Ведьма из Карачева. Невыдуманная повесть

Галина Сафонова-Пирус

«Ведьма из Карачева» – рассказ моей матери о своей жизни. А была она ровесницей века (1903—1994), и все перипетии его прошли через её судьбу. Читатель узнает, как жили крестьяне до революции 1917 года и после неё (раскулачивание, коллективизация), о жизни в оккупации во время Великой Отечественной войны, о тяжелых послевоенных годах. Особенностью повествования является то, что я старалась сохранить слова и местный выговор (Брянская область).

Глава 8 Постели то… что из снега

Фабрика, где я работала, была карачевского купца первой гильдии⁴⁰ Собакина Ивана Ивановича, а управляюшшым у него служил Скорбилин Тихон Николаевич. И под его началом были такие дли-инные сараи, где пеньку бородили и хранили. А еще масленка рядом была, где масло конопляное отжимали, и мы всё-ё бегали к ней с булочками. Купишь, прибяжишь, а тебе ее там и помаслють. Жена Тихона Николаевича, нашего управляюшшего, меня очень любила, и все так-то призовёть к себе, да и дасть какое-нибудь поручение легкое. А однажды послала меня за ножницами к этому самому купцу Собакину. Пришла я. Зашла к ним в дом… никого нетути, а кругом чистота, пол блястить, как зеркало! Крадусь я так-то по этому полу… к постелям, похватаюсь за одну, за другую, а они бе-елые стоять, что из снега! Думаю себе: да как же и спать-то на таких?.. должно, что на снег лечь, то на эту постель. А Людмила Васильевна, жена Собакина, где-то сидела да наблюдала за мной, и когда стала я выходить, вижу: у двери медведь на задних лапах стоить! Обмерла я прямо! И тут она как расхохочется! Уж так смеялася, так смеялася, что даже сам Иван Иванович на этот смех ее вышел. Рассказала ему, и опять они смеяться, а я подхватилася, да ла-та-та! Уходить скореича.

Сам-то Иван Иванович Собакин семью нашу хорошо знал и всё-ё отцу лавку на Ряснике открыть советовал, а когда тот помер, то, бывало, как встретить мамку, так обязательно и спросить:

— Чего, Дуняш, в лавку-то к нам не приходишь?

— Да совестно мне, Иван Иванович, у меня ж и так долгов-то…

— Ничего, приходи.

И вот пошла мамка к нему под праздник, а он и надавал ей и муки белой куль, и дрожжей, масла, гостинцев разных для нас. Мамка было раскрыла рот… что, мол, денег то не хватить, а он:

— Ну ладно, Дуняш, ладно…

А сам шу-умить с приказчиком нарочно, чтоб отец не заметил, тот-то стро-огий был и долги в книгу обязательно записывал.

— Спасибо тебе, Дуняш, спасибо.

Да бярёть долговую книгу, раз… и зачеркнул в ней долг.

Добрый был человек Иван Иванович, хороший, да и жена его, Людмила Васильевна… Она хоть и помешшицей была, но такой простой казалася! Даже праличом ругалася. Своих детей у неё не было, можить потому и любила меня и даже хотела к себе в дом прислугой взять, но мамка воспротивилася:

— Не, не отдам. У вас приказчиков молодых много, еще с пути собьють мою Маню.

— Да нет, мы строго будем.

— Ну-у, строго… Где ж за ними уследить!

Что на его фабрике делали? А вот что. Тогда ж на крупных из пеньки веревки пряли, канаты делали, а на нашей только отходы пеньковые обрабатывали. И называлися они лапами. Бывало, ходить по кругу лошадь и барабан с зубцами врашшаить, а ты стоишь, и эти лапы через зубцы пропускаешь, пропускаешь, костра и мельчится. Дома-то, на мялке, костру так не разобьешь, не-ет, а вот на этом барабане… После него лапу эту трясешь, трясёшь и складываешь. Потом их прессовали в бунты, перепутывали веревками, грузили и куда-то увозили.

Раз трясу я эти лапы, а тут и приходить Коля, сын Тихона Николаевича, нашего управляюшшего. Стал в сторонке и всё смотрить, смотрить на меня, а когда я чуть ослобонилася, подошел, взял за руки и говорить:

— Такие рученьки маленькие, а делают грязную работу.

Посмотрела я на него так-то… А его-то руки белые, мягкие, да и сам чистый, выхоленный. А во чужой!.. Вот и начал этот Коля приходить, как что, и вотон! Мамка, бывало, забяжить ко мне, приподнимить папуши, а там — груши, яблоки. А другой раз и котлетку принесёть или пирожок какой. Вот и прознали про это наши ребяты фабричные и как начали его дразнить: «В цыганчишшу влюбился!» Прямо прохода этому малому не давали, а он еще и скажить мне так-то:

— Маня, ну какая ж ты цыганка? Ты же такая красивая!

А отец-то этого Коли простоватый был, добрый. Бывало… и не раз, дасть ему Иван Иванович Собакин деньги для рабочих, а он, видать, на нужды какие и растратить. Подойдёть срок нам платить, а у него и нечем, вот потом и гоняемся за ним. Прибягим в контору:

— Где Тихон Николаевич?

— В церковь пошел.

