из дамасской стали, поскольку несомненно обладали известными магическими свойствами.

Когда же новорожденный меч был привезен в стольный град Владимир и торжественно вручен Юрию Всеволодовичу, всем на просторах Руси стало очевидно − дотошные мышградцы отыскали в дремучих северных лесах один из тех чудных камней, что некогда рухнули на грешную землю с заоблачных высот!

На круглой площади перед детинцем царило праздничное оживление. Прямо на свежем воздухе были выставлены ровными рядами широкие дощатые столы, аккуратно покрытые безразмерными скатертями, украшенные пестрыми букетами поздних цветов и ломящиеся от обилия аппетитной снеди.

Чего тут только не было…

Веселые румяные девицы сноровисто разносили по столам дымящиеся чугунки с разваристой пшенной и гречневой кашей. Следом тащили подносы с ароматной зеленью, овощными закусками, квашеной капустой и соленьями. Выкладывали на столы березовые туески с мохнатым крыжовником, малиной и морошкой. Из глиняных корчаг отчаянно парило щучьей ухой с шафраном, заливными гольцами, жареным на постном масле судачком, вяленой белужиной и шехонской осетриной.

А неугомонные девки подавали к столам жареных цыплят, соленых кур, зайчатину заливную, печеную с морковью и репой, тушеные свиные ножки, вареники со сметаной, солонину с чесноком и терпкими пряностями. Прямо из раскаленных печей, с пылу да с жару возникали на столах пышные курники с рисом (что называли сарацинской крупой), вареной курятиной и грибами-лисичками, а рядом высились пирамидки сваренных вкрутую яиц, окружавшие глубокие блюда с копченой дичью.

Уже слегка хмельные и раскрасневшиеся гости отрезали ножами от пшеничных караваев толстые ломти, макали хлеб в приправленную душистым перцем мясную подливу, ложками поглощали осетровую икру и грызли − нет! − вгрызались крепкими зубами в нежные стерляжьи спинки. Журчащей на перекатах рекой лился из бочек отменный мышградский мед, искрящийся сбитень и ячменное пиво. Горожане, на краткий миг позабыв о рутинных заботах, праздновали окончание полевых работ, от души радовались заслуженному благополучию и полным закромам, не страшась встретить голодную слякоть поздней осени, промозглые дожди темного месяца груденя, а за ним злобную, пробирающую до костей круговерть ледяного и снежного студеня.

Взрослого мужского населения в Мышграде насчитывалось свыше пять сотен. Многие были выходцами с Волыни, прибывшие в залесские края по призыву Вольги Милославича и приведшие за собой свои семьи либо оженившиеся прямо по месту, благо в невестах недостатка не ощущалось. Были здесь новогородцы, переселенцы с Белоозера, Углича и Ростовской земли, да только далеко не каждый пришлый человек мог полноправно влиться в сплоченные мышградские ряды и принести строгую клятву верности социальным идеалам трудовой общины, не терпевшей мракобесия, рабства и кабалы. Единственный на просторах Руси вольный город-крепость предпочитал жить обособленно от бесконечных княжеских свар и междоусобиц, держа в надежных ножнах разящую сталь и дружно растя многочисленную вихрастую детвору.

Сегодня же вечером, в честь праздника Покрова, бок о бок с мышградскими обитателями сиживали хозяйственные соседи-угличане, хлеборобы и молочники; дородные, однако весьма оборотистые мологжанские купцы; востроглазые костромские охотники-зверобои; добродушные, пропахшие ржаной брагой и водорослями рыбари из Усть-Шексны; новогородские и тверские головастые умельцы, искусные плотники и изографы, а промеж них − рыжебородая ватага моремана Эрика Рудого.

Ростовский князь перед входом на площадь был встречен шумными приветственными криками собравшихся и одарен хлебом с солью, который на червонном рушнике поднесла милая его сердцу сестрица Мария Ярославна, десятилетие тому назад по доброй воле и без оглядки пошедшая замуж за немолодого, жестоко израненного в побоище на Калке галицкого воеводу. Василько бережно принял священный дар, и брат с сестрой, такой же русоволосой, статной и румяной, троекратно расцеловались, что вызвало новый взрыв восторга поднявших полные чаши горожан и прочих заезжих гостей. Достойного сына ныне покойного князя Константина строгий, но справедливый и отходчивый народ Залесья любил за тверезый ум и разумную храбрость в ратном деле, а еще за чистую, открытую для сострадания душу.

− Слава князю! − взорвалась мышградская площадь.− Слава!! Слава!!!

* * *

Ближе к полуночи пир понемногу начал затихать. Местные, разобрав знакомых и приезжую родню, в обнимку разбредались по дворам. Упившихся вдосталь норвегов дежурные дружинники перенесли на Гостиный двор и поставили им полный бочонок браги для грядущей опохмелки. Ростовские гридни, сладко разомлев после бани и обильного угощения, полегли за столами, а кто и под ними, на заботливо разложенных половиках. Привычные к подобным возлияниям угличане держались, сидели чинно на скамьях, окружив седовласого Бояна, терзавшего многострунные гусли. Некоторые пустили горючую слезу, тоскливо взирая на усыпанное далекими адамантами небо, и грозились высидеть до утра − видимо, решили встречать денницу.

