Прачка

Владимир Степанов

Чего только не случается в жизни! Эта повесть о талантливом, многогранном актёре провинциального театра, которому невольно пришлось играть выдуманные роли, чтобы выжить в этой нелёгкой, полной противоречий жизни.

11

— Да-а-а…! — громко, вслух протянул Аркадий Петрович. — Актёр из погорелого театра, и это в самом прямом смысле этого страшного слова — погорелого! Ты уже год: без кола, без двора, без работы, без жены и театральной суеты. Прямо, как у него, у Гамлета: «Быть, или не быть…?», а в чём твой вопрос сейчас главный на повестке наступившего года? Стать бомжом или собачьим атаманом на помойке? Ты наверняка и тем, и этим не захочешь стать — порода не позволяет-с…, Вы-с-с-с… не из дворовых-с…! А долго ли ещё в этих квадратах, три на четыре метра, проживать собираешься…, вот тебе ещё вопрос? Давай же, ответь, как быть теперь тебе…? А почему не лелеешь надежду и способность верить в себя? Может она сейчас тоже думает о тебе, как и ты о ней. Ну и что, что не пишет? Это ничего не значит, не время, значит ещё! А ты жди… — будет тебе письмо, какое бы ни было оно! Она не из таких…, сообщит кем быть тебе и кем не быть…! Сам и определишь направление, куда тебе катиться.

В наступивший старый-новый год, исполнился год, как перешагнул порог убогого скиталища, лишённый всего что имел, Аркадий Петрович Шуйский — сценический актёр широкого профиля из провинциального театра при доме культуры.

Жилой дом походил на длинный барак с двумя входами с торцов здания, с общим длинным коридором, и с шестью квартирками, с каждой стороны. Таких жилых домов было три, в которых проживали разнорабочие: добытчики полезных ископаемых из мёрзлой земли мурманской, лесорубы и рабочие местного рыбного комбината, и отличались они от обычных бараков высоким фундаментом и толстыми стенами из красного кирпича. Эти три дома расположились на отшибе городской черты и, двумя годами ранее, к ним подвели теплоцентраль, что явилось важным событием для проживающих. Местная кочегарка не жалела угля, и в маленьких комнатах было жарко. Ранним утром к этим баракам подъезжал старенький автобус и увозил сонных рабочих к месту добычи и разработки ценной руды.

Водка расслабила скованное тело Шуйского, которое он держал в напряжении с самого утра, возможно, этим и спас своё здоровье от заслуженных побоев и не только…! В сознании суровой соседки, он обновил свой образ, как человека порядочного и честного! Он же не виноват, что в детстве его постигло страшное несчастье, которое нельзя позабыть! Сейчас он дал самому себе твёрдое слово: никогда не обманывать Аграфену Семёновну, если даже, что и сотворит неладное. Но при ней — никаких сцен! В отношении остальных жильцов дома, за себя он поручится не мог — профессиональная деятельность театрального искусства проела его всего, и управлять собою в той или иной сложившейся ситуации он был не в силах, как бы того ни желал.

Крепкая «огненная вода», принятая Аркадием Петровичем, настроения не прибавила, даже наоборот, нагнала страшную тоску по той жизни, которую он так хорошо и безмятежно проживал.

В самом центре Мурманска, он прожил целых шесть лет, с женой и приёмным сыном, который обожал его и ласково называл тятей. Жизнь, как считал он, удалась! Да и многого он не требовал от неё: хорошая квартира в центре города, жена, не так, чтобы до безумия любима, но умница и понятливая женщина, умеющая прощать его актёрские шалости и мелкие проделки, за что он её очень уважал и ценил эти качества женщины. Рая, так звали жену, была давно в разводе. Бывший муж оставил ей и сыну квартиру, а сам навсегда покинул Мурманск. Вскоре она встретила его — Аркадия, они поженились, и его жизнь, все шесть лет, текла гладко и беззаботно.

Но всегда настаёт тот момент, когда бесконечным флиртам, реверансам и невинным, шаловливым проделкам, приходит конец! Чаша женского терпения его дорогой Раечки лопнула в душном буфете ДК, в один из воскресных дней, вовремя не запланированной репетиции и грандиозной пьянки, повод для которой имелся. И после этого череда неприятностей начала сыпаться одна за одной на голову ведущего актёра маленького театра.

