Портрет леди

Генри Джеймс, 1880

Молодая американка Изабелла Арчер по приглашению тетушки приезжает в Англию. Мисс Арчер хороша собой, обладает живым характером и в целом очаровательна. Ею движет желание увидеть мир, однако, не имея средств, Изабелла может довольствоваться лишь ролью компаньонки своей тетки. Внезап но свалившееся на нее состояние позволяет ей претворить мечты в реальность, однако, разбогатев, Изабелла рискует стать инструментом для достижения поставленных кем-то целей. Генри Джеймс (1843–1916), признанный классик американской литературы, заглядывает в таинственные глубины женской души и создает достоверный и поистине прекрасный портрет, попутно отвечая на извечный вопрос: богатство – дар судьбы или проклятье?..

Глава 10

На следующий день после визита в Локли Изабелла получила письмо от своей подруги мисс Стэкпол. Увидев надписанный аккуратным каллиграфическим почерком Генриетты конверт с маркой Ливерпуля, она очень оживилась.

«Ну вот и я, милая моя подруга, — писала мисс Стэкпол. — Наконец-то мне удалось вырваться. За один вечер все было решено — «Интервьюер» сдался. Я, как заправский журналист, побросала вещи в чемодан и на трамвае добралась до парохода. Где ты теперь и где бы мы могли встретиться? Полагаю, ты осматриваешь один замок за другим и уже приобрела правильное произношение. А может быть, уже даже вышла замуж за лорда. Я почти надеюсь на это, потому что хочу быть представлена высокопоставленным людям, и немного рассчитываю в этом на тебя. «Интервьюеру» нужна информация о высшем обществе. Мои первые впечатления (о людях в целом) получились совсем не в розовом цвете, но я хочу обсудить их с тобой. Ты же знаешь, что, какой бы я ни была, меня нельзя назвать поверхностной. А еще мне нужно сказать тебе кое-что важное. Назначай встречу как можно скорее. И приезжай в Лондон (мне так хочется посмотреть на все его достопримечательности вместе с тобой) или разреши приехать к тебе, где бы ты ни находилась. Я с удовольствием примчусь — ты же знаешь, что меня все интересует, и хотелось бы узнать побольше о частной жизни англичан».

Девушка не стала показывать дяде это письмо, но передала его содержание. Как она и ожидала, хозяин дома попросил Изабеллу немедленно заверить от его имени мисс Стэкпол, что он с удовольствием примет ее в Гарденкорте.

— Хоть она и литературная дама, — заметил мистер Тачетт, — я полагаю, что она, будучи американкой, не станет изображать меня, как некоторые. Такие, как я, ей явно не внове.

— Но она не встречала таких милых! — возразила его племянница; на самом деле она тревожилась в отношении «репортерского зуда» Генриетты — он принадлежал к тем чертам характера ее подруги, которые Изабелла одобряла меньше всего. Тем не менее она написала мисс Стэкпол, что ее с радостью примут под гостеприимным кровом мистера Тачетта. И эта предприимчивая девица, не теряя времени, подтвердила свое решение. Она добралась до Лондона, там села на поезд и доехала до ближайшей к Гарденкорту станции, где ее встречали Изабелла и Ральф.

— Интересно — полюблю я ее или возненавижу? — размышлял вслух молодой человек, пока они с кузиной стояли на перроне в ожидании поезда.

— Ни то, ни другое ничего не будет значить для нее, — ответила Изабелла. — Ей совершенно безразлично, что о ней думают мужчины.

— В таком случае как мужчина я склоняюсь к тому, что она мне не понравится. Должно быть, это какое-то чудовище. Она очень безобразна?

— Да нет же, Генриетта очень хороша собой.

— Женщина-журналист, репортер в юбке? Страшно любопытно на нее взглянуть, — заявил Ральф.

— Очень легко насмехаться над ней, но совсем нелегко быть такой же отважной.

— Думаю, да. Чтобы брать интервью, требуется отвага. Как вы думаете, она станет и меня интервьюировать?

