Нереальное – реально. Нечто сродни мистике

Геннадий Мурзин

Итак, книга «Нереальное – реально». В самом деле, мистика или нечто все же иное? Трудно определенно сказать. Во всяком случае, произведения, включенные автором в сборник, весьма любопытны. Многое загадочно и непостижимо, но этим и интересна книга, тем более, когда написана простым языком, без вычурностей и современных загибов, поэтому легко читается.

Правдоруб

То ли это красный уголок жилконторы, то ли иное присутственное место. Сюда нагрянул, окруженный прихлебателями, сам Эдгар Стессель, губернатор. Злой, как черт: седой головой трясет, слюной брызжет, матерится, будто ломовой извозчик. Что он здесь делает? Прибыл на разборку. Что я делаю тут же? Скорее всего, нарочным вызвали.

Россель сидит за грубо сколоченным столом и изучает тексты. Скрупулезно изучает, пристрастно, ни одну запятую не оставляет вне своего внимания.

Я же стою перед губернатором. Не на навытяжку, между прочим, стою, а этаким независимым фертом и всем своим видом как бы говорю: меня, брат, на испуг не возьмешь.

Скосив глаз влево, вижу: в углу сидит ведущий информационно-аналитической программы четвертого канала Екатеринбургского ТВ Егор Овнин. Он молчит и лишь угрюмо смотрит на происходящее. В моей голове проносится: «Что он-то здесь делает и почему без привычных телекамер?»

А… Ну, ясно: присутствует на разборке в качестве соучастника, сообвиняемого, соответчика по делу.

Вновь скосив в сторону Овнина глаз, подмигиваю: не боись, мол, выкрутимся; не в таких передрягах бывал, а ведь жив, слава Богу. Овнин не откликается. Наоборот, отворачивается.

Стессель щелкает пальцами: это он так подзывает обслугу, то есть прихлебателей. Те всем гамузом устремляются к нему, но впереди всех, растолкав локтями, оказывается председатель облдумы Никита Воробьев. Он заискивающе и, скрючившись в полупоклоне, ест глазами губернатора.

— Фурычишь что-нибудь? — спрашивает Россель и тычет пальцем в ноутбук.

— Всенепременнейше, Эдгар Эдуардович, — отвечает Воробьев и скрючивается еще замысловатее.

— Ну, так найди! — командует Стессель.

Воробьев быстро-быстро стрекочет клавишами и находит.

— Извольте лицезреть, дорогой наш и незабвенный Эдгар Эдуардович, — говорит Воробьев и, не разгибая спины, пятясь, отступает, но продолжает преданнейше пожирать взглядом губернатора.

С моей стороны экран не виден. Любопытство разбирает: что там? Приподнимаюсь на цыпочки и заглядываю через верх. Понятно: диаграмма, которую вчера показал в своей программе Овнин; для диаграммы взяты данные из моих статей в Интернете. Уж как Овнин меня нашел — одному Богу известно.

— Лжешь, мерзавец! — кричит Стессель на меня, разглядывая диаграмму. — С чего, хрен собачий, взял, что уровень жизни в руководимой мною области неуклонно снижается? Статистики не знаешь, да?

В ответ хихикаю.

— Известно всем: есть ложь, есть большая ложь и есть еще чудовищная ложь, то есть статистика.

Стессель сверлит меня взглядом.

— Ну, не ханурик ли, а?! С кем, чувырло подзаборное, споришь?! — он протягивает в мою сторону огромный кулак, и я замечаю, что ко мне тянется что-то жутко волосатое и когтистое, не человечья рука, а лапа орангутанга. Губернатор привстает и шипит мне в лицо. — Такие, как ты, слизняк, все здесь у меня, понял?! Прикажу, и тебя по стенке размажут. Кто ты и кто я?! Никто мне не указ! Никто!

— А президент? — ехидно, с подначкой спрашиваю я.

— Этот, что ли? — он смотрит куда-то вверх и злорадно ухмыляется. — Да он… мне во всем верит… Ха-ха-ха! Дурачок ваш президент… Развожу его только так.

Я возражаю:

— Это не мой, а твой, Эдгар, президент, — говорю по-свойски, и сам удивляюсь своей смелости. — И вообще: не сверкай на меня своими глазищами — не из пугливых.

— Ты — клеветник! — взвизгивает, как недорезанный поросенок, Стессель и в мою сторону летит слюнявый фонтан. — А с клеветниками знаешь, что полагается делать?

— Не знаю, — все с той же подначкой отвечаю я.

— Так сейчас узнаешь, — губернатор смешливо кивает в сторону крохотного квадратного оконца. — Они тебе сейчас покажут! Я руки о такую мразь пачкать не стану. Мой электорат за меня все сделает. И как сделает?! Любо-дорого!

Гляжу в оконце и вижу, как в нашу сторону течет взбаламученная толпа, состоящая из баб: что-то кричат и кулаками по верх голов размахивают. Впереди толпы — председатель женсовета, активистка «Единой России». Это она организовала группу поддержки.

Егор Овнин встает и презрительно сплевывает на пол.

— Меня — увольте! — говорит он и направляется к выходу. — В вашем идиотическом шоу участвовать не желаю, — Овнин громко хлопает дверью и скрывается.

