Красная зима

Галина Гончарова, 2021

Для своего развлечения богиня Смерти поменяла местами двух девушек из разных миров – и не прогадала. Ради своего ребенка Яна готова пойти на все, даже добраться к нему через страну, в которой полыхает война, страну, в которой правят бал беззаконие и жестокость. Но если на дороге встретится кто-то беззащитный? Кто-то, нуждающийся в помощи? Даже приняв благословение Богини, Яна остается человеком… даже в ущерб своим планам. Анна старается прижиться в двадцатом веке. Для принцессы иного мира это сложно, но она не унывает. У нее есть сын, у нее найдутся и верные друзья, и даже любимый кот. Враги? Какие могут быть враги, если рядом с ней – самое ценное в мире, ее ребенок! Ради себя она не стала бы бороться, но за сына… тут и благословение Смерти придется кстати. Горе тем, кто встанет на ее пути!

Глава 4. Белого небытия множественное число

Русина, поместье Алексеевых

Скандал Надежда Юрьевна случайно услышала.

Была на заднем дворе. Не прибеги к ней дворовая девка Палашка с криком о том, что лесника собаками травить собираются, так бы она ничего и не узнала. Но стоило женщине услышать…

Кто сказал, что толстые люди летать не могут?

Могут! И даже телепортируются! Только подол платья мелькнул. Палашка аж рот разинула: была хозяйка — и нет хозяйки.

Все верно.

Стоял во дворе Савватей, пряталась за его спину девчушка лет пятнадцати, а прямо перед лесником стоял Иван Алексеев. И сыпал бранью.

Не ударил, пока еще…

Это потому, что в руках ничего не было. Кнут бы али хлыст какой… а просто так бить все ж опасно! Савватей мужик могучий, тут даже не ответного удара — ответного плевка хватит! И утонет тор Алексеев, как крыса в море.

— Что здесь происходит?!

Надежда Юрьевна ворвалась в дискуссию шарообразным небесным телом — и мигом прекратила раздор. Иван Алексеев даже как-то съежился.

Не то чтобы он побаивался жену…

Или — то?

Пьяный он был дурной до беспредела. Но пьяный он бы уже и на Савву кинулся. А вот когда пару рюмок принял, но до состояния «море по колено» еще бутылочка-другая требуется, когда голова еще варит и напоминает, что с женой связываться не стоит, а то ведь завтра и похмелье наступит, да и другие способы есть.

— Охамели мужики, матушка! — пожаловался Иван супруге. — Еще и отродье свое к приличным людям тащат!

Савва сверкнул глазами, но промолчал.

Оно и понятно — мужик умный, серьезный… понимает, что с собакой перетявкиваться не стоит. Надя оценила состояние супруга — и положила руку ему на плечо.

— Не переживай, батюшка. Я сейчас его спроважу. А ты поди, выпей чарочку. Небось устал, весь в делах?

— И то правда, матушка, — согласился Иван Алексеев.

И направился в кабинет, где у него была стопка чистых листов (хорошая, вылежанная, не первый раз используемая вместо подушки) и запас казенной водки в укромном уголке.

— Действительно, переутомился! С этим быдлом разбираться — никаких сил не хватит!

Надежда Юрьевна повернулась к Савватею.

— А вы, жом, пройдите на кухню. Там и расскажете, что это такое случилось. В лесу потрава? Али еще какая беда? Пожар? Гниль?

— Потрава, тора, как есть потрава, — прогудел Савватей, идя вслед за госпожой.

Умная баба. Как есть — умная. Только вот дураку досталась. Такую бы да в свой дом, она бы щепочку к щепочке собирала, ничего б не упустила…

Не повезло.

На кухне Надежда Юрьевна устроила девчушку за столом, а Савватею кивнула на дверь.

— В кабинете поговорим, жом.

— Как прикажете, тора.

* * *

Надежда Юрьевна плотно закрыла дверь кабинета.

Опустила засов.

Задернула тяжелые бархатные портьеры.

Проверила окна.