— Вряд ли. Для Генриетты вы недостаточно важная персона.

— Посмотрим, — сказал Ральф. — Она распишет в своей газете всех нас, включая Банчи.

— Я попрошу ее не делать этого, — отозвалась Изабелла.

— Значит, вы считаете ее способной на это?

— Вполне.

— И все-таки она стала вашей ближайшей подругой?

— Генриетта не ближайшая моя подруга, но мне она нравится, несмотря на все свои недостатки.

— Отлично, — сказал Ральф. — Боюсь, мне она не понравится, несмотря на все свои достоинства.

— Погодите — дня через три вы влюбитесь в нее.

— И увижу собственные любовные письма в «Интервьюере»? Никогда! — воскликнул молодой человек.

Наконец прибыл поезд, и по ступенькам уверенно спустилась мисс Стэкпол, которая, как и предупреждала Изабелла, оказалась очень хороша собой: пухленькая, среднего роста блондинка, с круглым лицом, маленьким ротиком и стройной фигуркой; ее каштановые локоны были собраны на затылке, а распахнутые глаза имели удивленное выражение. Самой примечательной чертой ее наружности была странная неподвижность взгляда, который Генриетта вперяла во все, что попадалось на пути, причем делала она это не вызывающе, не дерзко, но с сознанием своего права. Так же воззрилась она и на Ральфа, который был несколько сбит с толку грациозностью и привлекательностью мисс Стэкпол; ему стало казаться, что будет не очень-то легко не расположиться к ней, на что он настроился. На Генриетте было прекрасное серебристо-серое платье, и Ральф отметил, что она выглядела совершенно безукоризненно — с головы до пят. Она и говорила чистым, высоким голосом, неглубокого тембра, но громким; когда она вместе со своими спутниками уселась в экипаже мистера Тачетта, выяснилось, к немалому удивлению Ральфа, что она вовсе не болтушка. Однако на вопросы Изабеллы, к которой рискнул присоединиться и молодой человек, она отвечала очень точно и ясно; и позже, в библиотеке Гарденкорта, разговаривая с мистером Тачеттом (его супруга не посчитала необходимым спуститься), во всей полноте проявила свое умение вести беседу.

— Мне хотелось бы услышать, кем вы себя считаете — англичанами или американцами, — сказала мисс Стэкпол. — Тогда я буду знать, как мне с вами разговаривать.

— Говорите с нами как пожелаете, все благо, — великодушно ответил Ральф.

Она остановила на нем свои глаза, и чем-то они напомнили ему крупные блестящие пуговицы. Казалось, он видит в них отражение окружающих предметов. Пуговице вряд ли свойственно иметь человеческое выражение, но все-таки Ральф, будучи очень скромным человеком, смущался под взглядом мисс Стэкпол и испытывал чувство неловкости. Стоит, правда, добавить, что это чувство, после того как он провел с ней день или два, заметно ослабло, хотя полностью так и не исчезло.

— Полагаю, вы не собираетесь убеждать меня, что вы — американец, — сказала она.

— Ради вашего удовольствия я буду англичанином. Или даже турком!

— Если вы способны на такие превращения, прекрасно, — отозвалась мисс Стэкпол.

— Я уверен, вы все понимаете, и принадлежность человека к какой бы то ни было национальности вам не преграда, — продолжал Ральф.

Гостья внимательно посмотрела на него.

— Вы имеете в виду иностранные языки?

— Языки здесь ни при чем. Я имею в виду дух… некий гений нации.

— Не уверена, что понимаю вас, — сказала корреспондентка «Интервьюера». — Но думаю, что к тому времени, как я покину Гарденкорт, с этим будет лучше.

— Таких людей, как кузен, называют космополитами, — заметила Изабелла.

— Это значит, что в нем ото всех понемножку и почти ничего от кого-то одного. Должна сказать, я считаю, патриотизм сродни милосердию — он начинается у себя дома.

— А где начинается «дом», мисс Стэкпол? — спросил Ральф.

— Не знаю, где он начинается, но знаю, где заканчивается. Далеко отсюда.

