Серебристое дерево с поющим котом

Владислав Крапивин, 1993

Повесть рассказывает о приключениях крошечного инопланетянина Капа, волею случая заброшенного на Землю. Вернуться на родную планету после множества невероятных приключений ему помогают юные жители города Ново-Калошина, профессор Телега и живущий на пустыре домовой Пим-Копытыч.

Глава третья

Ямской пустырь

Пека, Андрюша и Олик шли хлопотать насчёт кабеля и разговаривали. Вернее, разговаривал Олик. Он совсем недавно переехал на Гончарную улицу, случайно познакомился с Пекой и Андрюшей и теперь вслух радовался:

— Вы даже не представляете, как я счастлив, что вы решили со мной подружиться! Правда-правда! Я даже ночью иногда просыпаюсь и просто таю от счастья…

— Постель не промокает? — буркнул Пека. Он был суров снаружи и даже внутри.

Олик не расслышал вопроса и продолжал:

— Дело в том, что я всегда знал: настоящая дружба — это самая большая ценность на свете. Вы ведь согласны, не так ли? — Худой и вдохновенный, как уменьшенный в размерах Дон Кихот, на тонких длинных ногах, с растрёпанными рыжими локонами, Олик по-журавлиному шагал между приятелями, иногда обгонял их, чуть сутулился и заглядывал им в лица.

Пека смотрел перед собой.

Андрюша смотрел под ноги.

Олик не умолкал:

— Теперь я даже не представляю, как сумел прожить девять лет без единого настоящего друга. Должен признаться, что с друзьями мне до сих пор фатально не везло…

— Как не везло? — спросил Пека с сумрачным интересом.

— Фатально, — вздохнул Андрюша. — То есть судьба такая. — Он был начитанный мальчик и с пониманием относился к людям. Можно сказать, философски.

— Раз судьба, тогда понятно, — пожалел Пека Олика. Потому что в глубине души Пека был добрый. Только очень в глубине.

Сначала Пека не хотел близко знакомиться с Оликом. С какой стати? Ну, подумаешь, не хватило однажды человека для игры в “качалу-вышибалу”, вот и кликнули рыжего новичка, который топтался у своей калитки. А он с той поры: “Можно, я снова с вами поиграю?.. Вы не будете возражать, если я с вами покачаюсь на досках?.. А давайте сделаем вместе воздушного змея…” Пека дулся и морщился. Но не врубишь ведь в упор человеку: “А ну катись давай подальше”. Неловко всё-таки. К тому же Андрюша сказал однажды:

— Ну что поделаешь, раз он такой? Пусть бегает с нами, если хочет.

Пека возразил, что этот Олик прилипала и неженка.

— С чего ты взял, что неженка?

— Вежливый и незагорелый.

— Чего же плохого, если вежливый, — рассудил Андрюша. — А незагорелый потому, что к таким загар всегда плохо пристает. У кого волосы такого цвета…

— Имя какое-то девчоночье…

— А полное знаешь какое? Ольгерд! Он говорит, что родители так его назвали в честь предка. Тот был какой-то князь. Давным-давно.

— Пфы, князь… Вермишелина.

— Зато у него фамилия для нас подходящая. Будет третий Ук.

Дело в том, что Андрюша был Сухорук, а Пека — Тонколук. Оба они ценили такое сходство: “Мы — два Ука”.

— А у этого князя какая фамилия?

— Ковальчук.

— Ха! “Ковальчук” же на “юк” оканчивается!

— Ох, Пека-Пека… — пожалел его Андрюша за безграмотность.

Пека слегка смутился и сказал:

— Ну и фиг с ним…

С той поры Олик с утра до вечера был с друзьями. И не уставал радоваться. Вот и сейчас:

— Нет, в самом деле! Я знаете что думаю? Нам обязательно-обязательно надо сделать так, чтобы…

— Стоп, — велел Пека. Встал перед Оликом. Деловито выдернул у него из-под модных белых штанишек голубую матроску и майку. Пригляделся к животу.

— Это… зачем? — оробел Олик.

— Смотрю, нет ли у тебя на пупу регулятора. Чтобы убавить громкость. И длинность речи…

— Ну чего ты, — тихонько сказал Андрюша Пеке. — Он же не виноват, что такой…

А Олик наконец спохватился:

— Ой… Я опять разболтался, да? Не обижайтесь, пожалуйста, я постараюсь следить за собой.

— Ты тоже не обижайся, — попросил Андрюша. И помог Олику заправить матроску. А на Пеку посмотрел выразительно.