Пустимся и туда:

— Тихон Николаевич, деньги-то наши…

— Тьфу, сотаны! — Перекрестится: — И в божьем храме, окаянные, нашли, Ну нет у меня денег, нет!

Но все ж выташшым сколько-то, хоть понемногу, но дасть… Да что с ним стало, когда буржуев разгромили. То, что и с другими. Он же никуда не уехал и в такой бедности жил! Правда, не в Карачеве, а там-то, на Белой горе. Дочка с ним осталася, Марусей звали, и с Колей этим уж очень похожи были. Когда их разорили, вышла она замуж, но вскорости померла… А как-то на базаре по обличью узнала я её дочку… это уже после войны последней было. Узнала, подошла к ней да говорю:

— Скажите мне, пожалуйста, ваша мать не Скорбилина Маруся?

— Да, — отвечаить.

— Как вы, — говорю, — похожи-то…

— Да что вы, тетя! Похожи… — Ну, она лицом-то похожа, но такая зануженая⁴¹! И росточку-то… — Мама моя красавицей была.

— Да-а, милая… — говорю, — ты же, наверное, знаешь, как мама твоя жила. Одна девочка в семье, выхоленная, вся в кружевах. Её только на руках и носили… Ну да ладно, ты мне про братьев-то расскажи, их же трое было.

Она и начала:

— Виктор помер еще в двадцатом от голода и дизентерии, Вова теперь инженером в Крыму работаить, а вот Коля… — И замялася. Ну, я и поняла, что он или за границу ушел, или его расстреляли. — А вот мама рано умерла.

Ну, ясное дело. Попасть в такую жизнь из той-то, в которой жила… Тихон Николаевич хоть и из образованных был, а обеспечить её, как раньше, уже не смог.

Ишшо про фабрику тебе? Да вроде всё уже рассказала… А проработала я там зиму, а весной… Бывало, бягим на работу с девчатами босичком легко, быстро! А выходили рано, часам к семи, и работали столько, сколько кому нужно. Натрясешь кон-другой, а потом и отдыхаешь. Поесть с собой брали, а иногда еще и булочку какую купишь или калач за копейку. А калачи эти хоть и не из белой муки были, но до чего ж вкусны! Наешься, завалишься в свой кон на папуши и поспишь, потом — опять работать и когда с работы домой бяжишь, еще и теплых булочек купишь… А раз так-то прихожу домой, а у нас — дедушка с бабушкой сидять и дядя незнакомый… Молодой, красивый. Да и мамка встречаить наряженая, причесаная. Встречаить и говорить:

— Ты, Маня, пойди умойся, надень платьице почишше.

А я и спрашиваю:

— А кто этот дядя?

— Он, — говорить, — отцом вашим будить.

Захожу в чулан, а там уже сидить Динка с братцем и оба рявуть. Но входить и мамка к нам. Входить и говорить:

— Ну, как дети, будете звать отцом этого дядю?

А мы как дали реву в три голоса:

— Нет! Не бу-удем! Наш папка помер!

И вот так-то поглядела я на мамку, а она стоить… как чужа-ая всеодно. Ну совсем не наша! И думаю: куда ж наша-то девалася?.. тёпленькая, ласковая… а эта прямо королевна какая-то! Но тут вошла бабушка и запричитала:

— Что ж вы делаете, антихристы! Как же матери вашей прожить с этих пор одной? — А мы еще громче! Тогда она уговаривать стала: — Ну подумайте головой! Земли у вас много, хозяин на ней нужен. Да и вас к делу приучать надо, а то будете по фабрикам мыкаться. Крестьянское ли это дело по подёнкам бегать? — Нет, мы и слушать не хотим. Какому-то дядьке отдать нашу мамку? — Ну, что с ними делать? — бабушка-то… и к мамке: — Не обрашшай на них внимания, дочка, поревуть-поревуть, да обойдуца.

Вошел и дедушка:

— Успокойтеся, дети, ничего мы еще не решили.

Притихли мы чуток, а мамка с дедушкой вышли из чулана, о чем-то поговорили, потом она вернулася и говорить:

— Ладно, дети… Ни за кого я не пойду.

Да обняла нас с Динкой, посадила братца на руки, вытерла нам слезы, носы, прижалися мы к ней… И опять стала она такая тепленькая, своя! И было это в субботу, а в воскресенье дедушка с бабушкой уезжали домой, и бабушка всё ворчала:

— Окаянные! Отбили счастье от матери!

А дедушка рассуждал:

— По-глупому мы сделали. Надо было взять его в работники, поработал бы лето, дети привыкли б к нему, а уж потом и повенчалися.

— Нет, папаш, — мамка-то: — Видно судьба моя такая весь свой век вдовой коротать.

— Ну, что ж, Дуняша… — Дедушка подошел к повозке, подоткнул солому с краев: — Не ты первая, не ты последняя. — И когда уже сел на неё, прибавил: — Видать Бог отпускаить всем людям горе по их достоинству и тому большее, кто можить его вынести.

Сел на повозку и стал выезжать со двора. Динку с Колей взял прокатить до поворота, а я осталася с мамкой. Посмотрела она вослед дедушке и заплакала. Уж очень его любила!

Примечания

40

Купцы первой гильдии торговали и оптом, и в розницу.

41

Зануженная — Забитая, неухоженная, слабая.