Ведьма из Карачева. Невыдуманная повесть

Галина Сафонова-Пирус

«Ведьма из Карачева» – рассказ моей матери о своей жизни. А была она ровесницей века (1903—1994), и все перипетии его прошли через её судьбу. Читатель узнает, как жили крестьяне до революции 1917 года и после неё (раскулачивание, коллективизация), о жизни в оккупации во время Великой Отечественной войны, о тяжелых послевоенных годах. Особенностью повествования является то, что я старалась сохранить слова и местный выговор (Брянская область).

Глава 10 И в барабане бегала, и вьюху тянула

Шёл мне уже двенадцатый год⁴⁸. И всю зиму проработала я на фабрике, но не на той, что раньше, а у Бардюков… Да были такие Бардюки, молодой и старый. Спросють так-то: «Ты у какого работаешь?» «Я у молодого. А ты?»» «Ну, а я у старого». Так вот я работала у старого, и платили у него рабочим хорошо. На бородке по сорок копеек в день, а на ческе по пятьдесят, и за эти деньги тогда можно было аж четыре аршина ситца купить. А трепачи и вовсе по рублю в день зарабатывали, двадцать пять в месяц… корова столько ж стоила. Фабрика у старого Бардюка была большая, так за зиму я должно десять профессий сменила. И бородила, и костру трясла, и в барабане бегала, и вьюху тянула, и лябёдку крутила… А лябёдки эти для прядильшыков были поделаны. Бывало, заправится тот пенькой, спрядёть небольшой кончик и зацепить за ролик. А на эти ролики ремень был накинут, он-то и соединял их с лябёдкой. Прядильшык пятится по просаду и прядёть. А просад этот дли-инный был, на цельный квартал, должно, но открытый. Навес делали только над вьюхой и барабаном, там хорошие, крепкие сараи стояли, с притворами, чтоб пыль вытягивало. И ходили в просадах по четыре прядильшыка, как дойдёть какой до конца просаду, спрядёть нитки, так и поколыхаить ими или крикнить. Тогда съемшык р-раз и сымить их с роликов. Сымить и — в жом. Без жома нитки не сматывали, не-ет, обязательно через него пропускали. А был он сделан из то-олстых канатов и когда нитки через него протягивали, то на них ни костриночки не оставалося. Аж заблестять. Так вот когда съемшык срастить нитки с концом, который на вьюхе, то и крикнить нам:

— Тяни!

Тогда мы и давай их наматывать на вьюху… Что за вьюха… Да была она всеодно как большая катушка. И вот крутим мы её, бывало, крутим, а спряденная нитка на нее и наматывается… Конечно, трудно было раскручивать, но зато потом… Как только намотаешь нитки на эту вьюху, сбросють её, стануть другую надевать, а мы сидим и отдыхаем. Но пряжа-то разная была, вот мы и наматывали какую — на вьюху, а какую — на барабан. Сбивался он из досок и величиной был нябось с нашу хату. Влезешь в серёдку, а там — вал железный. Вот и держишься за этот вал, ступаешь по доскам да так и раскручиваешь этот барабан. Раз, другой еле-еле повернешь, а потом ка-ак разгонишь! Лятить, как молонья какая! Если вдруг упадешь, так все кости тебе переломаить. Поэтому так и налаживалися, чтоб не упасть. Да и по двое бегали. Если одна упадёть, то другая и затормозить сразу… Да тормозили просто. Сейчас бяжишь-бяжишь, а потом р-раз, и назад ногами. Только дружно, а то… Ну если я — назад, а она — вперед, что ж получится?.. Ну, конечно, в жару душно в этом барабане было. Пряжа-то как намотается на вицу, так дышать в нем станить нечем! Ну, а когда прохладно, можно было бегать. Другой раз как раскрутишь его, как махнешь, так прядильшык бягить со своими концами что есть мочи! Он же не бросить нитки-то? Вот и нясёцца с ними с того конца просаду. Да в одной руке две, в другой две… И как только могли так бегать?.. И бяжать-то еще что-о!.. можно было, но ведь на бягу ишшо и нитки надо было сбрасывать с крюков, что по просаду были поделаны. Такое не каждый и мог, поэтому и бегали с концами молодые прядильшыки. Нитки-то вчетвером спрядуть, а одному, самому прыткому, и отдадуть. Ну, а если мы вовремя не остановим барабан, то и протянем их через жом, концы и уйдуть. Тогда съемшык как вскочить в барабан, как начнёть нас матом крыть! Ему ж теперича надо их назад отматывать, снова через жом пропускать… Но на барабане нам отдыха больше было, чем на вьюхе. Его ж как махнешь сразу, так потом и отдыхаешь, пока новые нитки ни спрядуть, а вьюху… Ту, бывало, крутишь-крутишь, крутишь-крутишь! Аж сердце чуть не выскочить.