Олик вроде бы даже обрадовался:

— Что вы! И не думаю обижаться! На дружескую критику не может быть никакой досады, это было бы несправедливо. А тем более среди тех, у кого даже фамилии похожие… Так вот, я продолжаю свою мысль. Нам обязательно надо придумать свою эмблему! Например, такую: серебряный рыцарский щит, на нём голубые буквы “у” и “ка”, а наверху полное название нашей организации.

— Какой ещё организации? — сказал Пека.

— Это мы должны придумать! Например, “Три мушкетёра”. Или “Три танкиста” — есть такая песня старинная, очень хорошая: “Три танкиста, три весёлых друга…” В общем, что-нибудь литературное, чтобы всем было ясно…

— “Три толстяка”, — усмехнулся Андрюша.

— Ха-ха-ха! — с готовностью развеселился Олик. — Мы такие толстяки! Особенно я!

— Тогда “Три поросёнка”, — мрачновато пошутил Пека.

Андрюша посмотрел на него.

— Поросёнок, по-моему, один…

Пека всегда выглядел так, словно он вылез из печной трубы, слегка почистился, но до конца это дело не довёл. Чёрные волосы его торчали сосульками, на круглых щеках — тёмные разводы, обтрёпанные джинсы и майка — в чём-то вроде графитовой пыли. При всем при этом Пека ухитрялся сохранять деловой, сосредоточенный вид.

На дружескую критику Пека не обиделся. Почти. Только скользнул угольными глазами по Андрюше (тот был в новых синих трусиках и чистой голубой майке) и по очень аккуратному Олику.

— Ничего, побываем на пустыре — все сделаемся одинаковые.

Олик спросил с опаской:

— А что там, на этом пустыре?

— Придёшь — увидишь. Трущобы…

— А… это далеко?

— Близко, не бойся…

Ямской пустырь лежал, на месте старой Ямской улицы. Улицу и окрестные переулки с ветхими домами срыли, а строить новые здания не спешили. Вот и раскинулось пространство с грудами битого кирпича, гнилыми брёвнами и ржавым кровельным железом. Кое-где вокруг старых фундаментов кустились рябины и черёмуха. Пустырь зарос репейными джунглями, татарником и местной разновидностью крапивы, которую Маркони называл по-научному: “Уртика каннабина”. Возможно, в названии была отражена её каннибальская суть.

На пустыре жили вороны (не мутанты, а обычные, добродушные), воробьи, полевые мыши, бездомные коты и Пим-Копытыч.

— А почему его так зовут? — спросил Олик. Он понял, что разговор о рыцарском названии не находит поддержки, и сменил тему. — Какое-то не совсем обычное имя и отчество.

— Это не имя-отчество, а просто имя, — пробурчал Пека.

— Точнее, прозвище, — разъяснил Андрюша. — Произносится и пишется через чёрточку.

— А он кто? Сторож?

Пека хмыкнул:

— Чего там сторожить-то…

— А зачем он там живёт? Разве может человек жить в трущобах?

— Во-первых, может, — вздохнул умудрённый жизнью Пека. — Во-вторых, он даже и не человек.

— А кто?

— Он, видимо, бывший домовой, — стал объяснять Андрюша. — А теперь бомж…

— Кто?

— Ну, личность без определенного места жительства… Раньше жил в доме у какой-то старушки, в другом районе, но старушка умерла, а дом снесли. Он поселился на старом стадионе под трибуной, но трибуна потом сгорела. Вот он и перебрался на пустырь. Отыскал подполье под развалинами, там и прописался…

— Разве у домовых бывает прописка?

— Ох, ну это просто так говорится. В общем, живёт, и дело с концом… Мы с ним в прошлом году познакомились, когда там в сыщики-разбойники играли…

— Никогда не видел домовых, — осторожно сказал Олик. — Даже не думал, что они существуют в действительности… А как он выглядит?

— Придёшь — увидишь, — отозвался Пека.

— Неужели он самая настоящая нечистая сила?

— Не вздумай так при нём выразиться, — предупредил Андрюша.

— Разумеется, не вздумаю! Да я же ведь и не в обидном смысле…

— Ни в каком не вздумай, — насупленно произнёс Пека. — И смотри не болтай про него никому. Пим-Копытыч лишних знакомств не любит, особенно со взрослыми…

— Клянусь, что никому ни полсловечка!

Пека сердито махнул полиэтиленовым пакетом.

— “Клянусь”, “клянусь”. А сам всё время языком молотишь… Я вот боюсь, как бы ты про Капа никому постороннему не сболтнул.

Олик прижал к матроске ладони.

— Да что ты! Я же прекрасно понимаю всю ответственность.

— Если и сболтнёт, никто не поверит, — рассудил Андрюша.