И только тогда повернулась к Савватею, убедившись, что их никто не подслушивает.

— Что случилось, Саввушка?

— Плохо все, Наденька. Сильно плохо… уезжать вам надо.

— Так случилось-то что?

Савватей помрачнел.

— Имение Изместьевых знаешь?

— Как не знать. Только оно ж далеко!

Изместьевы не в ближайших соседях числились. Даже не в дальних. До них было пути — дней пять. Надежда и знала-то, потому как лес…

Кусок леса Алексеевым принадлежал, кусок Изместьевым… а в лесу частенько пошаливали. Вот и приходилось договариваться.

Кому?

Вестимо, Надежде Юрьевне. Муж бы все равно не вспомнил потом, о чем он и с кем разговаривал.

— К ним пришли, — Савватей говорил серьезно, спокойно, и от этого становилось еще страшнее. — Освобожденцы проклятые… хозяина на воротах повесили, хозяйку сначала всем… насиловали ее, пока не умерла, а потом еще и поглумились. Детей убили.

Надя охнула, прижимая руки ко рту. Детей Изместьевых она отлично знала. И статную русоволосую Маришку, которой уж начинали подыскивать жениха, и Алексея, симпатичного парня чуть помладше Ильи, книгочея и чернильную душу…

— Как?!

— Так… Алексея, говорят, по-простому застрелили. Книги он свои защищать вздумал. А девчонку тоже… всей толпой. Ей много и не надо было.

Глаза у Нади стали большими.

— Да как же это… куда власть смотрит?

— Наденька, они теперь — власть. А называется это… рек… рак… Нет у них еды. И денег нет заплатить. Вот и грабят, ежели по-простому.

— Реквизиция? — уточнила тора, приходя в себя.

— Во-во… это слово.

Надя помолчала пару минут.

— И что дальше?

— Сама знаешь что. Поместья горят, людей убивают. Думаешь, Алексеево заговоренное?

Тора так не думала. А какой ценой ей удавалось сохранять спокойствие — знала лишь она одна.

— Ты ведь не просто предупредить пришел, Саввушка?

— За то я тебя и люблю, Наденька. Умна ты…

Тора не улыбнулась. И на шутку не ответила — не до того.

— Ну так?

— Им сюда недолго добраться. Не одни, так другие…

— Сколько у меня времени?

— Дней десять, может, и того нет. Если Изместьево загорелось… сама понимаешь.

— Понимаю.

— Уезжать тебе надобно. В город.

— Муж не поедет.

— Дочь и внука сбереги. В городе никто знать не будет, кто тора, кто жама… сойдет! А там, глядишь, и наладится чего…

Надя подумала несколько секунд.

— И то верно. Только вот муж…

— Мало тебе жизни попортил? Сама понимаешь, тащить его с собой, дурного да пьяного, — на гибель всех обрекать. Начнет задираться — на первой же осине и повиснет. А вы под осиной ляжете.

В словах Савватея был свой резон. И все же, все же…

— Не по-людски это. И не по-божески.

— То и верно! Вот всем в домовину, оно куда как лучше, правда, Наденька? И тебе, и дочери, и внуку…

Надя помолчала несколько минут. Раздумывала, потом решилась.

— Савва, мне дня три хотя бы надо.

— Для чего?

— Когда Иван напьется, он… ты сам знаешь!

— Знаю. А то ж…

Вся округа знала.

Первая стадия запоя у тора Алексеева — пожалейте меня, полейте меня. Водкой.

Вторая — лихость и удаль. Надо ж показать миру, какой замечательный человек осчастливил его своим присутствием. На этой стадии и случались монастыри с кабанами.

Третья стадия — бревно.

На этой стадии тор Алексеев просто валялся в положении риз и требовал очередную бутылку. Заливал ее в себя и засыпал. И спал, спал, спал…

Что от него и требовалось.

Савватей понурился.

— Я так и знал, что ты это скажешь.

Надя ответила грустной улыбкой.

— Саввушка, ты же все понимаешь…

— Наденька, тогда… я не просто так Матрешку к вам привел.

