Честь имею… Или все-таки поимели меня?!

Галина Синекура, 2022

Это книга-исповедь, книга-откровение о том, как служба закону и народу незаметно перерождается в нечто похожее на службу дьяволу. В ходе красочного и обстоятельного повествования автор выражает сочувствие и всем, кто все равно испытывает уважение к службе и ее до мелочей регламентированным принципам. «Служить бы рад, прислуживаться тошно…» − верно подметил Грибоедов. Велик риск из слуги закона стать прислугой начальства. Но мы все равно надеялись, что именно нам обязательно повезет чашу сию миновать. Комментарий Редакции: Дерзкий стиль, ироничный взгляд на жизнь, истории, которые всегда остаются за кадром для простого человека, столкнувшего с полицией – все это вы найдете на страницах романа "Честь имею", написанного в популярном сейчас жанре автофикшн!

Инициатива — еще та проказница

Ура, я принимаю участие в освещении реальной сенсации! Через неделю бабуле-ветерану уголовного розыска исполнится сто лет. Почти половину своей жизни она посвятила работе в легендарном подразделении. До сих пор находится в светлом уме и хорошей памяти, чего-нибудь интересного можно будет у нее выведать. Я еще никогда не общалась с человеком, который так долго жил на этом свете. Уж она, вероятно, хоть приблизительно знает, в чем смысл нашей жизни.

Титулованную бабулечку поздравит сам генерал, и я тоже буду участвовать в торжественном мероприятии. Мне поручили одну из самых ответственных задач — написать очерк о ней. Удачно, что больше ни у кого в отделе новостей нет профильного журфаковского образования. Красочный материал с элементами экспрессии больше никто не напишет, поэтому мне ни с кем не надо конкурировать — эта сладкая задача априори может быть только моей.

— Свяжись с приемной начальника уголовного розыска, возьми телефон дочери бабушки. Узнай все про ее молодость, службу, семью, — велит мне моя начальница.

С радостью берусь за дело. Дочь героини будущего очерка очень рада моему звонку, мы довольно долго и подробно беседуем. То с ней, то с ее мамой. Хотя бабуля сама многое помнит и вполне хорошо излагает свои мысли, дочка все равно очень хочет добавить свои воспоминания. Например, о том, как мама допоздна была на работе, а она смотрела на темную улицу, прижавшись носом к оконному стеклу. Девочка скучала и тосковала по маме, но не позволяла себе капризничать и упрекать, потому что знала — она занята важным делом, помогает уничтожать жулье, расплодившееся после войны.

Представляете, какие уникальные эмоции меня переполняли: мой собеседник — ровесник века. Многие в гораздо более юном возрасте забывают о том, кто такие они сами, кто вокруг них и где они находятся. А бабуля прекрасно помнит, чем занималась семьдесят с лишним лет назад, и кому это было нужно.

Так, однажды она готовила ориентировку на опасного рецидивиста, подавшегося в бега. От этого субъекта всего можно было ожидать, он мог безжалостно убить любого, добывая себе ценности. Понимая, что от того, насколько тщательно она сможет словесно обрисовать внешность и повадки преступника, зависит то, как скоро его задержат и оградят мирных граждан от случайной встречи с ним, девушка максимально торопилась выполнить задание и старалась не упустить ни одной детали.

Изучая его особые приметы, она нашла информацию о том, что в одной из татуировок, на тыльной стороне его ладони, содержится матерное слово. Неприличный момент, способный смутить молодую и незамужнюю на тот момент девушку. Но принципиального и грамотного милиционера, коим она являлась на службе, это не покоробило. Вместо того, чтобы покраснеть и забыть этот неприятный факт, она указала его в первых строчках, понимая, что такие татуировки вряд ли могут быть у многих людей. Ориентировка получилась подробной, сразу вызывала визуализацию, что очень ценно для розыскных мероприятий. Рецидивиста удалось задержать буквально через несколько дней — он курил около сберкассы, и именно по необычной татуировке его узнал бдительный прохожий. Мужчина бегом помчался в ближайшее отделение милиции, там тоже быстро отреагировали, после чего на опасного субъекта надели наручники.

