Нереальное – реально. Нечто сродни мистике

Геннадий Мурзин

Итак, книга «Нереальное – реально». В самом деле, мистика или нечто все же иное? Трудно определенно сказать. Во всяком случае, произведения, включенные автором в сборник, весьма любопытны. Многое загадочно и непостижимо, но этим и интересна книга, тем более, когда написана простым языком, без вычурностей и современных загибов, поэтому легко читается.

Прощай, иллюзия

Телевизионная студия. Стрекочут без всякого удержу камеры, слепят, обдавая жаром, многочисленные софиты. Суета: режиссер — весь на нервах, его многочисленные помощники, беспрестанно подстёгиваемые зычным лаем шефа, бестолково бегают из конца в конец, а операторы, которым также достается, равнодушно и вполголоса посылают всех подальше.

Съемки предыдущего сюжета, а их в программе, как я понимаю несколько, благополучно закончены. Режиссер достает из-за пазухи нечто, издали напоминающее скатёрку, и усердно трет красное, как спелый помидор, вспотевшее лицо, потом идет к столу, стоящему за правой кулисой (только я вижу), наполняет граненый стакан чем-то, похожим на водку, на одном дыхании опорожняет и закусывает крепким кряканьем.

Женщина-администратор неопределенного возраста начинает и меня готовить к предстоящей съемке. Она критически осматривает с ног до головы и почему-то беспрестанно фыркает, будто старая лошадка, уставшая от долгого пути, а потом берет за руку, как какое-то дитя, и ведет к глубокому креслу, стоящему по центру полукруглого подиума, усаживает; заметив, что на моей голове вздыбились редкие седые волосёнки, оглаживает шершавой ладонью.

Я, по-барски усевшись в кресло, незаметно для окружающих ладонью трогаю обивку. Определяю: «Натуральная, хорошо выделана, тонко». Это я оцениваю кожу, которой обтянуто подо мной кресло. Думаю про себя: «Больших, похоже, денег стоит». Моя значимость в этом мире повышается, выпрямляю спину и обретаю еще более гордую осанку: знай, дескать, наших; тоже ведь не лыком шиты.

Из-за кулисы появляется прилично пободревший режиссер.

— Ну, — истерично визжит он, — тронулись!

Я расплываюсь в ухмылке. Это — по поводу команды режиссера. «А вы тут все, — говорю про себя, — давно и безнадежно тронутые».

Из-за блуждающей по мне ухмылки мне кажется, что выгляжу идиотом, поэтому всё смахиваю с лица, обретаю глубокомысленный вид, вид творца.

Слева от меня, чуть поодаль — стол (почему-то весь обшарпанный, не иначе, позаимствованный на помойке), а за ним — трое: двое тощих мужчин и между ними — дородная, пышущая здоровьем, дама. Понимаю: это в их руках моя судьба, это им предстоит критически оценивать. Мелькнул вопрос: «Интересно, что именно выбрали из множества, мною написанного?»

Первой начинает обозревать пышнотелая дама. Голос с хрипотцой (то ли пьет много, то ли сутками смолит), после каждой произнесенной фразы, вижу, упирается в шпаргалку, лежащую перед глазами.

— Из двух текстов, — говорит, — отобранных жюри для финала, я бы, — говорит, — очень и очень высоко оценила рассказ «Горели свечи на столе». Удивительно, — говорит, — трогательная история и автором рассказана проникновенно, с большой любовью к героям. Извините, — говорит и достает из-под обшлага крохотный платочек, сосредоточенно удаляет влагу, появившуюся в уголках глаз, — все еще нахожусь под впечатлением и не могу сдержать эмоций.

За моей спиной, где зрительные ряды, слышу шмыганья носами и поддерживающие аплодисменты. Понимаю: сейчас все камеры берут меня крупным планом, поэтому, слегка отвалившись на спинку кресла, склонив голову чуть вправо, занимаю позу триумфатора.

Тут загундосил один из тощеньких, тот, что слева от пышнотелой дамы.

— А я, сударыня, — говорит и недовольно крутит лысеющей головой, — придерживаюсь прямо противоположного мнения.

За моей спиной по рядам зрителей проходит недовольный шумок.

Дама, криво усмехнувшись, парирует:

— Сколько людей, столько и мнений… Ваше право, сударь, соглашаться или не соглашаться, однако… знаете ли… Хотелось бы услышать хоть какие-то аргументы.