Миновав крутую лестницу третьего поверха, Вольга вывел Василько на смотровую каланчу детинца. Это было прочное строение, огороженное по периметру широкими перилами. Четыре столба поддерживали покатую крышу, исполненную в виде эллинской буквы лямбды. По краям стояли низкие скамьи, в центре находился круглый столик, сплошь занятый дубовым ларем, из недр которого выглядывали кожаные корешки толстенных книг с латинскими названиями, усыпанные тайными иероглифами желтоватые листы пергамента, потертые древесные таблички с хитроумными чертами и резами, тугие свитки берестяных грамот, карты неведомых гористых земель, испещренные острыми стрелочками и загогулинами. Пол был устлан звериными шкурами − белыми и бурыми медвежьими, полосатыми тигровыми и даже пятнистыми пардусовыми.

Вскоре на каланчу поднялись Данила, норвег Эрик, отец Николай и Исаак Левант,− пожилой иудей с завитыми пейсами на висках,− бессменный хранитель мышградской казны. Мария принесла амфору с белым вином, поставила ее на столик и, распустив волосы, присела рядом с Василько, положив голову брату на плечо. Вольга, подойдя к лестнице, отдал мимолетное распоряжение заспанным слугам, затем вернулся, бережно поднял ларь и задвинул его под свою скамью. Столик незаметно покрылся светлой шелковой скатертью, на которой,− как на былинной самобранке,− появились серебряные кубки и овальный поднос с заморскими фруктами, орехами и халвой. На отдельном блюде была подана истекающая соком дыня, весьма умело порезанная на очень привлекательные кусочки.

Василько всегда до изумления поражала неистощимость щедрого рога Амальфеи, которым, видимо, владел Вольга Милославич. В гуще чащобных лесов и болотных топей свободные люди лакомились восточными сладостями и вкушали солнечные плоды, приобретенные в далекой Тавриде за полновесное золото. Широко жил Мышград и его могущественный хозяин, полюбившийся гордой Марии Ярославне. Отец исподволь готовил ей совсем другое будущее, намереваясь сделать королевной одного из прикордонных западных соседей… Редкое, почти немыслимое дело, чтобы княжеская дочь выходила замуж сознательно, по любви и согласию, а не соблюдая державные интересы. Вот и здесь вышла было фатальная заминка, однако хрупкая на вид Мария не устрашилась проявить твердость характера, имела с властным отцом серьезный разговор, и Ярослав Всеволодович, отметя условности, выдал долгожданное разрешение на неравный брак.

Скромную свадьбу справили в Угличе. Спустя полгода Вольга заявил о своем решении заложить при слиянии рек Влги и Юхоти малую крепость и даже приобрел на то благоволение Великого князя Юрия Всеволодовича. Через некоторое время Исаак Левант вывел в Залесье тяжеленную телегу, нагруженную ценной утварью, оружием, книгами и мешками с золотыми и серебряными монетами разнообразной чеканки. Вольга тогда пояснил молодым князьям, что продал родительский домишко в Киеве. Однако минуло короткое лето, и неугомонный иудей Левант возвратился с Волыни во главе доспешного отряда и поезда из трех подвод, под завязку набитых рубленым серебром, балтийским янтарем, самоцветами и великолепным узорочьем… Василько наконец осознал, что его героический зять далеко не так прост, как могло показаться вначале. За красавицей Марией приданого не было. Не в том положении находился вечно скорбный рыжьем новогородский правитель, чтобы за строптивую дочурку раздавать подобные богатства, позволявшие содержать крепкую дружину. Горластые же ильменские мужики по любому поводу могли собраться на вече, вволю поорать о наболевшем, а после грохнуть заветное: «Путь перед князем чист!». То бишь проваливай на все четыре стороны…

Мягко горели укрепленные на столбах масляные светильники. Босые ноги приятно ласкала медвежья шерсть. Мария тихонько мурлыкала песенку про похождения черного кота. Василько сидел на скамье, покачивая опустевшим серебряным кубком. Данила с присвистом посапывал в сторонке, скрестив на груди руки. Отец Николай чистил ножиком мясистый апельсин. Исаак Левант, беззвучно шевеля губами, внимательно изучал разложенный на коленях свиток. Эрик с затаенной грустью взирал на золотистую луну, запутавшуюся в тенетах призрачной звездной дороги.

− Слышишь, братушка? − не открывая сомкнутых глаз, сонно прошептала Мария.− Милославич мне как-то сказывал, что в прежние времена на небе две луны светили.

− А я читал, что до потопа Селены вообще не было,− заметил Исаак Левант.

− Куда же она подевалась? − поразился Василько.

− Дракон пожрал во чрево свое,− улыбнулся кончиками губ Исаак Левант.

Василько посмотрел на отца Николая, болезненно поджавшего увечную ногу.

− Братушка, не веришь? − позабыв про сон, развеселилась Мария.− А ежели я отыщу в стародавних летописях описания чудес? Спорим? Эрик, разними!

− Quos ego! − Вольга легонько погрозил жене пальцем.− Вот я вас!

− Всякое могло быть,− сказал отец Николай, жуя дольку апельсина.− Осерчал Господь и в гневе наслал потоп на землю, а как он сие сотворил? Мог луну обрушить, коли напрочь его грешники до белого каления довели. Почему бы и нет?

Василько сокрушенно вздохнул, по-новому оглядывая звездный небосвод.

− Что хочу сказать, други,− пристукнув кулаком по столику, негромко произнес Вольга.− Времена настают крамолые! Ломовые, неудольные… Лукавых небылиц сочинено обо мне немало, потому поведаю я вам свою невеселую житейскую историю…