Судьба дала пинок под зад, и он, парящим, орлиным полётом, совершил перелёт из центра города на самую его окраину, в рабочий район. Его, баловня судьбы, она засунула в тесную комнатуху барака, оставив без сцены, без ролей и без театра, потому, что театр при доме культуры сгорел дотла, вместе с домом культуры. Имея большие связи в городе, художественный руководитель, высоко ценивший его актёрский талант, отыскал ему за чертой города пристанище, как «пострадавшему», когда тот оказался на улице. Не дал особачиться и свалиться у помойной кучи и Егорка, сын Раечки, уже взрослый и самостоятельный парень. Егор сильно привязался к Аркадию Петровичу с первых же дней, когда мать привела его в дом. Они все шесть лет были друзьями, как говорят, не разлей вода, ими же остались и по сей день! И то, что мать выставила отчима за порог, нисколько не охладило их дружбу. Егор, как мог, помогал отчиму, пока тот не очухается от столь резких, сыпавшихся на него ударов судьбы, от которых не сразу придёшь в себя. Ведь он, кроме, как игры на сцене, ничего почти не умел делать, хотя и родился в семье военного моряка. Но фактически, воспитателями Аркадия Петровича, были его бабушка и Одесский драмтеатр, где бабушка много лет выступала на сцене, а театр для маленького Аркаши, стал вторым домом!

Его бабка и прабабка, были известными актрисами Одесского театра драмы. Маленький Аркадий тоже мечтал, что будет играть на сцене этого театра, а бабушка его обучит всему, чтобы стать известным, как и она. Бабуля всюду таскала его за собою: на репетиции, на представления и просто на посиделки, когда актёры собирались после спектакля. Он детскими глазами постигал чудеса перевоплощения, когда наносят грим и надевают парик, когда меняют костюмы разных веков во время антракта, изменяя облик свой до полной неузнаваемости, и конечно же сама игра актёров, зачаровывали маленького Аркашу.

Бабушка играла много главных ролей разного жанра. Маленький Аркадий видел восторг зрителей от её игры, громкие аплодисменты и много цветов. После спектакля она отводила его домой, а он, с большим восторгом, рассказывал папе и маме, как она играла, как ей долго хлопали в ладоши тёти и дяди и кричали «браво!».

Бабушка и внук мечтали, как они вместе будут играть на одной сцене. Но их мечты на предстоящие годы не сбылись! Отца его, офицера Черноморского Флота, перевели служить на далёкий, холодный Северный Флот.

Аркадий учился в школе, а его актёрский талант развивался в театральном кружке, который он посещал. Среди подростков, мечтающих стать великими, Шуйский выделялся особым разносторонним даром, он умел мастерски перевоплощаться, бабушкино назидание, Аркадий усвоил хорошо!

Неожиданно перед лицом Аркадия Петровича предстал образ той, ещё не старой бабушки, и он снова услышал её голос: «Актёр, Аркашка, должен играть так, чтобы до последнего зрителя в зале, до последней уборщицы, которая подглядывает в дверную щёлку во время спектакля, ни у кого, повторяю, ни у кого, не оставалось никаких сомнений, что ты сыграл правду! Горе героя, которого ты играешь, ты обязан переживать так, как будто это горе случилось у тебя самого, и слёзы горькие, ты обязан катить по своим щекам в таком изобилии, чтобы их хватило на каждого зрителя, да ещё и уборщице досталось! А скажем, ты признался в любви необыкновенной и был сражён коротким „Нет!“. Отвергнут, ты отвергнут…! Сердце твое трепещет и рвётся из груди, оно стучит, дубасит камнем в рёбра юного, любящего тела твоего! И вот этот стук сердца, должен услышать каждый зритель в зале, а уборщица в страхе обернуться, посмотреть, кто стучится в её дверь, в которую она просунула свою любопытную голову? Твоя первая любовь, как она прекрасна…! И вдруг, она отвергнута, она раздавлена…! Возлюбленная стоит в презренной, гадкой позе, а в груди её смеётся безжалостное, холодное сердце, и ледяной взгляд застывает в глазах её. Сердечко твоё стонет, разрывается, вопит и ропщет…! И этот стон, стук сердечка в рёбрышки твоего юного тельца и твои слёзы…! О-о-о…! Эти чистые, кристальные слёзы! Твоя отвергнутая любовь вся извелась и создала круглую лужу у ног презренной, безжалостной избранницы не достойной тебя. И в это самое время, её ненавидит весь зал! Зал плачет и гневно ропщет, сморкаясь в платки и кулаки. Чья-то жалостливая „душа“ не выдерживает этой жестокой, безжалостной пытки, которой подверглось это юное, безусое создание. „Душа“ эта срывается вдруг с места и бежит к тебе на сцену, чтобы вытереть твоё лицо, залитое слёзными страданиями. А потом, добрая „душа“ эта, вцепится в белокурые локоны избраннице твоей, повалит её на пол и начнёт возить носом по луже твоих страдальческих, полных кристальной чистоты слёз, которых она не достойна даже касаться! Зал встаёт под гром бурных оваций и кричит „Браво, Аркадий, брависсимо…!“, — звучал голос бабушки в голове. — Вот это, Аркашенька, настоящая игра актёров! Одного жалеют, сопли ему вытирают, своими же сопливыми платками, потому, что ты довёл зрителя до такого состояния непревзойдённой игрою своею. Это твои слёзы и сопли в их платках и кулаках, и уборщице досталось, даже с лихвой! Вторую же, презренную и холодную, по луже слёз твоих кристальных отчаянно возят носом, и почему…? Да потому, что оба вы, сыграли очень хорошо! Вы заставили зрителя раскрыться, каждый показал себя, кто он есть? Нам же, актёрам, каждому достаётся своё, кого сыграли, того и заслужили! Так вот, внучок, трагедия и играется!»