— А здесь вам не нравится? — спросил мистер Тачетт своим мягким, спокойным, невинным старческим тоном.

— Сэр, моя точка зрения еще не определена. Я словно сдавлена. Особенно я это чувствовала при переезде из Ливерпуля в Лондон.

— Вероятно, вы ехали в переполненном вагоне? — предположил Ральф.

— Да, но он был набит друзьями — я ехала с группой американцев, с которыми познакомилась еще на пароходе, милейшие люди из Литл-Рока, штат Арканзас. Несмотря на это, я чувствовала себя стесненной. Словно что-то давило на меня. Не могу сказать, что это. С самого начала я чувствовала, что здешняя атмосфера мне чужда. Но я думаю, мне удастся создать свою собственную. Природа здесь необыкновенно привлекательна.

— А мы-то все как прекрасны! — сказал Ральф. — Подождите немного, и вы убедитесь в этом сами.

Мисс Стэкпол выразила полное расположение ждать и, очевидно, была готова надолго обосноваться в Гарденкорте. По утрам она была занята литературным трудом, но, несмотря на это, Изабелла много времени проводила с подругой, которая, выполнив намеченную на день работу, жаждала общения. Изабелле скоро представилась возможность попросить ее воздержаться от того, чтобы отдавать в печать свои впечатления от пребывания в Англии, — уже на второй день после приезда мисс Стэкпол она обнаружила подругу за работой над статьей для «Интервьюера». Заглавие (написанное четким, аккуратным почерком, который наша героиня помнила еще со школьных времен) гласило: «Американцы и Тюдоры — взгляд из Гарденкорта». Мисс Стэкпол без зазрения совести предложила прочитать статью подруге, но та решительно заявила протест.

— Ты не должна этого делать. Тебе не следует описывать здешнюю жизнь.

Генриетта, по своему обыкновению, уставилась на нее.

— Почему? Людям как раз это и интересно. И здесь очень мило.

— Здесь слишком мило, чтобы быть описанным в газетах. Да и дяде это не понравится.

— Вот еще глупости! — воскликнула мисс Стэкпол. — Все потом всегда бывают довольны.

— Дядя не будет доволен. И кузен тоже. Они сочтут это нарушением законов гостеприимства.

Ничуть не смутившись, Генриетта очень аккуратно вытерла перо — она всегда держала при себе элегантный наборчик специальных принадлежностей — и убрала рукопись.

— Конечно, если ты против — я подчиняюсь. Но так и знай: я жертвую отличной темой.

— Есть множество других тем. Их полно вокруг. Мы будем ездить на прогулки, и я покажу тебе множество прекрасных пейзажей.

— Пейзажи не по моей части. Мне интересны только люди. Ты же знаешь, Изабелла, меня интересуют социальные вопросы, и так было всегда, — сказала мисс Стэкпол. — Я собиралась показать кое-что на примере твоего кузена-американца, переставшего быть американцем. Сейчас большой спрос на эту тему, а твой кузен является превосходным образцом. Следовало бы проучить его за это со всей суровостью.

— Да ты бы просто убила его! — воскликнула Изабелла. — И не суровостью, а тем, что он был бы выставлен на всеобщее обозрение.

— Что ж, я бы с удовольствием слегка прищучила его. И твоего дядю тем более. Он кажется гораздо более благородным — все еще стойкий американец. Грандиозный старик. Не понимаю, как он может возражать против того, чтобы я воздала ему должное.

Изабелла удивленно смотрела на подругу. Ей казалось очень странным, что в человеке, к которому она испытывает большое уважение, может уживаться столько противоречий.

— Бедная моя Генриетта, — сказала девушка, — ты не понимаешь, что личное, то, что глубоко в себе, нельзя выставлять напоказ.

Мисс Стэкпол сильно покраснела, и на мгновение ее яркие глаза стали влажными; а Изабелла еще больше изумилась: сколько же в ее характере несовместимых черт!

— Ты очень несправедлива ко мне, — с достоинством произнесла Генриетта. — Я никогда ни слова не написала о себе!

