Наши фиолетовые братья

Вячеслав Шалыгин

Сердце мастера корпоративной разведки Шуберта Иваныча Борисова недаром почуяло неладное, едва ботинок его скафандра ступил на неведомый грунт вновь открытого мира. Сорок четыре «Земли», марширующие вокруг одной звездочки и не внесенные ни в один реестр, оказались давно уже приватизированы военными вместе со всеми имевшимися там богатствами. Так что спиртовые болота, героиновые рощи и пустыни с золотым песком Шуберт видел, обонял и осязал очень недолго… Конечно, взяли, конечно, повязали. И расстреляли бы, но тут весьма кстати в систему вторглись пришельцы У-у, и недюжинные таланты мастера корпоративной разведки понадобились родине, которая пока не подозревала, во что ей это обойдется…

Глава 5

Ползти по «золотой» пустыне оказалось и просто, и сложно. Дело было не в том, что борьба с искушением набить полные карманы отнимала ровно половину сил, и не в страшном зное, за считанные минуты радикально высушившем организм мастера. Гораздо сильнее, чем жажда, Борисова донимали постоянно бегущие куда-то чертики. Они скакали на кончике носа, панибратски хлопали по плечам и спине, предлагали запутанные сделки на рынке цветных металлов, а их бесстыжие самки то и дело задирали юбки, демонстрируя чертовски сокровенные места. Весь этот балаган сопровождался потоком плоских шуток и пронзительным хихиканьем. Борисову было не до смеха, поскольку он уже сбил и локти, и колени. Ползти его никто особо не заставлял, но подняться на две конечности ему просто не хватало смелости. Первые попытки встать в полный рост закончились бесславным падением, а с третьей и вовсе началась какая-то катавасия. Выпрямляясь, мастер то возвышался над облаками и обмораживал щеки, то вообще оказывался где-то над стратосферой и задыхался от нехватки кислорода. Намаявшись от перепадов давления, Борисов ограничился коленно-локтевым положением. В таком походном порядке далеко он уйти не мог, но зато его не мутило от килевой качки, да и дорогу было видно в мельчайших деталях, то есть заманчиво поблескивающих песчинках. В то же время мастер не испытывал никаких проблем с запасами энергии. Он был голоден, но полон сил и желания двигаться вперед. Нагретый пустынный ветерок приносил откуда-то с юга весьма бодрящий аромат, и для подзарядки внутренних «аккумуляторов» мастеру оставалось всего лишь вдохнуть поглубже. Что за стимулирующие испарения носились над драгоценной пустыней, мастер определить не мог, для этого ему не хватало жизненного опыта, но глубоко дышать он не стеснялся. Сознание при этом заволакивала все более плотная пелена молочно-белого тумана, однако Борисову было уже плевать.

Едва он об этом подумал, как его неожиданно подвели руки. Правая вдруг согнулась в локте, а левая скользнула назад, в глубь песчаной массы. Борисов неловко ткнулся лицом в склон бархана и на несколько секунд замер, не в силах пошевелиться. Погибать, задохнувшись в «золотом» бархане, было нелепо, и мастер заставил себя перевернуться на бок. Смена положения тела по какой-то неизвестной причине прояснила его взор. Борисов прищурился, поморгал и наконец понял, что его жизнь разделилась на две части — темно-серую и золотистую. Темно-серая размещалась по вертикали, а золотистая по горизонтали. Причем жизнераздел лежал всего в полуметре от борисовского носа. Мастер нехотя протянул ослабевшую руку к меже и потрогал серую жизнь.

Она была прохладной, на ощупь очень похожей на пластобетон, но не такой твердой, словно порядком изношенной. В сравнении с золотистой — теплой, мягкой и приятной — серая жизнь выглядела убого, но в ней было что-то привычное, а Борисову в данную минуту больше всего хотелось именно этого — возвращения, пусть иллюзорного, к обыденному земному существованию мастера дальней разведки. К жизни лентяя, который за всю долгую карьеру вылетал на разведку раз пять, да и то — в ближайшие системы, вроде давно изученного Центавра.

Борисов подтянул тело вперед, согнул в колене правую ногу, вытянул левую руку и снова передвинулся. Спустя пару минут он уже полностью лежал на серой земле, которая и вправду оказалась пластобетоном, но только неправдоподобно древним и стертым, как единственный старушечий зуб.