И проработала я на барабане сколько-то, а ко мне и поставили в пару малого… Рыжего, рябого. И всё он чего-то склабился. Как же я невзлюбила его! Вот и говорю раз ходателю:

— Не хочу я с ним работать.

— Не хочешь? — улыбается: — Ну, тогда иди клочки собирать.

Да это когда прядильшыки прядуть, то от них пенька на полу остается, вот и надо было ее подбирать. Дадуть тебе фартук, веник, ты и ходишь по просаду. Ну, подбирала я, подбирала, потом так-то нагнулась, а прядильшык взял, да и спустил нитку… Ну да, нарочно. Как зацепилася она за волосы, как намоталися на неё! А во больно, сил нетути! Бросила я всё, да опять к ходателю. А он терпеливый был, добрый:

— Опять тебе не угодил? — смотрить и опять улыбается: — Ну, тогда лезь-ка во-он на тот балган. Садись на него верхом и сиди. Весь день сиди и только смотри, как мы работаем. Согласна?

А это такая балка под самой крышей. Летом там жа-арко всегда было, а зимой сквозняки холодные гуляли.

— Да-а, «согласна», — говорю. — Что ж я там делать буду?

— Ну, тогда вот что я тебе скажу. Работа есть работа. Легко ли, тяжело, а привыкать надо. Что ж ты бегаешь?

Хороший ходатель был. С такими и работали, а с плохими не срабатывалися. Что ж, будут чтолича у него работать? Рассчитаются и уйдуть. А хорошо ж это разве, если от ходателя рабочие разбегаются? Вот я такая то… когда костру трясла. Ну накричи он на меня, прогони, не приди я потом? Бародильшыца то за день так кострой заготится⁴⁹, что та под шшеть подопрёть! Закричить, зашумить… Как же ходатель меня прогонить? А мальчишек, которые лошадь на масленке гоняли, как же ты их прогонишь? Нешто сам мастер потом в погоншыки пойдёть? Не-ет, милая, так-то все и было связано. Лишних рук не держали, а с нужными поступали по-хорошему, а что сейчас говорять, что хозяева, мол, лиходеями были, злодеями… Не знаю, много я где работала, а только раз один и попался… Да расскажу, расскажу.