— Матрена?

— Да, моя племяшка. Наденька, она все дороги знает. Ты поняла? Все тропинки…

Надежда поняла. Отлично поняла…

— Случись что…

— Она выведет. Ко мне. Дом я купил, как и договаривались. Все сделал.

Первый раз за двадцать лет, даже больше, Надежда подошла к Савватею. Положила руки на плечи мужчине.

— Спасибо тебе, Саввушка. Ты знай, если что — другого мужчины в моей жизни не было. Только ты…

Савва понял правильно. Иван Алексеев мужчиной не был даже в глазах его жены.

— Будь ты жамой, Наденька, не искал бы я другой жены.

Поцелуй получился коротким, но от этого не менее искренним.

До слез искренним.

До привкуса соли на губах.

— Ох, Наденька…

На рубахе Савватея, там, где прикасалась к его плечам Надежда, алели на беленом холсте пятна крови. Алое на белом, как на снегу…

Тора Алексеева в кровь ладони ногтями разодрала, пока слушала его рассказ, да так и не заметила…

Свободные герцогства

— Я желаю посещать ваши курсы.

— Вы?!

Мужчина смотрел на Нини так, словно та была… ладно! Не мокрицей! Но чем-то… достаточно бесполезным. К примеру, фантиком от конфеты. Девушка прищурилась.

— Вы имеете что-то против, жом?

Мужчина покачал головой.

— Тора, посмотрите на себя. Вы не предназначены для этой работы.

Зинаида сдвинула брови.

Да что ж такое?!

Она что — вообще ничего не значит?! Что за наглость такая?!

Полкан у ноги согласно рыкнул.

С момента прибытия великой княжны в Свободные герцогства прошло уже больше десяти дней. Зинаида успела найти дом и выкупить его.

Успела познакомиться с соседями.

А теперь пыталась устроиться на курсы санитарок при госпитале.

Но… ее не брали!

Уже третий раз! А учитывая, что в городе это был последний госпиталь…

Вот стоит напротив нее доктор, в алом халате и таких же брюках, серьезный, усталый…^[7]

Сколько ему на вид? Лет тридцать, может, немного больше. Чем-то этот мужчина напомнил Нини цаплю. Высокий, длинноногий, с вытянутым лицом, в очках… темные волосы гладко зачесаны назад, серые глаза смотрят спокойно и упрямо.

— Вы считаете, что я с ней не справлюсь, жом?

— Я уверен, тора.

— Я не боюсь крови. И боли тоже не боюсь. Я уехала из Русины, жом.

Доктор посмотрел на девушку в простом темном платье. На собаку рядом с ней. И чуточку смягчился.

Русина…

Война, революция… что видела эта девочка? Какое горе застыло в ее глазах колотым зимним льдом? Что заставляет ее держать пальцы на ошейнике собаки? Словно бы уверенности набираться…

Почему она так настроена?

— Тора, пойдемте со мной. Вы когда-нибудь работали сестрой милосердия?

— Я… участвовала в работе санитарного поезда.

Доктор откровенно фыркнул.

— И возил этот поезд знатных особ?

Зинаида запнулась.

— Как вы узнали?

— Тора, а где еще вы могли получить этот опыт? — врач не смеялся, он почти сочувствовал. — Подумайте сами! Поезд, знатные особы… кто у вас, в Русине?

— Император и императрица…

— И кого им покажут? У них, кажется, еще дочери?

— Д-да…

— Вы были в их свите, тора?

— Разве сейчас это важно? Их убили, жом…

Врач тоже запнулся.

— Простите, тора. Но поймите меня правильно. Никто и никогда не покажет начальству тяжелых больных. Чистенькие ранения, распоротая кожа, сквозная ранка, которая заживет за пару недель, не оставив и следа… причем все раненые были из благородных. Верно?

— Как вы догадались, жом… простите, не знаю вашего имени?

— Станислав. Станислав Рагальский, к вашим услугам, тора.

— Вы не тор, верно?

