Портрет леди

Генри Джеймс, 1880

Молодая американка Изабелла Арчер по приглашению тетушки приезжает в Англию. Мисс Арчер хороша собой, обладает живым характером и в целом очаровательна. Ею движет желание увидеть мир, однако, не имея средств, Изабелла может довольствоваться лишь ролью компаньонки своей тетки. Внезап но свалившееся на нее состояние позволяет ей претворить мечты в реальность, однако, разбогатев, Изабелла рискует стать инструментом для достижения поставленных кем-то целей. Генри Джеймс (1843–1916), признанный классик американской литературы, заглядывает в таинственные глубины женской души и создает достоверный и поистине прекрасный портрет, попутно отвечая на извечный вопрос: богатство – дар судьбы или проклятье?..

Глава 5

Ральф Тачетт был человеком философского склада, но он все же постучал в дверь комнаты матери (без четверти семь) с заметным нетерпением. Даже у философов бывают свои предпочтения, и нужно признать, что, если говорить о родителях, именно отец даровал ему сладкое чувство сыновней привязанности. Отец, как часто говорил себе Ральф, был ему больше матерью; его мать, в свою очередь, относилась к нему по-отечески или даже, если можно так выразиться, по-начальнически. Тем не менее миссис Тачетт очень любила своего единственного сына и всегда настаивала на том, чтобы он проводил с ней три месяца в году. Ральф по справедливости оценивал ее чувство и знал, что забота о сыне находится у нее на третьем месте после заботы о доме и об оранжерее (миссис Тачетт обожала цветы). Он нашел мать полностью одетой к обеду и в перчатках; она обняла сына и, усадив рядом с собой на диван, подробно расспросила о здоровье — его собственном и мужа. Положение оказалось неблестящим, и миссис Тачетт заметила, что теперь яснее, чем когда-либо, видит, как мудро было с ее стороны уехать из английского климата. Иначе бы у нее тоже могло сдать здоровье. Ральф усмехнулся — он едва ли мог представить свою мать разболевшейся, — но не стал уточнять, что его недомогание не связано с английским климатом, так как значительную часть года он проводил за границей.

Ральф был совсем маленьким, когда его отец Дэниел Трейси Тачетт, уроженец Ратленда, что в штате Вермонт, приехал в Англию в качестве младшего компаньона в банкирском доме, а уже через десять лет возглавил его. Дэниел Тачетт понимал, что ему предстоит прожить в этой стране долгие годы, и с самого начала смотрел на это просто, бодро и с практической точки зрения. Но про себя он решил, что не собирается ни сам становиться англичанином, ни обращать в эту особенную веру единственного сына. Ему легко жилось в Англии и удавалось при этом оставаться самим собой. Так же легко ему было представить, что после его смерти законный наследник поведет дела банка в чисто американском духе. Мистер Тачетт не жалея сил воспитывал этот дух в сыне, правда отсылая его за образованием на родину. Ральф провел в Америке несколько лет, окончив там школу, а затем университет, и по возвращении так поразил отца своими «слишком американскими» манерами, что был отправлен на три года в Оксфорд. Оксфорд «поглотил» Гарвард, и Ральф наконец стал в достаточной степени англичанином. Внешне он соблюдал все принятые в этой стране условности, но это было только маской, а под ней скрывался склонный к иронии и абсолютно свободный в суждениях ум, который наслаждался своей независимостью и на который ничто не оказывало особенного влияния. Юный Ральф подавал большие надежды. В Оксфорде, к несказанной гордости отца, он сильно выделялся, и все вокруг очень сожалели, что такому способному юноше не суждено сделать политическую карьеру^[8]. Ральф мог бы сделать ее на родине (хотя это и нельзя утверждать наверняка), но, даже если бы мистер Тачетт захотел расстаться с сыном (а он этого совершенно не хотел), Ральф сам не пошел бы на то, чтобы водная пустыня (океан вызывал у него отвращение) всегда лежала между ним и стариком-отцом, который был ему лучшим другом. Молодой человек не только любил, но и восхищался им, радовался любой возможности видеть его. Он считал Дэниела Тачетта гением, и, не особенно интересуясь банковским делом, разбирался в нем достаточно, чтобы оценить, каких вершин достиг его отец. Но восхищало его главным образом даже не это, а удивительная способность старого джентльмена жить в согласии с самим собой. Дэниел Тачетт не оканчивал ни Гарварда, ни Оксфорда, и ему некого было винить, кроме себя, что в руках Ральфа оказался ключ к современному скептицизму. Однако Ральф, чью голову наполняли идеи, о которых отец и не догадывался, глубоко почитал самобытный ум последнего. Справедливо или нет, но считается, будто американцы легко приспосабливаются к условиям жизни в чужой стране; однако мистер Тачетт проявил эту способность лишь в определенной степени. Он вполне освоился в Англии, но никогда не пытался изменить образ мышления на британский лад и сохранял в себе множество черт, сложившихся в Вермонте. Сын всегда с удовольствием отмечал, какой образной была речь отца — в таком стиле говорили в районах Новой Англии^[9]. Это был, особенно к концу жизни, мягкий, изящный, утонченный человек, соединявший в себе необыкновенную проницательность и дружелюбный юмор. Его взгляды на занимаемое им положение были самого демократичного толка. Возможно, по недостатку воображения или из-за так называемого исторического сознания, но ко многим особенностям английской жизни, которые обычно поражают образованных иностранцев, он остался абсолютно глух: не заметил некоторых различий, не усвоил некоторых обычаев, не постиг значения неких темных сторон. Что касается последнего, то, если бы старшему Тачетту это когда-нибудь удалось, его сын хуже стал бы о нем думать.