— В этом-то я уверена. Но мне кажется, по отношению к другим нужно быть такой же сдержанной!

— Очень хорошо сказано! — воскликнула Генриетта, снова доставая перо. — Позволь мне записать эту мысль, и я опубликую ее в статье.

И все-таки у нее был чудесный характер. Полчаса спустя она снова находилась в прекрасном расположении духа, как и подобает корреспонденту газеты в поисках материала.

— Я обещала описывать общество, — сказала Генриетта Изабелле. — А как я могу это делать, если у меня никаких идей? Раз нельзя описывать Гарденкорт, тогда посоветуй мне что-нибудь еще.

Девушка обещала подумать, и на следующий день в разговоре с подругой ей случилось упомянуть о своей поездке в старинный дом лорда Уорбартона.

— Ах, ты должна отвезти меня туда. Это то, что мне нужно! — воскликнула мисс Стэкпол. — Я должна взглянуть на аристократов.

— Я тебя отвезти не могу, — сказала Изабелла, — но лорд Уорбартон собирается приехать, и у тебя будет шанс познакомиться с ним и понаблюдать за ним. Но если ты намерена опубликовать беседу с ним, я обязательно предупрежу его.

— Не надо! — взмолилась ее подруга. — Я хочу, чтобы он вел себя естественно.

— Англичанин не может вести себя более естественно, чем когда держит язык за зубами, — ответила Изабелла.

Третий день подходил к концу, но не было очевидных признаков того, что ее кузен влюблен в их гостью, хотя он и проводил с ней много времени. Они прогуливались по парку, сидели под деревьями, а в подходящую для прогулок по Темзе погоду мисс Стэкпол занимала то место в лодке, которое до сих пор принадлежало только одной спутнице Ральфа. Общение с Генриеттой оказалось для Ральфа менее неразрешимой задачей, чем он ожидал, будучи в естественном смятении чувств, которое он испытывал после общения со своей удивительной кузиной. Корреспондентка «Интервьюера» часто очень смешила его, а молодой человек уже давно мечтал, чтобы оставшиеся ему дни были бы скрашены безудержным весельем. Со своей стороны, Генриетта не вполне соответствовала утверждению Изабеллы, будто она безразлична к тому, какого мнения о ней мужчины; бедный Ральф, очевидно, представлялся ей некой загадкой, которая ее раздражала и которую она обязана была разгадать, доказав тем самым, что она человек не поверхностный.

— Чем он занимается в жизни? — спросила она Изабеллу в первый же вечер после своего приезда. — Ходит весь день, засунув руки карманы?

— Он ничем не занимается, — улыбнулась ее подруга. — Он пребывает в праздности.

— Я бы сказала, это стыдно… в то время как я должна работать, словно хлопкопрядильная фабрика, — ответила мисс Стэкпол. — Как бы мне хотелось выставить его на всеобщее обозрение!

— Он слаб здоровьем и не может работать, — настаивала Изабелла.

— Фу! Ты сама не веришь тому, что говоришь. Я работаю, даже когда больна! — воскликнула ее подруга. Позже, перед речной прогулкой сев в лодку, она сказала Ральфу, что, наверное, он ее ненавидит — и с удовольствием отправил бы на дно.

— О, нет, — ответил молодой человек. — Я берегу своих жертв для более медленных пыток. А вы такой интересный экземпляр!

— Да, могу сказать, вы сильно мучаете меня. Единственное утешение — я возмущаю все ваши предрассудки.

— Мои предрассудки? У меня нет особых предрассудков. Я просто интеллектуальная скудость в сравнении с вами.

— Тем хуже для вас. У меня есть ряд приятнейших предубеждений. Конечно, я порчу вам флирт, или как вы там это называете, с вашей кузиной. Но мне все равно. Я возмещаю ей это тем, что вытягиваю из вас массу любопытного. Она узнает, как вы слабы духом.

— Ах, сделайте милость, продолжайте, разберитесь во мне хорошенько! — воскликнул Ральф. — Так мало людей способно на подобную заботу!