— Я никогда в жизни не выдал ни одной тайны, — с печальной гордостью сообщил Олик. Он, кажется, наконец обиделся.

— Мы же на всякий случай предупреждаем, — смягчился Пека. — Ну вот, пришли…

Они миновали последний дом в Полесском переулке и оказались перед стеной сорняковых зарослей.

Стали пробираться еле заметной тропинкой. Олик сразу мужественно зашипел сквозь зубы.

— Скажи заклинашку, — пожалел его Андрюша.

Бамбур-гамбур, бутерброд,

Нынче всё наоборот.

Не кусай меня, крапива,

Дам бутылку из-под пива,

Ты бутылку сдай скорей

И получишь пять рублей…

Олик сбивчиво забормотал. И перестал шипеть.

Некоторое время шли по плечи в мягких лопухах — пыльных, зато не кусачих. Обогнули кучу кирпича и сгоревший сарайчик, пролезли сквозь буйные заросли сирени и оказались на лужайке с клевером и подорожниками. Здесь подымались над травой края солидного фундамента из гранитных брусков. Рядом с фундаментом сохранилось каменное крылечко.

Из-под этого крылечка и вылез навстречу трём Укам Пим-Копытыч.

Теперь самое время описать Пим-Копытыча.

Представьте себе футбольный мяч, обросший серой клочковатой бородой и такими же волосами и снабжённый носом, похожим на маленький лапоть. Кроме того, мяч украшали два голубых стариковских глаза. Впрочем, они почти терялись под клочкастыми бровями. Терялись в густой растительности также уши и рот. Вот такой была у Пим-Копытыча голова. И она, голова эта, сидела не на туловище, а на сером растоптанном валенке. Сверху в голенище валенка были сделаны прорези — из них высовывались руки. Тонкие, покрытые рыжей курчавой шерстью, с большими коричневыми ладонями и узловатыми пальцами. Чтобы передвигаться, Пим-Копытыч упирался ладонями в землю и ловко переносил валенок вперёд или назад…

— Здрасте, Пим-Копытыч, — разом сказали Пека и Андрюша. И Олик у них за спиной тоже пискнул “Здрасте”.

Глазки Пим-Копытыча радостно заблестели.

— Здравствуйте, мои хорошие. Навестить пришли старичка? Оно и славно. Я тут уж заскучал без компании-то…

— Мы тебе молока принесли и хлебушка, — Пека протянул пакет.

— Ой как ладненько! Покушаю теперь. А то цельную неделю травой да корешками питался, будто коза шелудивая…

— У тебя же картошка в подполе, — напомнил Пека.

— Ну, что картошка… — смутился Пим-Копытыч. — Там уж, можно сказать, ничего не осталось. Да и погнила…

— А от гнили у вас заклинашка есть, — напомнил Андрюша.

— Ну, что там заклинашка, если картошка прошлогодняя…

— Ох, Пим-Копытыч, опять, наверно, пустил запас на самогон, — проницательно сказал Пека.

— Ну, какой там самогон… Маленько. Капельку для душевной радости. А то всё один да один… Да вы садитесь, гости желанные. А я вашим приношением угощусь…

Уки сели на фундамент. Пека и Андрюша сразу, а Олик сначала сорвал большой лопух и постелил на камень.

Пим-Копытыч ловко сдёрнул зубами крышку с молочной бутылки, запрокинул голову. Буль-буль-буль… Белая струя побежала в гущу бороды. Пим-Копытыч отряхнул капли, откусил от горбушки…

— Уф… славненько так… внутренняя благость. Спасибо вам.

— На здоровье, — сказал хитрый Пека. — А почему, Пим-Копытыч, ты говоришь, что всё один да один? Раньше ты, бывало, в гости ходил на свалку, к старым друзьям.

— Далеко свалка-то, а я хворый стал, добираться трудно. Да и не осталось там уже почти никого…

— Из-за сторожа? — с пониманием спросил Андрюша.

— Не-е… Со сторожем-то можно в конце концов договориться. Из-за участкового, младшего лейтенанта…

— А, из-за Кутузкина! — сообразил Пека.

Вообще-то фамилия участкового была Кутузов. Но такая громкая, фельдмаршальская, она явно не годилась для младшего лейтенанта. Он был молод и бестолков (не в обиду для остальной милиции будь сказано). Часто ему виделись всякие нарушения, где их не было. И любил участковый раздавать обещания “оформить дело для посадки на пятнадцать суток”. Потому и стал среди местных жителей Кутузкиным.