Покинув Оксфорд, Ральф пару лет путешествовал, а затем вдруг обнаружил себя сидящим на высоком стуле в отцовском банке. Ответственность и важность занимаемой должности, я полагаю, не измеряются высотой стула и зависят от чего-то другого; Ральф, и вправду очень длинноногий, во время работы предпочитал стоять или даже ходить. Однако постепенно он стал посвящать своим занятиям все меньше времени, а года через полтора понял, что серьезно болен — перенесенная жестокая простуда дала осложнение на легкие. Он был вынужден бросить работу и заняться таким прискорбным делом, как забота о самом себе. Сначала это казалось ему отвратительным; словно он имеет дело вовсе не с собой, а с каким-то неинтересным и ко всему безразличным персонажем, с которым у него нет ничего общего. Однако, познакомившись с этим персонажем поближе, Ральф скрепя сердце стал относиться к нему терпимо и даже со сдержанным уважением. Товарищем по несчастью может оказаться кто угодно, и наш молодой человек, понимая, как много поставлено на карту, — он всегда считал, что ему присущ здравый смысл, — стал ухаживать за своим отвратительным «протеже»; тот принял это с должным вниманием, и по крайней мере один результат был достигнут — бедняга Ральф остался жив. Одно из его легких начало заживать, второе обещало последовать примеру первого, и Ральфу было твердо сказано, что он переживет еще сколько угодно зим, если переберется в какую-нибудь страну с подходящим для таких больных климатом. Он очень любил Лондон и проклинал неумолимые обстоятельства, обрекавшие его на необходимость покинуть его. Но постепенно он обнаружил, что его чувствительные легкие благодарно откликаются даже на скупые знаки внимания, и стал выказывать их более щедро — перебирался зимовать в теплые края, грелся на солнышке, в ветреные дни не выходил из дома, в дождливые — лежал в постели (и дважды, когда шел снег, чуть навсегда в ней не остался). Тот запас лени, которым обладал Ральф, помог ему справиться с вынужденным ничегонеделанием; ибо даже в лучшие времена он был слишком болен, чтобы заниматься хоть чем-нибудь. Ральф говорил себе, что в мире нет ничего, чем бы ему по-настоящему хотелось заняться, а следовательно, ему ни от чего не пришлось отказываться. Однако время от времени Ральф «чувствовал аромат запретного плода», который напоминал ему, что наслаждаться жизнью можно только там, где кипит деятельность. Нынешнюю его жизнь можно было сравнить с чтением хорошей книги в плохом переводе — жалкое развлечение для молодого человека, который осознает, что в нем погиб блестящий лингвист. Для Ральфа выдавались плохие зимы и хорошие зимы; в хорошие он даже иногда мечтал, представляя себя полностью выздоровевшим. Но за три года до событий, которыми открывается эта история, все надежды его рухнули. В тот раз Ральф остался в Англии дольше положенного срока, и непогода настигла его раньше, чем он отправился в Алжир. Молодой человек добрался туда еле живой и несколько недель находился между жизнью и смертью. Его выздоровление было чудом, но Ральф понял: чудеса случаются, но — только один раз. Он сказал себе, что час его близок и о нем не следует забывать, но у него есть еще время, которое можно провести с удовольствием — насколько позволят обстоятельства. Отныне простое применение тех способностей, которыми он обладал и которые мог потерять, стало для Ральфа настоящим наслаждением; ему даже казалось, что до него никто не подозревал о радости созерцания. Миновало то время, когда ему был труден вынужденный отказ от мечты о славе — мечты неясной, но от этого ничуть не менее навязчивой, мечты пленительной, хотя и связанной с необходимостью преодолевать врожденную самокритичность. Теперь друзья находили его повеселевшим и, с видом знатоков покачивая головой, объясняли эту перемену тем, что он якобы настроен на выздоровление. А правда заключалась в том, что Ральф просто смирился со своим положением.