В этом отношении мисс Стэкпол, похоже, была мастер на все руки, безо всякого сомнения обращаясь, когда предоставлялась возможность, к настоящему допросу.

На следующий день погода выдалась плохой, и молодой человек для развлечения предложил гостье посмотреть картины. Генриетта прошла в его сопровождении по длинной галерее. Ральф показывал самые ценные экспонаты, разъясняя сюжеты картин и рассказывая о художниках. Мисс Стэкпол смотрела молча, не выражая никакого мнения, и Ральф был благодарен ей за то, что она не издавала дежурных восклицаний восторга, которые часто расточали посетители Гарденкорта. Молодой леди следовало отдать должное, она, в самом деле, редко прибегала к штампованным фразам. Она всегда говорила с напряжением и пылом, отчего часто напоминала образованного человека, объясняющегося на иностранном языке. Впоследствии Ральф Тачетт узнал, что Генриетта когда-то работала художественным критиком в Трансатлантическом журнале; но, несмотря на это, в ее кармане не водилось мелкой монеты восторженных банальностей. Внезапно, сразу после того, как Ральф обратил ее внимание на очаровательный пейзаж Констебля^[15], она повернулась и взглянула на молодого человека так, словно он сам был некоей картиной.

— Вот так вы всегда и проводите свое время? — спросила мисс Стэкпол.

— Я редко провожу его так приятно, — ответил Ральф.

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. У вас нет никакого постоянного занятия.

— О, — воскликнул Ральф, — я самый ленивый человек в мире!

Мисс Стэкпол снова обратила свой взор на Констебля, а молодой человек указал на висевшую рядом небольшую картину Ватто, на которой был изображен джентльмен в розовом камзоле с гофрированным воротником и в чулках. Он прислонился к пьедесталу статуи нимфы в саду и играл на гитаре двум дамам, сидевшим на траве.

— Вот мой идеал постоянного времяпрепровождения, — сказал молодой человек.

Мисс Стэкпол опять повернулась к нему. Хотя ее глаза были прикованы к картине, Ральф заметил, что не над сюжетом картины она размышляет, а обдумывает нечто более серьезное.

— Не понимаю, как вам удается быть в ладу со своей совестью, — произнесла она.

— Дорогая моя, у меня нет совести!

— Стоит ее обрести. Она понадобится вам, когда вы решите поехать в Америку.

— Вероятно, я никогда уже туда не поеду.

— Стесняетесь там показаться?

Ральф, слегка улыбаясь, помедлил с ответом.

— Я полагаю, тот, у кого нет совести, не может стесняться.

— Ну и самомнение у вас, — заявила Генриетта. — Вы считаете, это правильно — отказаться от родины?

— Невозможно отказаться от родной страны — как, скажем, и от собственной бабушки. Невозможно уничтожить то, что составляет неотъемлемую часть нас самих.

— То есть если бы это было возможно, вы бы попытались? А как к вам относятся англичане?

— Они от меня в восторге.

— Потому что вы подлизываетесь к ним.

— Ах, — вздохнул Ральф. — Может быть, вы сжалитесь и хоть частично отнесете это на счет моего природного обаяния?

— Я ничего не знаю о вашем природном обаянии. Если оно у вас и есть, то явно приобретенное… вы, видимо, отчаянно пытались приобрести его, живя здесь. Я бы не сказала, что это вам удалось. Во всяком случае, к такому обаянию я равнодушна. Станьте чем-нибудь полезным обществу, и тогда мы вернемся к этому разговору.

— Ну тогда посоветуйте, что мне делать, — смиренно проговорил Ральф.

— Для начала возвращайтесь на родину.

— Понятно. А потом?

— Займитесь чем-нибудь.

— Хорошо, чем конкретно?

— Чем-то, что доставит вам удовольствие и будет удаваться. Какой-нибудь новой идеей или крупным делом.

— А трудно найти такое дело, которое будет удаваться? — поинтересовался Ральф.

— Нет, если вы отдадите ему частичку своего сердца.