Шуйский грустно усмехнулся, ему этот разговор, а скорее наставление, запомнилось на всю жизнь. Он вспомнил, как они остановились, она, дымя сигаретой, взяла его ручонку в свою руку, и они зашагали дальше. А он задавал всё новые вопросы, и как играются смешные роли? Они ему больше нравились, также, как и бабушке.

«В трагедии, внучек, зритель должен плакать. Нет…, не так сказала! Зритель обязан плакать, потому, что ты на сцене плачешь! И совершенно всё наоборот, в комедии! Может это и жестоко, но мы, актёры, все жаждем славы и утешаем своё самолюбие тем, что чем меньше зрителя остаётся в зале, тем большего совершенства ты достиг в игре! Я имею ввиду милок, в комедийной игре.

В комедии, золотце моё, своею игрой, ты обязан заставить зрителя сперва засмеяться. Это во-первых! Во-вторых, смех его постепенно должен переходить в истеричный, неконтролируемый, взрывной. Ну, а в-третьих, так сказать, дальше-то куда, когда уже и не куда, да и выше-то, не куда! Это, так сказать, вершина всего, пик, высшая точка кульминации, апогэй всему, понимаешь ли! Это, Аркадьюшка, естественное доведение зрителя до полного конфуза!» — Шуйский невесело усмехнулся, вспомнил, как он спросил бабушку, что за слово такое — конфуз? Бабушка, как могла, стала объяснять в деталях.

«Конфуз, деточка, это доведение человека до открытого стыда! Как ни печально, но нам, артистам, приходится это делать. Конечно, всё зависит от роли и манеры её исполнения, так сказать от таланта актёра» — Аркадий Петрович хорошо помнил, как тогда он перебил бабушку и спросил её, как выглядит стыд? И бабушка начала объяснять…! По её глубокому убеждению, как она говорила тогда, будущий артист обязан знать и читать не только эмоции, выражающие на открытых лицах зрителя оценку игры актёра, но и последствия этой игры. Эмоции, которые довели зрителя до полного конфуза, спровоцированные игрой актёра, в корне отличаются от эмоций нескрываемого восторга! И в этой ситуации, артист должен быть крайне осторожен — зритель бывает разный!

«Деточка! Стыд, как бы тебе мой маленький объяснить попроще…, вот вырастешь, сам потом осознаешь его! Но я глубоко убеждена, и я бы не советовала ходить на спектакли людям, со слабым здоровьем ну, например, страдающих недержанием, или скажем — кого и прорвать может, Боже упаси…! Всё опять-таки зависит от мастерства актёра. У меня бывало до окончания комедийной пьесы, ни одного зрителя не оставалось в зале! Я, помню тогда внесла предложение новаторское, чтобы театр был обеспечен достаточным количеством туалетов. Неприлично, когда почтенная публика выходит из зала в фойе в мокрых брюках, а дамы будто в лужах посидели, да ещё очередь в туалет, словно в мавзолей Ильича, да простят меня Господь и власть Советов!

Вот так-то, мальчик мой! Пока жива, и ещё на сцене, обучу всему, что полагается настоящему артисту высокого полёта. Меня сам великий Станиславский знал, звал с собою, в столицу! Но я верна только своему театру и родной Одессе! Мы ещё с тобой покорим и столичные сцены, и много ещё каких, мы ещё произведём фурор, страна наша большая, и она узнает о нас!»