2
В связи с приездом московской делегации суббота была объявлена в городском УВД рабочим днем, но работать в свой законный выходной день никто из сотрудников милиции не собирался. Сразу же после развода оперативники и следователи собрались в кабинете Воронова — обсудить ночные приключения Оленева.
— Повезло тебе, Валера, — высказал общее мнение Владимир Бериев. — Роман Георгиевич пока пребывает в благодушном настроении. В январе его утвердят в должности, и он начнет гайки закручивать, за каждый патрон отчет требовать.
— Мужики, пива ни у кого нет? — жалобно простонал Оленев. — Колосники горят, спасу нет. Вчера ночью все нормально было, а сегодня с утра сушняк душит.
— Ты, хасбулатовский стрелок, о спиртном даже не думай! — сказал Ефремов. — Начнутся разборки, дернут на ковер, а от тебя перегаром за версту нести будет. Чтобы в норму прийти, попей крепкого горячего чая. Крепкий сладкий чай — лучшее средство от алкогольного отравления.
— Я выпил-то вчера совсем ничего, так, за компанию пару рюмок пропустил, а сегодня трясет всего и ломает, как алкоголика. Это все стресс, а его чаем не снимешь! — объяснил свое состояние Оленев. — Глоток пива сделаю, хуже не будет.
— По этой дороге Хасбулатов на завод «Строймаш» поедет? — перебил страждущего товарища оперуполномоченный Киселев. — Между институтом и швейным училищем проспект как на ладони.
Мужики заинтересовались, подошли к окну.
— Если из гранатомета шарахнуть, как раз в его машину попадешь, — со знанием дела сказал Бериев.
— Ты что, с катушек съехал? — набросился на него Никифоров. — Как ты из гранатомета в закрытом помещении стрелять будешь? Куда у тебя струя от ракеты пойдет? В стену за твоей спиной?
— Что ты мне прописные истины талдычишь? — набычился Бериев. — Я в армии из гранатомета стрелял и знаю, какая у него струя и в какую сторону она пойдет. Перед тем как стрелять, надо окно и дверь открыть, тогда никаких помех не будет.
— Из РПГ в лимузин не попадешь, — оценив расстояние до проспекта, сказал Ефремов. — Перед проездом кортежа Хасбулатова проспект перекроют. Его автомобиль будет мчаться на скорости километров сто, не меньше. Ты даже прицелиться не успеешь.
— Наводчика надо на улицу послать, — предложил кто-то из оперов, — он отмашку даст, и можно будет на опережение стрелять.
У окна начался спор: можно ли попасть из гранатомета в автомобиль, если он появится между домами всего на пару секунд? Большинство спорщиков склонялось к мнению, что по движущейся мишени прицельно не выстрелить.
«Знал бы Хасбулатов, какие вопросы в городской милиции обсуждают, — подумал Лаптев. — Вот бы он подивился! А еще забавнее было бы, если бы сейчас с гранатометом в руках вошел Самойлов и сказал, что надо шарахнуть по автомобилю Хасбулатова. Все бы сразу же нашли сто причин, лишь бы стрелять не заставили. Бериев первым бы сказал, что РПГ в первый раз в глаза видит и не представляет, с какой стороны в него гранату вставляют».
Дверь в кабинет распахнулась, и вошел замполит управления, но без гранатомета, с ежедневником под мышкой.
— Вот вы где все собрались! — весело сказал он. — И ты, герой дня, тоже здесь? Как головка-то, не побаливает? Руки с перепоя не трясутся?
— Ничего у меня не болит, — пробурчал в ответ Оленев.
— Александр Евгеньевич, — Ефремов встал, прикрыв собой Оленева, — ответьте мне на один животрепещущий вопрос: в честь чего сегодня рабочий день объявили?
— Ты разве не знаешь? — «удивился» замполит. — К нам с рабочим визитом Хасбулатов приехал.