— А, моего сердца, — сказал молодой человек. — Если это зависит от моего сердца…

— У вас его нет?

— Несколько дней назад было, но с тех пор его у меня похитили…

— Вы несерьезный человек, — заметила мисс Стэкпол, — вот в чем дело.

Но через несколько дней гостья снова решила привлечь внимание Ральфа к его собственной персоне, но на этот раз предметом разговора стал другой пункт его своенравия.

— Я поняла, в чем ваша беда, мистер Тачетт, — сказала она. — Вы считаете, что слишком хороши для того, чтобы жениться.

— Я считал так до встречи с вами, мисс Стэкпол, — ответил Ральф, — но сейчас мое мнение изменилось…

— Фу! — фыркнула Генриетта.

–…и мне стало казаться, — продолжил молодой человек, — что наоборот, я недостаточно хорош для этого дела.

— Женитьба благодатно сказалась бы на вас. Кроме того, это ваша обязанность.

— О, — воскликнул Ральф, — у человека так много обязанностей! И женитьба тоже?

— Конечно… Разве вы этого не знали? Жениться — долг каждого мужчины.

Ральф на несколько секунд задумался; он был разочарован. Было что-то в мисс Стэкпол, что начало привлекать его; ему казалось, что если она и не была очаровательной женщиной, то, по крайней мере, с ней можно было дружить. Ей недоставало своеобразия, но, как говорила Изабелла, Генриетта была отважной, а это всегда вызывает у окружающих симпатию. Он не ожидал от нее вульгарной неискренности; а последнее заявление вообще резануло его фальшью. Когда незамужняя женщина говорит о необходимости жениться не обремененному супружеством молодому человеку, самым очевидным объяснением ее слов является вовсе не бескорыстный порыв.

— На это можно посмотреть с разных сторон, — уклончиво ответил Ральф.

— Возможно, но это принципиальная вещь. Вы живете в одиночестве потому, что, наверное, считаете себя исключительной личностью — словно хотите дать понять, что ни одна женщина не достойна вас. Думаете, вы чем-то лучше других? В Америке принято всем вступать в брак.

— Если это моя обязанность, разве, по аналогии, вы тоже не обязаны выйти замуж? — спросил Ральф.

Взгляд непроницаемых глаз мисс Стекпол не дрогнул.

— Вы тешите себя надеждой найти трещину в моей позиции? Конечно, я имею такое же право выйти замуж, как все.

— Так вот, — сказал Ральф. — Должен признаться, меня не раздражает то, что вы свободны. Это скорее меня радует.

— Когда же вы станете серьезным? Наверное, никогда.

— Значит, вы не поверите, если в один прекрасный день я скажу вам, что решил покончить со своей практикой жить в одиночестве?

Мисс Стэкпол бросила на молодого человека вполне ободряющий взгляд. Но неожиданно для Ральфа это выражение вдруг сменилось тревогой и даже негодованием.

— Нет, — сухо ответила гостья. После чего с достоинством удалилась.

— Я так и не влюбился в вашу подругу, — сказал Ральф в тот же вечер Изабелле. — Хотя сегодня утром мы толковали, можно сказать, на эту тему.

— И вы сказали что-то, что ей не понравилось? — поинтересовалась девушка.

Молодой человек пристально посмотрел на нее.

— Она жаловалась на меня?

— Генриетта сказала мне, что есть что-то презрительное в тоне, каким европейские мужчины разговаривают с женщинами.

— Она называет меня европейцем?

— Причем одним из худших. Она сказала, будто вы заявили ей нечто такое, что не стал бы говорить ни один американец, но повторять не стала.

Ральф громко рассмеялся.

— Характер мисс Стэкпол — просто экстраординарная смесь. Она воображает, что я ловелас?

— Ну, я думаю, ловеласы есть и среди американцев. Но Генриетте, очевидно, показалось, что вы неправильно истолковали какие-то ее слова и сделали неприятный для нее вывод.

— Я решил, что она предложила мне жениться на ней, и согласился. Что ж тут такого неприятного?