Вполне возможно, что именно эта сладость созерцания, о которой я упомянул (поскольку в последние годы сам склонен замечать скорее приятные вещи, нежели неприятные), и вызвала у Ральфа внезапный интерес к появлению молодой леди, которое явно не сулило скуки. Что-то подсказывало ему: если он будет поблизости, это поможет скрасить череду дней. Здесь, не вдаваясь в подробности, можно добавить, что Ральф Тачетт оставлял для себя даже возможность влюбиться. Безусловно, этой возможностью надо было пользоваться очень умеренно; безопаснее всего, конечно, было переживать все молча, но и этого могло быть недостаточно, и Ральф запретил себе вообще выказывать какие-либо внешние проявления чувств. Созерцать прелестную женщину, не теряя головы, — это казалось ему самым лучшим подарком из всех, предложенных жизнью. А если интерес к ней станет слишком острым, то, конечно, тешил он себя надеждой, ему удастся пережить это так же неприметно, как все другие невзгоды. Тем не менее Ральф уже почти убедил себя, что ему не суждено полюбить кузину.

— А теперь расскажите мне о молодой леди, — попросил он мать. — Что вы намерены с ней делать?

Миссис Тачетт не замедлила с ответом:

— Я намерена просить твоего отца пригласить Изабеллу погостить три-четыре недели в Гарденкорте.

— Нужны ли такие церемонии? — спросил Ральф. — Разумеется, отец будет согласен.

— Я этого пока не знаю. Она моя племянница, а не его.

— Боже мой, мама, какая вы собственница! Да это для него еще одна причина пригласить ее. Ну а потом — я имею в виду, месяца через три (поскольку это абсурд — приглашать бедняжку на какие-то жалкие три-четыре недели), — потом что вы намерены с ней делать?

— Я намерена взять ее в Париж и заняться ее гардеробом.

— Само собой. А кроме этого?

— Я предложу ей на осень поехать со мной во Флоренцию.

— Это все частности, мама, — заметил Ральф. — Мне бы хотелось знать, что вы собираетесь с ней делать вообще.

— Исполнить свой долг! — заявила миссис Тачетт. — Полагаю, тебе тоже очень жаль ее, — добавила она.

— Да нет, не думаю, что она из тех, кто вызывает жалость. Скорее я склонен завидовать ей. Но все-таки, перед тем как я в этом удостоверюсь, объясните мне, к чему именно призывает вас чувство долга.

— Оно призывает меня показать ей четыре европейских страны — две из них она может выбрать сама — и дать возможность довести до совершенства ее французский — она его и так уже очень хорошо знает.

Ральф слегка сдвинул брови.

