Записки врача. С серьёзными основами акупунктуры и вступлением к гомеопатии

Владимир Максимович Мойсеенко

В книге описываются первые шаги молодого врача, первые удачи и неудачи, даются основы акупунктуры, которые помогут не только начинающим иглотерапевтам, но и уже опытным профессионалам. А также даётся представление о гомеопатии, как о научной и полноправной ветви развития медицины, о её подвижниках и сложностях её принятия академической медициной.

Корректор Ольга Рыбина

Иллюстратор Владимир Мойсеенко

Фотограф Владимир Мойсеенко

Дизайнер обложки Владимир Мойсеенко

© Владимир Максимович Мойсеенко, 2022

© Владимир Мойсеенко, иллюстрации, 2022

© Владимир Мойсеенко, фотографии, 2022

© Владимир Мойсеенко, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0056-7909-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1.

О том, как я пришёл к этой профессии

Шёл 1973 год. Я шагал по улице мимо букинистического магазина. Старые книги, манящий аромат знаний, лёгкая дрожь, пронизывающая всё тело, когда прикасаешься к этим пожелтевшим страницам, заставили меня остановиться у витрины. И я вошёл в магазин. Мой взгляд пробежался по корешкам книг и остановился на Большой медицинской энциклопедии. Раньше я её здесь не видел. Это была БМЭ в 36 томах (1956—1964), вышедшая под редакцией академика А. Н. Бакулева. Кроме огромного количества обычных иллюстраций, в ней было около сотни стереоиллюстраций (чего я даже не предполагал), для просмотра которых прилагались стереоочки к каждому тому. А кроме того, к энциклопедии прилагались небольшого формата пластинки с записью различных шумов, звуков, которые можно было услышать в норме и при патологических процессах в человеческом теле. Вобщем, это была бомба!

А надо вам сказать, что хотя в это время я учился на вечернем отделении политехнического института, на инженерно-строительном факультете, и работал, мой интерес к этой профессии неумолимо угасал. Честно говоря, его изначально-то особенно и не было. Просто после школы, которую я закончил в 1970 году, несколько моих одноклассников решили поступать именно в политехнический институт. Меня на тот момент терзали смутные сомнения по поводу того, чему посвятить свою жизнь. Я так и не склонился к какой-либо определённой профессии. И за компанию я пошёл поступать вместе с ними. Поступлю, решил я, а там посмотрим. Может, переведусь на другой факультет. Увы, мы часто откладываем на потом важные решения. Как будто жизнь вечна и бесконечна и у нас ещё будет много шансов всё переиграть, как в компьютерной игре.

Однако чем дольше я учился, а тем более работал на различных строительных специальностях (учился я на вечернем отделении, а днём работал), начиная от помощника геодезиста, каменщика, чертёжника, тем больше я понимал, что специальность инженера-строителя не для меня. Поначалу я думал, что, работая в строительстве, я оставлю после себя какой-никакой след в виде домов, мостов и прочих строительных сооружений. Работая в управлении главного архитектора города, а затем в Государственном проектном институте №5, я понял, что даже архитектор крайне ограничен в своих фантазиях сметами и стандартами проектов. Это навевало тоску и большие сомнения по поводу грандиозности и оригинальности строительных сооружений, которые я мог бы воздвигнуть.

Я долго раздумывал, чему же мне посвятить себя. Мелькали мысли о специальности лётчика, я представлял себе, как на бегу застёгиваю шлемофон и запрыгиваю в боевой самолёт; был интерес к истории и археологии.

А надо вам сказать, что пока я учился на вечернем отделении, я успел побывать в армии, куда я попал, учась на первом курсе. Служба моя проходила в ВВС, в лётно-учебном полку, где учились летать курсанты из разных стран мира, и в первую очередь из стран социалистического содружества. Вьетнамцы учились на Мигах-15 и — 17. Кубинцы летали на Миг-21, Су-7Б. Летали на наших истребителях чехи, словаки, венгры, поляки, немцы, алжирцы, и прочая, и прочая. Не забуду, как пищали вьетнамцы, когда их выстреливали из учебной катапульты, которую они боялись как огня. А вот темнокожие кубинцы хохотали, когда катапульта их выстреливала и над ними раскрывался парашют. Так вот, работая на пункте связи, а затем писарем при штабе, куда меня спровадили после инцидента, который произошёл на этом самом пункте связи и с моим участием, я понял, насколько подневольная жизнь у молодых лётчиков. Маршруты полётов, их продолжительность строго ограничены. Шаг влево, шаг вправо… О боже! Где же свободный полёт расправившего крылья человека? Но ведь это понятно. Это армия. Как можно без дисциплины? Да и в гражданской авиации от курса особенно не уклониться. В общем, я понял, что и это не для меня.