Тот самый «сударь» счастливо хихикнул и вновь загундосил:

— Пустые рассказы… Штампованные фразы… Скуден словарный запас… Графомания, одним словом, и ничего более.

За моей спиной зрители уже вслух выражают недовольство и возмущаются, как они считают, облыжными аргументами критика. Это меня вдохновляет. Хорошо, когда кто-то поддерживает. И позволяю себе поспорить… Про себя. «В конце концов, — говорю, — пишу не для подобного рода критиков, а для простого читателя, такого, который за моей сейчас спиной. Графоман? Ну и что с того? Я, в самом деле, сильно увлечен (можно сказать, маниакально) написанием текстов, но кому от этого дурно, а?»

Встревает вертлявый парнишка, ведущий.

— Хорошо, хорошо, — останавливает он гундёж, — все и всё давно поняли, — ехидничая, укалывает, — даже зрители. Видите, как они одобряют вас?

Я — на седьмом небе. «Надо же, — думаю, — даже ведущий на моей стороне!»

Парнишка-ведущий, глянув в бумаженцию-шпаргалку, что у него в руках, говорит, обращаясь к членам жюри:

— Вы пропускаете претендента в финал конкурса или нет?

В свою пользу получаю даже два голоса, хотя достаточно было и одного, а он был обеспечен пышнотелой дамой еще в самом начале.

Режиссер, перекрикивая громоподобные аплодисменты зрителей, орет, что есть мочи:

— Все, все, все! Снято! Ты, — это он адресуется ко мне, — свободен!

Встаю с удобного кресла, отряхиваюсь и, важничая, будто полководец, одержавший только что величайшую в истории человечества победу, покидаю студию. В коридоре останавливаюсь. Слева из-за двери слышу звуки музыки и голоса. Зачем-то открываю и вхожу. Вижу множество столиков, один из них свободен. Подхожу и сажусь. Оглядевшись, понимаю, что нахожусь во второй половине той самой студии, где только что меня снимали и где я испытал триумф.

И тут рядом, разряженный в пух и прах, усаживается за моим столиком какой-то франт. Думаю: «Не иначе, клоун-циркач». Скосив глаз, вглядываюсь. Боже мой, это же Алёшка Маевский, друг юности! Откуда он? Что он-то здесь делает?»

— Давно не виделись, — даже не поздоровавшись, говорит Алёшка. — Сколько в реках воды поутекло.

— А ты, — придирчиво оглядывая друга, говорю я в ответ, — ни капельки не изменился, по-прежнему франтишь.

— Да, ладно, — зачем-то говорит Алёшка, — расслабься! Будь проще! Как-никак, близкие люди.

— Лёш, — обращаюсь я, — как ты тут оказался? Ты же, насколько мне известно, давно в Восточной Сибири осел.

Алёшка не успевает с ответом: у стола, будто из-под земли, вырос тот самый вертлявый парнишка-ведущий и, ткнув микрофоном мне в нос, спрашивает:

— Ваши впечатления от шоу? Довольны ли?

Вопросы, как я понимаю, адресованы мне. Я собираюсь с мыслями. Меня опережает Алёшка.

— Все нормально, — говорит, — только конкурсанты у вас сплошь перестарки, советская рухлядь. Где молодые таланты? Почему их не пригласили? — мне чуть-чуть обидно: и вовсе я не рухлядь, а даже местами очень ничего. И ведь кто обзывается? Дружок старинный. Сказать? Нет, удерживаю себя от дерзости. А Алешка продолжает. — В Екатеринбурге десятки очень способных пишущих журналистов — и поспособнее и поразнообразнее.

— И кого же следовало пригласить к участию в литературном конкурсе? — спрашивает ведущий и теперь уже тычет микрофоном в нос Алёшке.

Алёшка тут же начинает перечислять фамилии. Увы, ни одна из них мне не знакома.

— Видели бы, — говорит, — какие прекрасные вещи пишут!

Я, сердясь, спрашиваю:

— Откуда тебе-то знать?! Ровно сорок лет, как с Урала сбежал. И носа ни разу не показал.

Заиграла музыка. Вертлявый ведущий так же внезапно исчез, как и появился. Сидевшие за другими столиками, разбившись по парам, завальсировали. Я остался на месте. Не надолго. Рядом появилась женщина. Поднимаю глаза и, изумившись, ахаю: это же народная артистка Глафира Умнова, звезда первой величина уральской драмы. Если и видел ее прежде, то только на сцене.