— Вот и я про то! К нам приехал председатель парламента, а мы сидим на работе, словно он не государственный деятель, а глава бандитской шайки. Чего мы от его визита ждем? Погромов, что ли? Я понимаю, когда на праздник усиление объявляют. В праздник люди пьют, воруют, режут друг друга, но приезд Хасбулатова не праздник. Рюмку за его здоровье никто не поднимет, так чего мы ждем?
— Не занимайся демагогией! — одернул Ефремова замполит. — Не мне и не тебе решать, когда и по какому поводу объявлять усиление.
— Во сколько Хасбулатов в театре оперетты выступление закончит? — спросил Лаптев.
Замполит обрадовался перемене разговора и пояснил:
— В час дня Руслан Имранович закончит встречу с активом области и поедет на завод «Строймаш». Там он встретится с коллективом предприятия, пообедает в ресторане «Сибирь» и вылетит в Томск. Часов в пять он должен быть в аэропорту.
— У нас же нет прямого рейса до Томска? — не подумав, спросил стажер Тягур. — На чем он полетит?
— Володя, ты, ей-богу, как дитя малое! — засмеялись мужики. — У Хасбулатова собственный самолет «Ту-154», а ты его захотел на регулярном рейсе отправить?
— До особого распоряжения всем быть на месте, — напомнил замполит и вышел.
— Наш Руслан Имранович как царь путешествует, — посмотрев вслед замполиту, сказал Бериев. — У Николая II собственный поезд был, у Хасбулатова — самолет.
— О, про царя! — встрепенулся Воронов. — Расскажу вам почтенный случай, который в один миг изменил мое отношение к Николаю II.
Мужики замолкли, расселись кто куда. Воронов был отменный рассказчик, и истории с ним приключались — заслушаешься. Одна байка об отмене собственной свадьбы чего стоила!
— В прошлом году, — начал Воронов, — в мае, пришла разнарядка — отправить одного следователя на курсы повышения квалификации в Свердловский юридический институт. Коллеги как узнали об учебе, так тут же каждый нашел сто причин, лишь бы не ехать. У всех, как по команде, жены заболели, дети захворали, престарелым родителям некому помочь картошку высаживать. Я тоже решил отмазаться и говорю: «Меня на учебу отправлять смысла нет. Я только в прошлом году диплом получил и еще ничего забыть не успел». Самойлов выслушал всех и отправил на учебу меня. Говорит: «У тебя детей нет, картошку сажать не надо, так что ты — наш единственный кандидат». Делать нечего — я взял под козырек, сложил вещи в сумку и поехал на Урал. В институте я пару раз сходил на занятия, понял, что ничему они меня не научат, и стал целыми днями слоняться по городу. Если кто не был в Свердловске, то в двух словах опишу его: огромный красивый город, основной вид транспорта — трамваи. Итак, погожим весенним деньком занес меня черт на улицу Свердлова. Иду, смотрю — на обочине площадка выровнена, огромный деревянный крест стоит, хоругви висят, стенды с книгами и иконами выставлены, а напротив них, на пятиэтажном доме, по всему фронтону растяжка «Слава ленинской политике международных отношений!». Я в задумчивости вытащил сигарету из пачки и зашел на эту площадку. На ней — никого, только около креста сидят пять здоровенных бородатых мужиков в косоворотках и сапогах. На одном из них форма не то железнодорожника, не то казака, но с двуглавым орлом вместо кокарды. На специальной подставке стоит двухкассетный магнитофон, из которого доносится заунывная музыка. Я подошел к стенду, читаю: «На этом месте был Ипатьевский дом». Дальше я ничего прочитать не успел. Ко мне сзади подошел мужик в форме и говорит: «Не курите на месте гибели императора!» Я показал ему незажженную сигарету: «Я не курю!» Мужик этот оскалился и как забасит: «Не кощунствуйте на святом месте!» Краем глаза я вижу, что остальные бородачи смотрят в нашу сторону и кулаки потирают — приготовились меня уму-разуму учить. Я не стал спорить и ушел. Напомню вам — был май 1991 года. Советская власть еще не рухнула, а монархисты уже воспряли и хотели мне ни за что ни про что все косточки переломать. А я-то им, бородачам, ничего плохого не сделал и память императора не оскорблял. Теперь суть! Не успел я перейти на другую сторону дороги, как мое отношение к монархии кардинально изменилось. Если до встречи с монархистами я относился к Николаю II нейтрально, то тут я стал презирать его и всех его последователей в косоворотках. Прошло больше года, но я своего мнения не изменил и не изменю никогда и ни за что! Скажу больше: если завтра портрет Николая II установят в фойе и заставят при входе кланяться ему в пояс…
Закончить Воронов не успел. Дверь кабинета распахнулась, и вновь вошел замполит.
