Плата за свободу

Геннадий Мурзин

«Плата за свободу» – это четвертая книга из авторского цикла «Уральский криминальный роман». И, конечно, вновь в основе произведения необычные, почти нереальные криминальные истории. Как и в предыдущем произведении «Без вести пропавший», в новой книге все происходящее, то есть описываемое, захватывает дух. Здесь и честь с бесчестием соседствует, и чистота помыслов уживается с подлостью или предательством, то есть жизнь как она есть, без ретуши и глянца.

Глава 5. Старожил

1

Сидорчук что-то торопливо писал, когда послышался скрип отворяемой двери его кабинета.

— Позволите войти, господин полковник? — спросил Фомин.

Хозяин встал, дружелюбно улыбаясь, вышел из-за стола и пошел навстречу, заранее протягивая руку для пожатия.

— Конечно, Александр Сергеевич, проходи, присаживайся. Наконец-то удостоил чести быть у меня… Кофе? Чай? Минералку?

— Спасибо, ничего не нужно.

Фомин прошел к столу, выбрал мягкий стул, который, по его мнению, самый надежный, присел. Его выбор оказался удачным: стул под ним выдержал нагрузку, издав лишь слабый скрип. Хозяин кабинета вернулся на свое место.

— Ну-с, что привело? — спросил он, внимательно всматриваясь в лицо подполковника. Наверное, он хотел заранее выяснить: по делу или по долгу вежливости? Увы, лицо пришедшего было совершенно непроницаемым.

— Я к вам, можно сказать, за советом.

Хозяин окончательно расплылся в самодовольной улыбке.

— Готов служить… Буду рад, если мои советы сгодятся.

— Непременно сгодятся, — в тон ему, также улыбнувшись, заметил Фомин. Он слегка приподнялся, придвинул чуть ближе стул, осторожно опустился (ох, уж эта современная мебель!), положил локти на столешницу, сцепив пальцы своих огромных рук (это его любимая поза во время разговора с собеседником). — А иначе и быть не может.

— Внимательно слушаю.

— Господин полковник, вы здесь, если позволите так выразиться, старожил…

Слово «господин» неприятно резануло слух Сидорчука, но все-таки смолчал, и даже бровью не повел, так как ему уже докладывали об этом «пунктике» представителя центра.

— Но и тебя, Сергеич, скоро зачислим в число тагильчан-старожилов.

Фомин поморщился, как при зубной боли.

— Что такое? — участливо спросил Сидорчук. — Зуб заныл? Может, анальгинчику?

— Нет, не надо: так пройдет… Бывает иногда… Вроде, крепкие: гвозди перекусываю, но…

— Напрасно не бережете зубы. Потом аукнется.

Дело было совсем не в зубах. Причина в том, что он не переносил фамильярности людей, с которыми лишь шапочное знакомство и реагировал всегда крайне болезненно. Откуда бы не проистекала фамильярность: сверху, то есть от начальства, либо от коллег по службе, а то и младших по чину или возрасту.

— Три месяца — не тридцать лет.

Полковник шумно вздохнул.

— Ты прав: тридцать лет беспорочной службы на ниве борьбы с преступностью, — Фомин снова поморщился, так как не любил в устах других столь высокий штиль речи, хотя себе и позволял иногда. — Я ведь из местных. Вероятнее всего, вы слышали? — не дождавшись ответа, продолжил, так как воспоминания о прошлом — его любимый конек, и он с него не слезал бы, имея благодарного слушателя. — Коренной тагильчанин, горжусь этим. Дед мой Иван Демидович, отец Ефрем Иванович всю жизнь простояли у мартеновской печи завода имени Куйбышева… Сталевары они. По отголоскам, дошедшим до меня, — это были хорошие мастера своего дела… На Гальянке я родился и провел детство: там у нас был дом-пятистенник, построенный еще дедом на премию, полученную из рук самого хозяина завода. Знаете этот микрорайон? — Фомин утвердительно кивнул. — Раньше там был исключительно частный сектор, исключительно работный люд проживал. Только сейчас стали на Гальянке один за другим вырастать многоэтажные дома. Вон, и церковь через много лет восстановили. А то стояла бедная, зияя пустыми окнами-глазницами. Мы забирались, помню, на колокольню. С нее весь город, как на ладони. Сколько десятилетий разрушали, а ведь ничего не смогли сделать: умели наши предки строить… И, правду скажу, мы, пацаненки, озорничали. Заберемся, бывало, на звонницу, и особым шиком для себя считали поссать сверху. Да! — он опять шумно вздохнул.

Фомин тотчас же воспользовался паузой.

— Я пришел затем, чтобы кое-что понять.

Хозяин кабинета не стал дожидаться окончания фразы.

— А что именно ты хотел бы понять? — спросил он, сделав ударение на последнем слове.

— Хотел бы понять, — невозмутимо продолжил Фомин, — характер взаимоотношений власти и исчезнувшего предпринимателя Курдюкова.

— Например? Власть — понятие ёмкое и весьма растяжимое. Тебя кто-то конкретно интересует?

— Так точно.

— Например?

— Некоторые руководители города, я это установил точно, были с названным лицом в близких отношениях, я бы даже сказал, в дружеских…

— Ты о ком? Что ты все ходишь вокруг да около?

— Допустим, глава городской думы… Или мэр города, его первый заместитель… И сей список мог бы продолжать до бесконечности.

— В списке, конечно же, нашлось место и мне.

— Скрывать не имеет смысла.

— Итак, ты говоришь, что властная верхушка города, в том числе и я, была в дружеских отношениях с Курдюковым. Какой смысл ты вкладываешь в слово «в дружеских»?

— Самый прямой смысл. Знаю, что первых лиц города часто видели в обществе упомянутого мною Курдюкова.

— И что из того? Сейчас, вот, я дружески общаюсь с тобой, а завтра ты совершишь правонарушение. Я, что, обязан буду часть груза ответственности брать на свои плечи? Или как, а? Извини, но скажу тебе прямо: в этом нет ничего удивительного. Интересующее тебя лицо, во-первых, числилось в меценатах, поддерживая дальнейшее развитие спорта, особенно его тяжелых видов: штанга, бокс, борьба. И ты должен знать, что наши, именно наши представители имеют прекрасные результаты, в том числе на всероссийских, европейских и даже мировых чемпионатах.

— Господин полковник, а вы никогда не задавались мыслью о том, почему он не покровительствовал, предположим, гимнастам иди другим представителям легкой атлетики?

— Ну, знаешь ли… Мало ли почему… Все имеют свои пристрастия: одни обожают футбол, другие хоккей, третьи, как в данном случае, бокс. Сколько людей, столько и пристрастий. Слава Богу, что хоть в этом люди имеют право выбора: одни — любят, вторые — ненавидят, а третьи — ко всему равнодушны.

— И тем не менее…

Конец ознакомительного фрагмента.