Звезда дергает меня за рукав.

— Чего сидишь? — по-свойски, будто тысячу лет знакомы, спрашивает она и предлагает. — Пошли танцевать.

Я — в полной прострации и не знаю, что сказать в ответ. Встаю и переминаюсь с ноги на ногу. Мне очень неловко. А она настойчиво тянет в сторону танцующих. Понимаю: своим отказом нанесу оскорбление очаровательной женщине. Объяснить, что я не танцую? Не поверит. Что же делать? Нехотя, но иду в след звезде и пытаюсь объясниться.

— Я, видите ли… Плохой танцор… — говорю и смущенно прячу глаза. — Точнее — никакой.

— Да, ладно, — Глафира нежно склоняется к моему плечу, — будет скромничать. Талантливые люди — талантливы во всем.

— Это правда, — продолжаю гнуть свое.

— Не переживай, — говорит звезда, — зато я прекрасная танцовщица. Я поведу, а ты на время станешь ведомым. Не оскорбишься, нет? Ведь писатели все такие обидчивые.

И мы танцуем. Я понимаю, что со стороны выгляжу не столько нелепо, сколько уродливо. А ноги? Деревяшки и совсем не гнутся.

— Не притворяйся, — уже почти сердито говорит народная артистка. — Смотри: раз-раз, раз-раз… И всего-то.

Как самый прилежный ученик, пробую повторить движения, но из затеи все равно ничего не получается. Галина Умпелева смотрит и хохочет.

— Так ты серьезно не умеешь танцевать?

— Зачем мне врать-то?! С такой-то партнершей только бы и кружиться в вальсе — мечта! От стыда сгораю.

— Да-а-а, — разочарованно тянет звезда, — а еще говорят, что…

Следует тяжелый мой вздох.

— Перед вами, — говорю, — наглядное подтверждение ошибочности такого утверждения.

Иду к своему столику, извинившись перед звездой. Алёшка, вижу, отворачивается, а на лице его — туча.

— В чем дело?

— Ей бы меня пригласить, — обидчиво говорит друг. — Ух, я бы!..

Знаю: Лешка так ловко вальсирует, так красиво умеет водить партнершу, что женщины умирают от восторга. У меня не находится слов, чтобы утешить друга юности.

Не проходит и минуты, как рядом со мной оказывается молодая брюнетка в черном бальном платье с глубоким вырезом спереди, откуда пытаются все время выглянуть и показаться во всей своей красе острые небольшие груди. Слышу, как Алёшка буркнул: «Как мухи на мед… Так и льнут… было бы из-за чего… Подумаешь, нацарапал кое-как рассказец». Я — не в обиде. Пропускаю мимо ушей. В другое время не стерпел бы, а тут же… Ситуация другая: рядом молодая женщина, от вида которой у меня слюнки текут. Женщина не спускает с меня огромных темных глаз, облизывая губы, будто приглашает к чему-то большему. Я мысленно задаюсь вопросом: «Фанатка, что ли? Вот что означаю несколько минут славы… Еще чуть-чуть и толпами станут ходить».

— Могли бы, — говорит ни с того, ни с сего женщина, — и в гости ко мне заглянуть.

— Позвольте, — говорю, — мы совсем незнакомы… Да и… Предлог нужен… Приглашение…

— А так, запросто, нельзя, что ли?

— Неприлично, — без всякой убежденности аргументирую я.

— А, бросьте вы! Приходите на день рождения, хорошо? И познакомимся, заодно… поближе. Я-то вас уже давно знаю, внимательно слежу за вашим творчеством.

— Но, — слабо пытаюсь возразить, — у меня не так уж много опубликованных текстов.

— А Интернет?

Я удивлен.

— Вы там нашли?!

— Без проблем, — говорит женщина и тянет в мою сторону слегка припухлые и бледно-алые губы.

Нестерпимо хочется соединиться в поцелуе, почувствовать жар этих молодых губ, я готов, но что-то в последнюю секунду останавливает. На глаза наплывает туман, всё исчезает, смолкает музыка…

…Слышу, как из соседней квартиры кто-то выходит и хряпает железной дверью. Проснувшись, открываю глаза. Новое утро наступило. Глубоко выдыхаю, потягиваюсь и встаю с постели.

Прощай, иллюзия…