— Звучит довольно невыразительно. Даже при том, что две страны она может выбрать сама.

— Если звучит невыразительно, — усмехнулась миссис Тачетт, — можешь предоставить это Изабелле — она внесет существенное оживление. С ней не соскучишься.

— Вы считаете ее одаренным существом?

— Не знаю, одаренное ли она существо, но она умная девушка, волевая и с пылким характером. Она никогда не унывает.

— Могу себе представить, — произнес Ральф и вдруг добавил: — И как же вы уживаетесь?

— Ты хочешь сказать, что со мной может быть скучно? Вряд ли Изабелла так считает. Некоторым девицам я могу казаться скучной, это понятно, но Изабелла слишком умна. Полагаю, я ее очень развлекаю. Мы отлично находим общий язык, потому что я ее понимаю. Мне знакома эта порода — Изабелла очень прямодушна, я тоже. Мы точно знаем, чего можно ожидать друг от друга.

— О, дорогая мама, — воскликнул Ральф, — чего можно ожидать от вас — знают все! Вы удивили меня только раз — а именно сегодня, познакомив с хорошенькой кузиной, о существовании которой я не подозревал.

— Ты находишь ее очень хорошенькой?

— Очень. Но дело не в этом. Она как будто что-то излучает, что-то особенное — вот что меня поразило. Кто это редкостное создание? Где вы ее нашли и как произошло ваше знакомство?

— Я нашла ее в старом доме в Олбани. Шел дождь, она сидела в мрачной комнате с толстенной книгой и смертельно скучала. Она сама не знала, что скучает, но, когда я сказала об этом, кажется, была мне благодарна. Может быть, ты считаешь, что я не должна была ее трогать — пусть бы жила как жила. Отчасти это верно. Но я действовала сознательно; я решила, что она предназначена для лучшей доли и что я сделаю доброе дело, если возьму ее с собой, чтобы показать мир. Она, как и большинство молодых американок, думает, будто много знает о нем, — но, как и большинство молодых американок, очень сильно ошибается. Если хочешь знать, я подумала также, что с Изабеллой будет приятно бывать на людях. Я люблю, чтобы обо мне были хорошего мнения, а для женщины моего возраста нет лучшего украшения, чем привлекательная племянница. Ты знаешь — я много лет не видела детей моей сестры; мне претил образ жизни их отца. Но я всегда намеревалась что-нибудь сделать для них тогда, когда моему зятю придет время удалиться туда, где воздают по заслугам. Выяснив, где их найти, я безо всякого предупреждения к ним явилась. У Изабеллы две сестры, обе замужем. Я видела только старшую, Лилиан Ладлоу, у которой, кстати говоря, довольно неотесанный муж. Лили, как узнала, что я заинтересовалась Изабеллой, так и ухватилась за это. Сказала, что это именно то, что ее сестре нужно, — чтобы кто-то ею заинтересовался. Она говорила об Изабелле так, как ты говоришь о каком-нибудь юном гении, который нуждается в поощрении и поддержке. Возможно, Изабелла и правда талантлива, но я пока еще не поняла, в какой области. Миссис Ладлоу пришла в восторг от моей идеи взять Изабеллу в Европу. Все они смотрят на Европу как на прибежище для эмигрантов, место для размещения излишков населения. Сама Изабелла обрадовалась поездке, и все легко устроилось. Кое-какие трудности возникли только в связи с тем, что, как я понимаю, она ни в коем случае не желает ни у кого одалживаться. Но у нее была небольшая сумма, и она думает, будто сможет путешествовать на свои деньги.

Ральф внимательно выслушал отчет своей здравомыслящей матери; его интерес к симпатичной кузине отнюдь не ослаб.

— Что же, если она талантлива, — сказал он, — мы должны выяснить, в чем именно. Может быть, в искусстве флирта?

— Не думаю. Поначалу она может показаться кокеткой, но потом становится ясно, что все не так просто.

— Тогда Уорбартон не прав! — воскликнул Ральф Тачетт. — Ему, как мне кажется, показалось именно так.

Его мать покачала головой.

— Лорду Уорбартону не понять ее. И пытаться не стоит.