Стессель цедит сквозь зубы:

— Рупор дерьмократии изволил удалиться. Тоже мне, птица. Мирюсь. Но до поры, до времени ведь. Лопнет терпение мое, и подрежу крылышки-то, ой, как подрежу.

Я снова подначиваю:

— Ты, Эдгар, на всё горазд. Кроме одного: за двенадцать лет так и не смог сделать жизнь народа достойнее.

— А это мы сейчас увидим и услышим, — хихикает Стессель. — Как говорится, глаз народа — глаз Божий. Народ уж близок, грядет твой час расплаты.

— Думаешь, боюсь, да? — спрашиваю, с прищуром разглядывая губернатора. — А вот и нет! Иду я сам толпе навстречу!

Выскакиваю из помещения. Вижу разъяренных старух. Уже издали кричу им:

— Остановитесь, дурочки!

Председатель женсовета, оглядываясь на ведомых, почему-то жалким голоском, похожим на голос председателя правительства области, пищит:

— Не слушайте! Он — провокатор! И большой баламут!

Я в ответ громко хохочу.

— Ха-ха-ха! Самый большой баламут в области — это ты. Баламут и демагог! Послушайте, что я скажу, — это я обращаюсь к толпе.

Толпа сбавляет бег, но напор ее не ослабевает. Самая разгоряченная бабонька кричит:

— Так, это ты виновник всей бучи?! Бабы, давайте разберем его на кусочки и по кусточкам раскидаем!?

Толпа, тяжело дыша, надвигается.

— Кого вы защищаете, кого? Вы, получающие скудную пенсию, на которую прилично жить невозможно, идете защищать человека-обманщика, человека жирующего? Вам обещана прибавка к пенсии в двести пятьдесят рублей, в то время как Стессель для себя сделал прибавку к своей зарплате в пятьдесят тысяч рублей сразу.

Услышав эту цифру, остановилась одна сморщенная старушонка.

— А не врешь?

— Сами можете спросить.

— Стоп, бабы! — машет сухонькой ручонкой старуха. — Надо разобраться.

Толпа останавливается, но продолжает полыхать жаром. Председатель женсовета, не замечая, что за ней уже никто не следует, продолжает столь же ретиво бежать и что-то лозунгово кричать.

Благоприятный момент и я им пользуюсь.

— Согласитесь, бабы: губернатор — не президент Америки, даже не президент России.

Старушонка чешет в затылке.

— Чего ты мелешь? Зачем приплетаешь Америку? Причем тут она?

— А притом! — кричу громко, чтобы услышали даже в задних рядах. Зарплата президента самой богатой и самой могущественной страны всего сто тысяч долларов…

— Ничего себе, — старушка качает головой, пытаясь в голове, видимо, перевести на наши деньги. — Много получается.

— Совсем немного, — возражаю я. — Сто тысяч долларов в год, а в месяц получается, что восемь тысяч триста тридцать три доллара. Пересчитав по курсу (двадцать шесть рублей за доллар), оклад Буша получается двести шестнадцать тысяч шестьсот пятьдесят восемь рублей. Это у Буша, а у Стесселя…

— Ну, у него, конечно, меньше.

— А вот и нет! — радостно выкрикиваю я. — С первого апреля две тысячи седьмого года его оклад будет составлять двести тридцать тысяч рублей в месяц.

Старушка с сомнением качает головой.

— Чтобы Стессель получал больше, чем Буш, — не верю…

— А вы проверьте! Пойдите и спросите его самого.

Кто-то из толпы говорит:

— Если это правда, то…

— Правда! Правда! Правда! — задыхаясь, что меня начинают слушать, кричу я. — Облдума только что закон приняла. Всем бюджетникам зарплата повысится, — и ехидно добавляю. — Учителю на пятьсот рублей, а губернатору — на пятьдесят тысяч.

— Мда-а-а, — кто-то тянет вслух.

— Такова социальная справедливость, — торжественно заключаю я.

Мне хочется ликовать. Ведь удалось-таки раскрыть глаза одурманенной толпе. Но мне нечем дышать… Пот градом льется по мне.

…Просыпаюсь. Гляжу в окно: темно, значит, до рассвета еще далеко. В самом деле, вспотел, хотя все форточки — настежь. И понятно: батареи нагреты так, как не случается в лютые морозы. На улице же плюсовая температура. И не отключишь батареи. Я, выходит, за свой счет отапливаю атмосферу. Настолько богат?.. Нет, конечно: власть меня и всех других обязывает отапливать улицу. И ведь ничего с этим не поделать.

P.S. Кстати, о сне. Слышал, что сон со среды на четверг, — непременно в руку. Иду по одной из центральных улиц Екатеринбурга, по улице Куйбышева. Половина двенадцатого. Справа — длинный и высокий бетонный забор, за которым что-то строится (между прочим, давно), справа — проезжая часть улицы, по которой летят машины. Один спешащий на службу чиновник, проезжая на иномарке и на огромной скорости, обливает меня с головы до пят грязной снежной жижей. Обливает и уезжает. Что мне остается? Возвращаться в этаком виде домой и долго отмываться.

…И все — счастливы!