— О, коллеги, вы еще не разошлись! — сказал он. — Тем лучше — не надо будет по кабинетам ходить, каждому объявлять. Коллеги, к концу следующей недели надо будет сдать по десять рублей на издание книги «История Дома Романовых».
— Ворон, — завопили мужики, — накаркал, сволочь! Кто тебя заставлял про царя рассказывать? Про женщин, что ли, тем мало?
— Ничего не понимаю, — озадачился замполит. — При чем тут Воронов? Что случилось-то?
— Александр Евгеньевич, — как школьник на уроке, поднял руку Бериев. — Воронов говорит, что после Нового года в фойе УВД портрет Дзержинского снимут и на его место установят ростовой портрет Николая II. И еще он говорит, что при входе в здание надо будет портрету императора честь отдавать, как высшему военачальнику.
— Я такой новости не слышал, но если портрет царя установят, то не удивлюсь, — сказал замполит. — Нынче императорская атрибутика в большом уважении, того и гляди кокарды со звездочками на двуглавых орлов поменяют.
Из-за стола поднялся Ефремов, вышел на середину кабинета.
— Александр Евгеньевич, позвольте мне задать один вопрос.
Замполит почувствовал ловушку, но отказаться отвечать на вопрос он не мог — должность не позволяла.
— Сколько я себя помню, — продолжил Ефремов, — в школе, в вузе мне ежедневно внушали, что Николай II — это кровавый тиран. По его приказу 9 января 1905 года расстреляли мирную демонстрацию рабочих. У нас в городе есть улица «1905 года» и есть улица «9 января». Что же получается? После запрета КПСС Николай II перестал быть Николаем Кровавым, но улица «9 января» осталась. Это же двоемыслие какое-то. Невозможно одновременно одного и того же человека считать благодетелем общества и безжалостным убийцей ни в чем не повинных людей.
— Ну что же, отвечу по порядку, — замполит одним пальцем поправил очки, переложил ежедневник под другую руку. — Победители всегда переписывают историю. В августе 1991 года к власти пришли капиталисты, для которых Николай II — прогрессивный государственный деятель, коварно убитый уральскими чекистами. Вполне естественно, что капиталисты будут возвеличивать своих кумиров и всячески поносить политических оппонентов, их идеологию и символы. Теперь о названиях улиц. Нет никакого смысла менять таблички на домах. Пройдет двадцать лет, и все забудут, какие события происходили 9 января 1905 года.
— Я не забуду, — заверил Ефремов. — Через двадцать лет я еще в старческий маразм не впаду.
— Согласен. Ты не забудешь, я буду помнить, а наши дети и внуки уже будут смутно представлять, что означает эта дата. Не верите? Сейчас докажу. В первые годы советской власти День Парижской коммуны был государственным праздником, выходным днем. Когда отмечался День Парижской коммуны, кто-нибудь знает?
— Я знаю, — поднял руку Тягур. — У меня 18 марта день рождения.
— То-то! — подвел итог замполит. — Пришла новая власть, нечего возмущаться, что за наш счет книжки о царях будут издавать.
Примерно через час все разошлись. В кабинете остались только Воронов и Ефремов.
— Ворон, — сказал Ефремов, — мне надо с тобой поговорить по одному щекотливому делу. Приходи завтра в гости. Бутылочку разопьем, о жизни потолкуем.
— Лады! Часам к двенадцати приду.