Изабелла улыбнулась.

— Ну, для меня это точно не очень приятно. Я вовсе не хочу, чтобы вы женились.

— Моя милая кузина, что мне с вами обеими делать? — удивился Ральф. — Ведь мисс Стэкпол говорит, что это — мой долг, и намерена проследить за тем, как я его исполню!

— У нее большое чувство ответственности, — резко ответила Изабелла. — В самом деле. И это основной мотив всех ее высказываний. За это я и люблю ее. Она считает вашу свободную жизнь легкомыслием. Именно это Генриетта и хотела объяснить вам. Если вы посчитали, будто она пыталась… завлечь вас, вы глубоко заблуждаетесь.

— Действительно, это был бы странный способ, но я все-таки думаю, что мисс Стэкпол действительно пыталась завлечь меня. Простите меня за мою самонадеянность.

— У вас непомерное самомнение. У Генриетты нет ни на кого видов. Ей и в голову не могло прийти, что вы заподозрите ее в этом.

— Да-а-а… С такой женщиной нужно быть предельно искренним, — кротко заметил Ральф. — Но вы не находите ее натуру слегка странной? Стремиться затрагивать очень личные вопросы, касающиеся других людей — и быть крайне обидчивой в том, что касается ее самой. Зачем же входить в дверь не стучась?

— Да, — согласилась Изабелла, — Генриетта не любит стучать в дверной молоточек. Я подозреваю, что она вообще считает их претенциозным украшением дома. Генриетта уверена, что все двери должны быть распахнуты настежь. Но я все равно люблю ее.

— А я все равно считаю ее слишком бесцеремонной, — возразил молодой человек, чувствуя себя несколько неловко оттого, что дважды обманулся в отношении мисс Стэкпол.

— Да, — улыбнулась Изабелла, — но боюсь, что именно это… нечто плебейское… и притягивает меня в ней.

— Эта причина показалась бы ей очень лестной!

— Если бы я решила сказать ей об этом, я бы выразилась по-другому. Я бы сказала, что в ней есть что-то «истинно народное».

— Народное? А что вы знаете о народе? И что она о нем знает?

— Генриетта знает очень много. А я знаю достаточно, чтобы считать ее олицетворением великой демократии… Американского континента, всей страны, всей нации. Я не говорю, что она в полной мере олицетворяет все эти понятия. От Генриетты нельзя ожидать так много. Но она, сама того не желая, напоминает мне обо всем этом.

— Так она нравится вам из патриотических соображений. Боюсь, из этих же соображений она вызывает у меня некоторые возражения.

— О, мне нравится так много! — весело произнесла Изабелла. — Мне нравится все, что задевает мои чувства и поражает мое воображение. Если бы я не боялась показаться хвастунишкой, я сказала бы, что у меня разносторонняя натура. Мне нравятся люди, совершенно отличные от Генриетты. Сестры лорда Уорбартона, например. Когда я вижу их, они кажутся мне идеалом. Затем появляется Генриетта, и я немедленно складываю перед ней оружие — не столько по причине ее исключительности, сколько из-за того, что стоит за ней.

— Надо бы осмотреть ее со спины, — озабоченно произнес Ральф.

— Генриетта совершенно права, — сказала Изабелла, — вы никогда не перестанете насмешничать. Я люблю мою великую страну, цветущую, улыбающуюся, раскинувшуюся широко среди рек и прерий аж до лазурных вод Тихого океана! Крепкий свежий душистый аромат исходит от нее, а Генриетта, — простите мне за это сравнение, — частичку его принесла сюда на своих одеждах.

К концу этой пылкой речи Изабелла слегка раскраснелась, и этот румянец так был ей к лицу, что Ральф несколько секунд с улыбкой смотрел на нее.

— Я не уверен, что воды Тихого океана цвета лазури, — произнес он, — но у вас живое воображение. А Генриетта действительно несет на своих одеждах запах Нового Света… сие совершенно бесспорно!

Примечания

15

Джон Констебль (1776–1837) — знаменитый английский живописец, пейзажист.