— Всех грозит разогнать со свалки. Даже тех, кто там с самого её начала обитает. Грех да и только…

— Лучше бы за Лошаткиным следил, — сказал Андрюша. — Этот жулик знаете, что делает? Уговаривает ребят скупать мороженое и приносить ему. Даёт двадцать копеек. Потом заворачивает его в свою бумагу, на которой заграничные наклейки, и продаёт, будто иностранное, за тройную цену. А картинки сам печатает…

Пим-Копытыч покивал. Про коммерсанта Лошаткина он был наслышан от ребят. У того на улице Стекольной имелся магазин с крупной вывеской, сделанной под старину: “Къ Вашимъ услугамъ. С. С. Лошаткинъ”. Хозяин гордился своей фамилией и оскорблялся, если её ошибочно писали через “д” (гораздо сильнее, чем профессор Телега, когда путали ударение). Но как ни пиши, а все ребята в округе знали, что он скупердяй и махинатор. Чтобы покупать мороженое, Лошаткину приходилось вербовать мальчишек с дальних, нездешних улиц…

— Пим-Копытыч, а на свалке хоть кто-нибудь из ваших знакомых остался? — с тревогой спросил Андрюша.

— Разве что Фома-Лоханка да Груздь-Лукошич. У них там хибара в самой глубине… А вам что до свалки? Али нужда какая?

— Нужда, — признался Пека. — Маркони одну штуку опять придумал, кабель нужен. Экранированный.

— Это в специальной металлической оплётке, — вставил Олик. Он сомневался, что Пим-Копытыч силен в электротехнике. Пека и Андрюша строго на него посмотрели.

— Ясненько! Какой диаметр-то?

— Маркони говорит: чем толще, тем лучше, — разъяснил Андрюша. — Но вообще-то любой сойдёт. Кроме как на свалке, его нигде не найти…

Пим-Копытыч дожевал горбушку, отставил бутылку. Покивал. Полез на руках под крыльцо, волоча за собой валенок. И скрылся.

Олик шёпотом спросил:

— А что у него в валенке? Ну… какое у него туловище?

— Никто не знает, — сказал Андрюша. — Он никогда не вылазит. Наверно, стесняется.

Пим-Копытыч выбрался из-под крыльца. Он тянул за собой старинный чёрный телефон с проводом. Поставил аппарат в траву, снял трубку, дунул в неё. Послушал, обрадовался:

— Лукошич, ты? Здравствуй, милый! Как вы там? Существуете ещё? Ну и ладушки… Ладно, ладно, загляну как-нибудь, гостинец принесу. Специально бутылку припас. Вот новая порция отстоится… кхе… — Он смущённо оглянулся на Уков. Обрёл деловой тон: — Вот что, Груздь, у меня проблема. Тут ребятишки пришли, спрашивают, не сыщется ли у вас кусок экранированного кабеля. Чем толще… Что? Сколь метров? — Пим-Копытыч опять оглянулся на мальчишек. Пека поднял руки с растопыренными пальцами. — Говорят, метров десять… Вишь, новое у них изобретение… Ты уж постарайся, за мной не постоит… Вот и чудненько, Груздик! Ай, какая ты добрая душа!.. Скажу, скажу…

Пим-Копытыч положил трубку, повздыхал, поулыбался сквозь клочья бороды. Сообщил:

— К вечеру обещал доставить. На это место, по своим, значит, каналам. А вы приходите с тележкой, а то ведь тяжесть такая…

— Ура! — сказали Андрюша и Пека. А Олик добавил вполголоса:

— Большое спасибо.

Пим-Копытыч опять покивал и покряхтел. Потом спросил:

— А Егор-то Николаича встречаете? Как он там? Чего-то не заглядывает ко мне. Раньше-то, когда диссертацию писал, то чуть не каждый день ходил советоваться. Как, мол, Пим-Копытыч, подскажите, правильно ли у меня данный заговор записан? Я ему тогда много чего надиктовал из того, что помню…

— Недавно он заклинашку от комаров составил, — сказал Андрюша, — От супер-кулексов. Только она плохо помогает.

— Не надо было ему хорошую отметку ставить за эту… за дис-сер-тацию, — сказал Пека.

— А я знаю, в чём дело! — оживился Пим-Копытыч. — Он сам виноват! Зачем-то вставил слово “кукуруза” вместо другого, научного. Побоялся лишней сложности. Надо-то вот так:

Егор-маркер,

Пустота,

Восемь кошек,

Три хвоста.

Шиш на мышь,

Гипотенуза,

Не садись, комар,

На пузо.

А у него: “Шиш на мыло, кукуруза…” Сразу такое… диссонанс между лингвистической структурой и магик-полем. А кулексам того и надо… Я эту ошибку только вчера открыл. Вы её вставьте на место, “гипотенузу”-то…

Конец ознакомительного фрагмента.