— Он очень умен, — возразил Ральф, — но ему полезно иногда поломать себе голову.

— Изабелле доставит удовольствие привести лорда в затруднение, — заметила миссис Тачетт.

Ее сын опять слегка нахмурился.

— А что она знает о лордах?

— Ровным счетом ничего. И именно это ему будет очень трудно осознать!

Ральф рассмеялся на эти слова и выглянул в окно.

— Вы не собираетесь спуститься к отцу? — спросил он.

— Без четверти восемь, — ответила миссис Тачетт.

Ральф взглянул на часы.

— Тогда у вас есть еще пятнадцать минут. Расскажите еще что-нибудь об Изабелле.

Но миссис Тачетт отклонила эту просьбу, сказав, что остальное он должен будет выяснить сам.

— Ну хорошо, — произнес Ральф, упрямо продолжая тему. — С ней приятно показаться на людях. Но не причинит ли она при этом вам беспокойства?

— Надеюсь, нет. Но если и причинит, я не отступлю. Я никогда не отступаю.

— Она поражает меня своей непосредственностью, — сказал Ральф.

— Непосредственные люди не причиняют большого беспокойства.

— Это правда, — согласился Ральф. — И вы — тому доказательство. Вы чрезвычайно непосредственны и, я уверен, никогда никому не причинили беспокойства. Но скажите мне вот что. Это пришло мне в голову только сейчас: умеет Изабелла дать отпор?

— Послушай, — воскликнула мать, — ты задаешь слишком много вопросов! Выясняй это сам.

Однако это был не последний вопрос.

— Но вы так и не сказали, что намереваетесь с ней делать.

— Делать с ней? Ты говоришь об Изабелле, словно это отрез ситца. Я абсолютно ничего не буду с ней делать. Она сама будет делать все, что захочет. Она меня предупредила.

— Значит, в той телеграмме вы хотели сказать о независимости именно ее характера.

— Я никогда не знаю, что хочу сказать в своих телеграммах, особенно в тех, которые отправляла из Америки. Ясность слишком дорого стоит. Давай спустимся к отцу.

— Еще не семь сорок пять, — заметил Ральф.

— Должна же я принять во внимание его нетерпение, — ответила миссис Тачетт.

У Ральфа было собственное мнение на этот счет, но возражать он не стал и предложил матери руку. Это позволило ему, когда они спускались вниз, задержать ее на площадке лестницы; широкая, пологая, с удобными перилами из потемневшего от времени дуба лестница была одним из самых великолепных украшений Гарденкорта.

— А не собираетесь ли вы выдать ее замуж? — с улыбкой спросил Ральф.

— Замуж? Мне было бы очень жаль сыграть с ней такую штуку! Не говоря уже о том, что Изабелла вполне способна сама найти себе мужа. У нее для этого есть все возможности.

— Ты хочешь сказать, что она уже выбрала себе мужа?

— Не знаю как насчет мужа, но в Бостоне существует некий молодой человек…

Ральф не желал слушать о некоем молодом человеке из Бостона и продолжал:

— Как говорит отец, американки всегда помолвлены!

Мать повторила, что все сведения о своей кузине он должен добыть у нее самой, и вскоре ему представился случай. Он вдоволь наговорился с ней в тот же вечер, когда они остались вдвоем в гостиной. Лорд Уорбартон, прибывший из своего поместья в десяти милях от Гарденкорта верхом, вскочил на лошадь и отправился в обратный путь еще до обеда. А сразу после обеда мистер и миссис Тачетт, которые, по-видимому, исчерпали темы для беседы, под предлогом усталости разошлись по своим комнатам. Молодой человек провел со своей кузиной около часа. Хотя она полдня провела в пути, по ней нельзя было заметить никаких признаков усталости; однако на самом деле Изабелла была утомлена, сама понимала это и знала, что назавтра поплатится. Но она давно уже взяла за правило терпеть усталость, сколько хватит сил, и сдавалась, когда притворяться было уже невозможно. Сейчас было вполне возможно бороться с усталостью — она была взволнована, все ее интересовало. Она попросила Ральфа показать ей картины; в доме их было множество, большая часть была приобретена по его собственному выбору. Лучшие были развешаны в уютной дубовой галерее, по обоим концам которой располагались гостиные. По вечерам в галерее обычно освещение было недостаточным и картины нельзя было как следует рассмотреть, поэтому лучше было бы подождать до завтра, и Ральф решил посоветовать Изабелле так и поступить. Она продолжала улыбаться, хотя по лицу скользнула тень разочарования.