Пошли мы как-то с девчатами работать к Тетеричу. А про него говорили, что он крепко грубый, хоть и платить хорошо, деньги не задерживаить. И правда. Платил нам, как бородильшыцам, хоть работа и легкая была, кипы жмыхов льняных перебирать. Отломишь кусок жмыха, сотрешь им плесень с цельного и переложишь на другую сторону… А покупали эти жмыхи для коров, телят. И была у этого Тетерича еще маслёнка, как раз рядом с нашим сараем палатка стояла и мужики в ней си-ильные работали… И вот раз сунулся Тетерич к масленшыкам этим, да как заорал, заругался матом! А потом что-то и затих. И вдруг видим: как катится кубарем из этой палатки через порог, да ползком, ползком в сторону, а масленшык веревкой его лупить. Ну, покричал этот Тетерич, покричал возле палатки, поплевался-поплевался, да и пошел. Во, как… Могли за себя постоять, у кого сила была! А над нами, девчонками, можно было и поиздеваться. Что ж этот Тетерич устраивал? Сейчас выйдить на балкон, позовёть нас из сарая, сунить своему сыну кнут в руки… И было-то этому малому еще годов десять, должно… Так сунить ему кнут, а он, паразит, как начнёть нас гонять по двору, как врежить-врежить этим кнутом по ногам! Бегаем с девками, прыгаем, как козы, а батя стоить на балконе и хохочить. Весело ему!.. А малый до тех пор нас гоняить, пока мужики из маслёнки ни выскочуть да ни начнуть ругаться. Ну, а потом повадился этот малый и в палатку к нам приходить, как что, и вотон. А посреди неё горкой семя льняное был насыпан, и вот как только начнёть нас гонять, а мы в это семя прыгать. Но в него-то как сиганёшь, так сразу и завязнешь, а малый этот сразу кнутом тебя, кнутом!.. Во, видишь, какой паразит был! Терпели мы, терпели, а потом и сообразили. Начал так-то нас гонять, а мы возьми да толкни на него кипу жмыхов. Загремели они на него… Забился под ними, закричал, а мы подхватилися да бежать. И что уж с этим малым сталося, потом не слыхали, но к Тетеричу больше не вернулися, тут-то он нас и видел.

Так что были, были издеватели, но на нашей фабрике ходатели умели ладить… как Серков, о котором я тебе уже говорила. Поставил он меня тогда к двум прядильшыкам бородильшыцей, а я, как на грех, и приглянулась одному. Так что ж, подойдёть, бывало, ко мне, возьмёть горсть пеньки еще не бородёной и пошел прясть. Он же опытный прядильшык был, мог и из такой… А мне и легче, кон то мой растёть, могу я теперича и в обед отдохнуть подольше, и домой уйти пораньше. Ну, а потом начал он ухаживать за мной. Как обед — и вотон. А раз пришел да как облапить! А я ж этого терпеть не могла! Как толкнула его от себя-то, да к ходателю. Ну, тот — на него:

— Ты чаво к девчонке лезешь? Ровни себе не найдешь, чтолича?

Вот потом и взъелся этот прядильшык на меня. Только положу папушу⁵⁰, а он и подойдёть: «Давай сюда». Ну совсем меня вымучил! Раз так-то поглядела на него да говорю:

— Уходи ты, пожалуйста, к другой бородильшыце. Не могу я больше с тобой…

— Не-е, — он-то, — мне и твои папуши хороши.

До слез меня довел! Рассказала мамке, а она:

— Если останешься — замучить он тебя.

И ушла я с бородильшыц. Ушла учиться на чёску… А вот что за чёска. Стоишь, бывало, возле зубцов, набрасываешь горсть пеньки на них, и-и на себя тянешь, набрасываешь и-и на себя. И вот так проработаешь эту чёску, что она как шелковая становилася. Останется от неё только третья часть, прочёсок. Хоть сейчас из него пряди. Потом скручиваешь его и кладешь, скручиваешь и кладешь… Да продавали их потом куда-то, и далеко, должно. Помню, приезжали купцы заграничные и все хормучуть так-то, хормочуть по-своему. Или немцы, или ишшо кто… На чёске хорошо платили, но крепко ж трудно было! Полгода всего я на ней проработала и снова ушла к прядильшыкам, но и теперь помню, как же лихо пришлося! На бародке-то зубцы в два ряда стояли и пеньку через них легче было протягивать, а через шшеть… Она ж в пять рядов и высотой в мой рост. Возьмешь горсть пеньки, накрутишь на руку и протягиваешь, протягиваешь через эту шшеть. А другой раз ка-ак дёрнешь!.. Так кажется, что всё у тебя из нутра-то… Помучилася я, помучилася и больше не смогла. Силенок маловато оказалося. Уж больно харчи плохие были.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

48

1914 год.

49

Заготится — Заполнится больше меры.

50

Папуша — Прядь пеньки.