Мастер прижался щекой к шероховатой поверхности и улыбнулся. На большее количество эмоций его нервная система была уже не способна. Она, как и весь организм Борисова, казалась выжатой до последней капли.

Пустынный зной незаметно отступил, вместе с ним исчез и отравленный наркотическими испарениями ветер. В это было трудно поверить, но Борисов явственно ощущал, что его больше не плющит неумолимый каток отягощенного пороком мироздания. Он даже смог сесть и по-детски, кулаками, потереть зудящие веки.

Горизонт уже не терялся в пустынном мареве, а серая почва в нескольких шагах от мастера перемежалась с рыжим суглинком. Еще через десяток метров сквозь землю пробивались редкие пучки травы, а справа и, как ни странно, позади Борисова росли невысокие кусты. И никакого намека на драгоценную, но ядовитую пустыню. Мастер вернулся на пару шагов назад и неуверенно потрогал почву в том месте, где теоретически должен был лежать золотистый песок, однако ничего похожего на сухое море зловредного зелья не обнаружил. Это обстоятельство взбудоражило его исследовательский дух, и мастер не поленился сделать еще пару шагов в том же направлении. Жар раскаленной ядовитой пустыни буквально вытолкнул Борисова обратно в серый мир, словно не желая больше иметь с ним ничего общего.

Мастер попятился и, не удержавшись на ослабевших ногах, сел на основание корпуса. С высоты среднего роста так плюхнуться на твердый пластобетон оказалось сомнительным удовольствием. Борисов привстал, погладил ушибленную спину в проекции копчика и почему-то взглянул на небо. Оно, как и предсказала борисовская интуиция, совсем не походило на четыре предыдущих. В нем не было сочного ультрамарина, как в крае болот, или пронзительной синевы, как над «янтарным» лесом. Не выглядело оно и хмурым, как над лесом осенним, или белым и колеблющимся, как над пустыней. В этот раз оно напоминало океан. Лазурный, глубокий, близкий, с редкими белыми бурунами мелких облачков. Его многокилометровая пучина манила и затягивала на далекое космическое дно — и не имело значения, какие правила устанавливает гравитация. Борисов неожиданно для себя встал в полный рост и вытянул руки вверх, словно собираясь нырнуть в разверзшуюся бездну.

Удалось бы ему это сделать или нет — неизвестно. В спину мастеру ударила тугая волна воздуха, и следом за ней прилетело несколько тяжелых кусков пластобетона. Все с так же вытянутыми над головой руками Борисов рухнул на землю и расквасил себе нос. Боль и запах крови немного отрезвили мастера, хотя до полного душевного равновесия ему было по-прежнему далеко. Он поднялся на колени, сел лицом к приближающейся опасности и гнусаво запел государственный гимн — иного выхода у разведчика не было: на бегство сил не осталось, а любимый пистолет бросил-таки хозяина где-то среди барханов коварной пустыни.

Ковылявшее к Борисову существо выглядело почти так же скверно. Его ноги подгибались, заставляя гуманоида опираться то на кусты, то прямо на землю. Ружье в верхних конечностях чужака раскачивалось в такт с нетвердым шагом, описывая шестигранным зеленоватым зрачком широкий полукруг слева направо и обратно, а иногда и подпрыгивая к зениту. Шлем инопланетянин, видимо, тоже потерял, во всяком случае, теперь Борисов мог как следует рассмотреть искаженную гримасой страдания морду чужака. В принципе под хорошее настроение ее можно было назвать и лицом, нечто общее с человеческой внешностью в облике пришельца явно угадывалось. Но сейчас морда инопланетянина тянула только на «морду» или «харю», не более того. Мастер представил себе, каким уродом в глазах гуманоида выглядит он сам, и вздохнул. Петь при этом он не прекратил.

Что подействовало на чужака — вражеское спокойствие или безобразное исполнение и без того дрянного музыкального произведения, — Борисов так и не узнал. Пришелец приблизился к человеку на расстояние в десять шагов и, выронив оружие, без сил рухнул на колени.

— Тебя тоже растащило? — прерывая пение, устало спросил мастер.

— У-У, — жалобно протянул чужак.

— Шуберт. — Борисов ткнул себя в грудь большим пальцем. — Только не ржать. Мама так меня назвала. Она у меня была пианисткой в сводном оркестре ОВКС.

— У-У, — провыл пришелец, повторяя жест землянина.

— А чего ты от меня побежал, УУ? — Мастер добродушно, как это ему представлялось, оскалился.