— С вашего позволения, я бы взглянула на них совсем чуть-чуть, — сказала она. Изабелла была нетерпелива, знала это за собой, знала, что это очевидно каждому, но ничего не могла с собой поделать.

«Не очень-то она слушает советы», — подумал Ральф, но без раздражения. Ее нетерпение забавляло его и даже чем-то привлекало. Лампы были укреплены на консолях и свет давали хотя и тусклый, но приятный глазу. Он мягко падал на богатые краски полотен и потускневшую позолоту рам, его отблески лежали на навощенном полу галереи. Ральф взял свечу и стал показывать свои любимые вещи; Изабелла, переходя от одной картины к другой, то что-то шептала, то восхищенно восклицала. Она, несомненно, понимала толк в живописи и обладала природным вкусом — это поразило Ральфа. Изабелла тоже взяла свечу и, вглядываясь в полотна, медленно водила ею вверх-вниз; когда она опять подняла руку, Ральф вдруг заметил, что стоит посреди галереи и смотрит не столько на картины, сколько на девичью фигурку. По правде сказать, он ничего не терял, обратив на нее взгляд: она была прекрасней многих произведений искусства — тоненькая, легкая, довольно высокая. Когда хотели уточнить, о какой именно из сестер Арчер идет речь, Изабеллу всегда называли «тростиночкой». Ее темные, почти черные волосы являлись предметом зависти многих женщин, а светло-серые глаза, в решающие моменты жизни, может быть, слишком пронзительные, когда она улыбалась, приобретали чарующе-мягкое выражение. Когда молодые люди медленно обошли всю галерею, Изабелла сказала:

— Ну вот, теперь я знаю гораздо больше, чем вначале!

— У вас, очевидно, страсть к знаниям, — смеясь, заметил ее кузен.

— Думаю, да. Большинство девушек кажутся мне такими невежественными, — сказала Изабелла.

— По-моему, вы не похожи на это большинство.

— Ну, некоторые девушки очень милы, — пробормотала Изабелла, которая предпочитала поменьше говорить о себе. Чтобы сменить тему разговора, она задала вопрос: — Скажите, здесь водятся привидения?

— Привидения?

— Ну, или духи, призраки… В Америке мы называем их привидениями.

— Мы здесь тоже, когда видим их.

— Значит, вы их видели? Немудрено в таком старинном романтическом доме.

— Этот дом вовсе не романтический, — сказал Ральф. — Если вы рассчитываете на это, то будете разочарованы. Он убийственно прозаичен. Здесь нет никакой романтики, кроме той, которую, быть может, вы привезли с собой.

— Ну да, привезла, и немало, но мне кажется, привезла в подходящее место.

— Чтобы сохранить ее в неприкосновенности — безусловно. Здесь с ней ничего не случится. Мы с отцом ей не повредим.

Изабелла взглянула на кузена.

— Здесь никого не бывает, кроме вас и вашего отца?

— Мама, конечно.

— О, вашу маму я знаю. Она совсем не романтична. А больше никого не бывает?

— Очень редко.

— Как грустно — я люблю знакомиться с людьми.

— В таком случае, чтобы развлечь вас, мы пригласим сюда все графство, — сказал Ральф.

— Вы смеетесь надо мной, — серьезно ответила девушка. — А этот джентльмен, который был с вами на лужайке, когда я приехала…

— Он наш сосед. Но бывает у нас нечасто.

— Как жаль, он мне понравился, — сказала Изабелла.

— Но ведь вы, как мне показалось, едва обменялись с ним парой фраз, — удивился Ральф.

— Это не важно. Он все равно мне понравился. И ваш отец тоже. Очень понравился.