Эти и другие подробности служебной деятельности бабули очень меня впечатлили, я уже красочно представила себе, с чего начну свое повествование, как выстрою сюжетную линию, добавлю чувства и переживания… Общаясь, я попутно набрасывала текст. Почувствовала, что для полноценного воплощения моего документально-художественного замысла не хватает еще одной, наверное, даже самой важной детали. Да и лично для себя мне хотелось выяснить еще один момент, чтобы он прозвучал более четко.

— Что двигало вас вперед? Что не давало никаким трудностям, включая реальные холод и голод, сломить ваш дух и довести до отчаяния?

Бабуля задумалась буквально на пару секунд. Будто ответ на этот вопрос хорошенько разучен ею давным-давно, поэтому нет нужды что-то вспоминать или выдумывать.

— Я старалась ко всем хорошим и порядочным людям относиться по-доброму, и они отвечали мне тем же. И тогда я не чувствовала, что на мне одной лежит что-то непосильное. Мне всегда кто-то помогал, а я помогала кому-то.

Меня очень взволновало все услышанное, а это — в особенности. Я даже крепко зажмурилась, не выпуская из-под век слезинки. Несколько минут после разговора я сидела с закрытыми глазами и будто перенеслась в один из кабинетов в этом сером здании, в ненастный день первой послевоенной осени. Молодая девушка миниатюрного телосложения сидит за столом, около нее несколько таких же молоденьких оперативников. Давно стемнело, в здании не топят. Они сидят, поплотнее укутавшись в какие-то то ли куртки, то ли плащи, которые достались им, бог знает, с каких плеч. Изучают документы, переговариваются. Разламывают буханку серого ноздреватого хлеба, поровну делят его и медленно жуют, наслаждаясь каждым кусочком.

Из путешествия по чужому прошлому меня возвращает крик:

— Галя, быстро иди сюда! Что ты за полдня сделала полезного?

Кстати, я не слышала, чтобы подобные вопросы задавались еще кому-то. Только мне. Ну, да ладно. Бабуля со своими коллегами еще более жуткие времена пережила. И я тоже обязательно переживу, выживу и пойму, почему моя жизнь складывается вот таким образом.

— Почти закончила писать очерк, через минут сорок будет готов полностью, еще чуть деталями надо насытить и вычитать. Фотографии послевоенных лет бабулина дочка мне прислала, — последовательно докладываю я обстановку. Глаза, в упор наблюдающие за мной, пока что голубого цвета. — Кстати, бабушка с трудом передвигается, ее дочка говорит, что к нам они не приедут, это точно. К себе в гости ждут.

Глаза становятся зелеными. Меня охватывает ужас. Что не так я сделала? За те короткие мгновения перед тем, как на меня снова начнут истошно орать, я успеваю ощутить горечь от катастрофического предположения. А вдруг, я полностью профнепригодна и напрасно все эти годы мечтала о службе, демоны меня, что ли запутали? В такой тотальной несуразности уже и в демонов поверишь. У меня совершенно ничего хорошего не получается. Может, во мне чего-то важного не хватает, потому именно со мной так непотребно обращаются? Я второй месяц здесь, а результат при этом самый отвратительный. Из остроумной мечтательницы я превратилась в запуганную моль, которая подпрыгивает и бежит стремглав на звуки голоса. Каждое утро, когда я сюда еду в автобусе, не могу не содрогаться от предположений о том, какое очередное испытание меня ждет в сером здании.

— Скажи мне, пожалуйста, такую вещь, — не угадала я. Нет, она не кричит, а шипит тяжелым, раздавливающим голосом. — Кто тебе давал указание спрашивать о том, приедет она к нам или нет?

Это какая-то полнейшая белеберда! Это вообще возможно в 21-м веке, в стране развивающейся демократии, между потомками народа, из века в век побеждавшего всех врагов? Разве я причинила вред нашему общему делу? Я выяснила важную информацию, благодаря которой мероприятие не сорвется.

— Я не спрашивала специально, ее дочь сама мне сказала об этом, — это просто какой-то страшный и стремный сон, так не бывает в реальном мире! За что, за какую оплошность она сейчас так мастерски заставляет меня чувствовать себя никчемным ничтожеством?

— Я еще раз спрашиваю: кто тебе давал такое указание? — эта фраза летит в меня, как удар хлыста по лицу. У меня горят щеки. За всю свою вполне взрослую жизнь я не испытывала таких крайних волнений, чтобы понять смысл книжного выражения «у нее загорелись щеки». А сейчас вполне понимаю.

— Никто, — тихо говорю я.