— Верно, тора. Мои предки были жомами, и я этим горжусь. Сам выучился, сам в люди вышел…

Зинаида опустила глаза.

— Не обижайтесь, жом. Я спросила не ради того, чтобы вас унизить.

Жом посмотрел на нее серьезными глазами, понял, что девушка не врет, — и коротко кивнул.

— Вы тоже не обижайтесь, тора. Я после ночного дежурства. И очень устал. Когда мне сказали, что встречи со мной добивается какая-то… тора…

— Фифа? Или та сестра милосердия высказалась еще… определенней?

Врач улыбнулся краешками губ.

— Намного… определенней.

Зинаида пожала плечами.

— Я не виновата, что произвожу такое впечатление. Но я действительно хочу научиться.

— Этому?

Врач без предупреждения распахнул дверь в палату — и вошел, заставляя Зинаиду последовать за ним.

И девушка закашлялась. Отчаянно и беспомощно.

* * *

Палата…

Рассчитана она была на четырех человек, а расположились в ней не меньше пятнадцати. Запах — хоть топор вешай.

Чем пахнет в таких палатах?

Человеческими страданиями?

Ах, как вы поэтичны! А чего попроще не желаете?

Кровь — свежая и загустевшая. Гной. Моча. Все это равно как свежее, так и застаревшее. Тухлятина, экскременты, пот, несвежее белье… все это смешивается в густую симфонию — и так бьет по ноздрям, что у неподготовленного человека может тошнота начаться.

Врач привел ее высочество в палату для людей после ампутаций. Здесь лежали те, у кого отрезали руки, ноги… у кого воспалились швы, у кого началась гангрена — и также с последующей ампутацией…

Лежали и часто гнили.

Не хватало белья, медикаментов, санитарок… даже судна — и те с утра еще не выносили!

Доктор пометил себе устроить разнос подчиненным — и с интересом посмотрел на Зинаиду. Та была бледнее мела. Но на ногах стояла и не блевала. Даже странно.

Полкан ощерился и зарычал.

— Если решите посещать курсы, собака вас будет ждать снаружи, — припечатал Станислав.

Зинаида зажала рот рукой — и под ухмылки лежащих поближе вылетела из палаты.

Повезло — в коридоре было окно. К нему и кинулась великая княжна, вцепилась в переплет, рванула на себя створки.

Фу-у-у-у!!!

Свежий воздух ударил плетью. Выбил из ноздрей затхлость и кое-как прояснил голову. Хотя и не сразу.

Зинаида опомнилась минут через пять, обернулась — и увидела за своим плечом Станислава.

— Будете блевать? Или падать? Тора?

Зинаида выпрямилась.

Ах ты… еще и издеваешься?

— Жом, вы себя переоцениваете. Хотя признаю, попытка была неплоха. Это все, чем вы можете меня напугать?

— Отнюдь, — не разозлился Станислав, прекрасно видя, что девчонка стоит на одном упорстве. — Хотите в операционную? В перевязочную? В процедурный кабинет? В клизменную? Наконец, просто вытаскивать внутренности после операций и тащить в печь, где их сжигают?

Зинаида поднесла руку к горлу.

— Вы…

— Я. Тора, зачем вам это? Устройте благотворительный бал, подписку, вышейте пару десятков кошелечков… зачем вам госпиталь? Здесь грязь и кровь, здесь люди умирают по-настоящему. И ваши батистовые платочки с вышивкой им не помогут. Им не надо вытирать пот со лба. Им не надо читать книжки. Из-под них надо вытаскивать судна с дерьмом. Надо выгребать, в буквальном смысле, грязь. Надо ворочать тяжелые тела, надо обтирать их, бороться с пролежнями… вы хоть видели, что это такое? Гниющая, мокнущая язва до самой кости! Это не санитарный поезд, где вокруг вас бегали с поклонами. Это грязь и кровь, боль и смерть. Вам здесь не место.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

В этом мире униформа медиков — красная. И крови не видно, и стрелять по ним якобы не должны. Медики же. (Прим. авт.)