— По-другому и быть не могло — он милейший старик.

— Мне так жаль, что он болен, — произнесла девушка.

— Так помогите мне ухаживать за ним. Из вас получится отличная сиделка.

— Боюсь, что нет, — и это не мое мнение… Говорят, я слишком много рассуждаю. Но вы не договорили о привидении, — добавила она.

Ральф, однако, не обратил внимания на последнее замечание.

— Итак, вам понравились отец и лорд Уорбартон. Я думаю, мама вам тоже нравится.

— Мне очень нравится ваша мама, потому что… потому что… — Изабелла попыталась найти убедительную причину своей симпатии к миссис Тачетт.

— Да никогда не известно — почему! — со смехом воскликнул ее собеседник.

— А я всегда знаю — почему, — ответила девушка. — Потому что она не хочет никому понравиться. Ей все равно — нравится она или нет.

— Так вы ее поклонница из чувства противоречия? А ведь я похож на нее, — сказал Ральф.

— Я думаю, вы совсем не похожи. Вы хотите нравиться людям и стараетесь, чтобы они вас полюбили.

— Боже мой, вы видите человека насквозь! — воскликнул Ральф с испугом, и не вполне наигранным.

— Но в любом случае вы мне нравитесь, — продолжала его кузина. — Чтобы покончить с нашим делом — покажите мне привидение.

Ральф грустно покачал головой.

— Я мог бы показать вам его, да вы не увидите. Этой привилегией — незавидной — владеет не каждый. Привидение не может увидеть молодая, счастливая, невинная девушка, как вы. Сначала нужно пройти через страдания, жестокие страдания, постичь, что такое несчастье. Тогда ваши глаза откроются. Я увидел его уже очень давно, — с улыбкой проговорил Ральф.

— Я вам уже говорила, что люблю узнавать все новое, — ответила девушка.

— Да, вы впитывали приятные, интересные знания. Но вы не страдали — и вы не созданы для страданий. Надеюсь, вы никогда не увидите привидение!

Изабелла слушала внимательно, с улыбкой на губах, но взгляд ее был серьезен. Ральф находил ее такой же очаровательной, как и раньше, но сейчас она показалась ему слишком самонадеянной — правда, в этом тоже заключалось ее очарование. Он с интересом ждал, что кузина скажет в ответ.

— Я не боюсь, — сказала она. Ответ был вполне самонадеянным.

— Не боитесь страданий?

— Страданий я боюсь. Но не боюсь привидений. И еще я думаю, что люди много страдают по пустякам.

— Мне кажется, к вам это не относится. — Ральф посмотрел на нее, держа руки в карманах.

— Я не считаю это недостатком, — ответила Изабелла. — Страдать вовсе не обязательно. Мы созданы не для этого.

— Вы, определенно, нет.

— Я говорю не о себе, — сказала она в сторону.

— Конечно, это не недостаток, — произнес ее кузен. — Быть сильным — достоинство.

— Но если вы не страдаете, вас называют бесчувственным, — заметила Изабелла.

Они вышли из маленькой гостиной, в которую попали из галереи, и остановились в холле у лестницы. Здесь Ральф достал из ниши свечу и протянул кузине.

— Не обращайте внимания на то, как вас называют, — сказал он. — Если вы страдаете слишком сильно, вас тут же назовут идиотом. Надо просто стараться быть счастливым — насколько это возможно.

Девушка взглянула на него, взяла свечу и поставила одну ногу на ступеньку дубовой лестницы:

— Вот для этого я и приехала в Европу. Стать как можно счастливее. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи! Желаю вам добиться успеха и буду счастлив помочь, чем могу!

Изабелла повернулась и стала подниматься наверх. Ральф смотрел ей вслед. Затем, как всегда держа руки в карманах, вернулся в пустую гостиную.

Примечания

8

Как американец, Ральф не мог баллотироваться в парламент.

9

Новая Англия — шесть северо-восточных штатов США, в т. ч. Вермонт. Поселенцы этих районов сохраняли в языке традиции шекспировского периода и противостояли упрощению языка.