— А теперь иди и пиши очерк. И не надо лезть туда, куда не просят.

Я иду и пишу. Нет, пытаюсь писать. Выжимаю из себя импульс, который заставляет рождать мысль, чтобы я перенесла ее на вордовскую страницу. Меня трясет от неясных и неприятных чувств. Что происходит?

— Галя, зайди ко мне.

Повелевающий моим жалким организмом голос отрывает меня от мысленных ощупываний извечных вопросов «зачем» да «почему». Слава богу, что успела дописать, вычитать и распечатать текст. Начальница будто в магическом шаре узрела все, что со мной происходило и без уточнений того, закончила ли я, просто скомандовала:

— Дай мне текст.

«Доработка» очерка происходит по той же схеме, которую я описывала ранее. Унизительные риторические вопросы, указывающие на мою профнепригодность, перестановка слов, слишком громкий тон. У меня ощущение, что я сплю. Это нормально, что человека так юзают, как сантехнический ершик, зная, какую он получает зарплату? Я сюда пришла служить высоким идеям, а мне дают понять, что таким здесь не место. Мне остановиться и уйти? И что я буду отвечать на подколки знакомых о том, почему так ненадолго меня хватило?

Может, спросить у начальницы напрямую, чего она хочет от меня добиться такими методами? Нет, не спрошу. Я слишком ее боюсь. Боюсь, что она действительно велит мне пойти прочь. И что тогда мне делать? Шла к мечте, добрый дядя генерал пожалел и помог, чуть в сени запустил, чтоб босая на улице не мерзла. А злая тетя полковник выгнала обратно. Это итог всех моих усилий? Мне, ко всему прочему, двадцать семь лет. На службу в полицию принимают до тридцати пяти. Если я уйду, убегу от трудностей, позволю себя выгнать, второго шанса у меня, скорее всего, уже не будет. Значит, стоит терпеть дальше?

— В какой день и в какое время бабушка и ее родственники готовы встречать нашу делегацию? — вопрос начальницы настолько неожиданный, что я даже вздрогнула.

— Разрешите уточнить у них, тогда доложу, — тихо отвечаю я. Вместо того, что спросить у нее: «Уважаемая, если вы все-таки поняли, насколько ценно то, что благодаря мне стало известно, что бабуля бы не явилась к нафуфыренной публике, может, надо извиниться за свою грубость?».

В другом месте я бы именно так и поступила. Потому что в других местах меня не удивляли никакие проявления человеческой низости. Если где-то происходили хамские выпады или прочая несправедливость в мою сторону, я давала адекватный отпор. А здесь я просто не ждала ничего подобного. И каждый раз, когда это происходит, у меня ощущение, что я сплю, и мне надо просто дождаться рассвета, чтоб петух закукарекал и прогнал нечистую силу.

К слову, по начальнице было видно, что она нисколько не раскаивается и не сомневается в своей правоте. Наверное, у нее было ощущение, что, наоборот, мало чертей она мне всыпала за то, что я полезла туда, куда она не велела мне вмешиваться. Поэтому она продолжила свою стратегию…

Как раз в те дни в городе случился аномальный снегопад. Улицы, дороги, дворы, все было заковано в сплошной белый плен. Коммунальщики, естественно, тоже были в ужасе и не сразу, а где-то через почти неделю поняли, каким способом они смогут хоть чуток расчистить хотя бы основные улицы. В магазинах резко пропал хлеб, опустели полки с другими товарами первой необходимости, обрушился настоящий коллапс.

Тогда я снимала квартиру в районе города, из которого даже при благоприятных обстоятельствах очень сложно добраться до центра, и обратно тоже. А с такими снежными завалами у меня было два пути — либо пешком, либо на электричке с вокзала до станции, от которой мне топать до дома по сугробам около получаса. А полностью пешком — почти три часа, под морозным ветром, почти по пояс в снегу.

Так вот, моя начальница прекрасно знала обо всем, что описано в предыдущем абзаце. Знала, что последняя электричка отправляется с вокзала около девяти вечера. Каждый день я получала такое количество заданий, что могла выйти из серого здания лишь в начале одиннадцати вечера. Пока шла все долгие три часа, я, естественно, лила слезы от мыслей о моей незавидной судьбе. Они замерзали на моих щеках плотным ледяным панцирем. Периодически я отковыривала его, но очень скоро намерзал новый.