Похоже, он немного не дотянул уголки рта до нужного положения, и оскал так и не превратился в улыбку, оставшись угрожающей демонстрацией достижений современной стоматологии. Чужак испуганно пригнулся и выдал тираду из множества различно интонированных «у». Борисов, исправляя оплошность, дожал улыбку и произнес:

— Ты не бойся, УУ, я не плотоядный. Я ем, конечно, мясо, но ты в мою пищевую цепочку никак не вписываешься. Сильно уж чужеродный белок у тебя… Наверное… — Мастер на секунду задумался. — Слушай, а ведь на тебя вся эта гадость тоже подействовала? Ну, пустыня золотая с ветром героиновым, леса смолистые… Так, значит, ты не такой уж и УУ?

— У-У, — словно сообразив, о чем речь, согласился чужак.

— Понял! — Борисов так звонко хлопнул ладонью по потному лбу, что пришелец едва не бросился наутек. — Ты заблудился! Завертела тебя местная наркотическая турбулентность, и ты потерялся, так?!

— У-У, — радостно взвыл пришелец.

— Хочешь, выведу? — Землянин хитро прищурился.

— У? — Чужак подозрительно склонил голову набок и втянул круглые рыбьи глазки в глубь глазниц.

Вероятно, это означало, что Борисову он, мягко говоря, не доверяет.

— Я серьезно. — Мастер для пущей убедительности прижал руку к груди.

Этот жест вызвал у пришельца целую бурю восторга. Как показалось Борисову, чужак залился искренним смехом. Вот только что его до такой степени развеселило, мастер так и не понял. Возможно, в понимании УУ жест был неприличным или, наоборот, Шуберт случайно попал в самую точку. Насмеявшись, чужак поднялся на ноги и указал на восток.

— У-У?

— Какое тебе У-У?! — возмутился Борисов. — Там же полный глюконат! Пустыня там с наркотическими миражами. На запад надо идти.

— У, — твердо возразил чужак и снова махнул в сторону пустыни-леса-болота.

— Иди, — саркастично кривясь, согласился мастер. — У тебя сейчас силенок как раз на такие переходы и осталось. Крейсер и маленькая шлюпка…

— У? — произнес пришелец, на этот раз растерянно.

— У меня одна теория на подходе, но озвучивать ее я пока не буду, — серьезно заявил землянин. — Если хочешь, проверим вместе, не доверяешь мне — оставайся здесь или иди обратно.

— У, — обреченно кивая, согласился чужак. — У?

— Сущие пустяки, — угадав, о чем спрашивает пришелец, заверил Шуберт. — Ружьишко твое, и если найдем чего — пополам.

Цена спасения устроила чужака без торга. То ли у него на планете торговаться было не принято, то ли он знал, что расплачиваться все равно не придется. В то, что УУ — бессребреник, Борисов не верил. Деньги любили все живые существа, хоть земные красавицы, хоть инопланетные уроды…

Поскольку до момента расчета ружьишко оставалось в руках УУ, первым пошел именно он, Борисову даже не пришлось ему ничего объяснять.

Впрочем, очень скоро чужак остановился и, дождавшись, когда с ним поравняется изрядно отставший «проводник», вытянул вперед длинную руку.

— У! — с воодушевлением сказал он.

— А я что говорил?! — Борисов приободрился и придал лицу многозначительное выражение.

Серая пыльная поверхность с небом-океаном обрывалась так же резко, как и все предыдущие. Перед путниками лежал… — Борисов сосредоточился и будто клещами вытянул застрявшую мысль — …лежал новый мир. Именно мир! Причем, несомненно, новый.

— Гипертоннели! — изумленно выдохнул мастер. — Мы переходим с планеты на планету!

— У-У! — в унисон с ним провыл чужак, вдруг подпрыгнув на месте.

— Ты не перевозбуждайся, — попытался успокоить его Шуберт, сам между тем лихорадочно размышляя, насколько дрянной оказалась ситуация.

Пришелец, не вняв совету мастера, еще раз подпрыгнул и вдруг побежал к подножию какого-то холма к северу от точки перехода.

— Эй, заполошный, ты куда?! — крикнул ему вслед Борисов. — Нет тут твоих сопланетников. Разве не видишь? Степь же кругом! Трава да курганы…

На последнем слове мастер осекся. Холм или курган, к которому с невероятной прытью понесся чужак, украшала толстая длинная труба, маслянисто поблескивавшая на солнце черным металлом…