Интерес был и к человеку, к человеческому телу; к тому, как мы устроены; что есть в нас такого ещё, что делает нас людьми; какие тонкие структуры в нас составляют нашу сущность, кроме очевидного тела. Как познать себя? Старая мудрость гласит: «Если ты все науки познал, но себя не познал, — ты ничего не познал». В конце концов я стал склоняться к медицине, поскольку счёл профессию врача наиболее независимой, творческой, свободной и приближающей к изучению истинной сущности человека. А изучение её — требующим непосредственного присутствия в медицинском институте и работы для начала с трупами. Ибо познать телесную часть человека нет иного способа, кроме как в анатомическом зале.

Так уж складывается у меня в жизни, что прежде чем решиться на что-то большее, я беру в руки малую его часть, а затем дело доходит и до самой цели. Так я когда-то увидел в магазине «Мелодия» небольшую гибкую пластинку Шарля Азнавура. И я купил её, хотя проигрывателя у меня не было, а Азнавур мне нравился. Купив пластинку, я вскоре купил и проигрыватель. А купив проигрыватель, я через некоторое время купил усилитель и колонки. Так же было с кассетным магнитофоном: вначале я купил записи на кассете, а уж потом и сам магнитофон. Так же было и с видеомагнитофоном и т. д.

И вот я стоял в магазине букинистической литературы и перелистывал страницы одного из томов. На фотографии был изображён человек из металла. И по всему телу его можно было различить мелкие точки. Статья, которую я начал читать, рассказывала о древнем методе лечения с помощью иглотерапии, о неких активных точках тела, воздействуя на которые можно лечить внутренние органы. Что-то ёкнуло внутри меня, и желание узнать больше об этом методе и о человеке вообще породило некий внутренний зуд, который не мог уже успокоиться и требовал делать что-то, некие шаги в этом направлении. Как сказал Лао Цзы, путь в тысячу ли начинается с первого шага. И я сделал этот шаг. Я купил медицинскую энциклопедию.

Мама сделала круглые глаза, когда увидела меня со всеми этими книгами. Её глаза ещё больше округлились, когда я сказал, что это медицинская энциклопедия и я подумываю (это было специально смягчённое выражение), не забрать ли мне документы из политеха и не поступить ли в медицинский институт. Тут мама села, схватилась за сердце и пролепетала:

— Вовочка, если ты заберёшь документы из политехнического института, ты сведёшь меня в могилу. Ты же знаешь, как это сложно — поступить в медицинский! Ты знаешь, какой там конкурс? Ты окажешься за бортом жизни, а я на кладбище, потому что я этого не переживу.

Чтобы не свести маму в могилу, я ещё некоторое время продолжал учиться в политехе, сидел над чертежами, зубрил политехнические науки, сдавал экзамены. Я уже всерьёз подумывал пойти в деканат политеха за документами. Но тут, в начале 1974 года, умерла от воспаления лёгких моя горячо любимая бабушка Аня, мамина мама. Ей было 86 лет, и она была при этом человеком активным. Готовила пищу, ходила в магазин за продуктами, читала, вязала, ходила по временам в церковь. Ходила в церковь лишь по большим праздникам, поскольку говаривала: «Чем ближе к церкви, тем дальше от бога». Она молилась дома обо всех нас, о нашем здравии и о тех, кто уже ушёл из этого мира. Она научила меня молитвам «Отче наш» и «Богородице Дево». Моя милая крохотулечка. В ней не было и 150 сантиметров роста. Нередко я брал её на руки и кружил с ней по комнате. «Пусти, уронишь!» — кричала она. А я кружился с ней, с моим стареньким маленьким ангелом-хранителем. «Я — великая труженица, — говорила она о себе. — Тружусь всю жизнь. Никак не отдохну. Отдохну уже на том свете». «Нет, бабулечка, — отвечал я ей, — ты никогда не умрёшь». — «Да что же, я бессмёртная?» — «Да, моё солнышко. Ты всегда будешь с нами». У неё было морщинистое лицо и жилистые руки с такой прозрачной кожей, что видны были все сосуды. Готовый экземпляр для изучения анатомии. И хотя она была уже старенькая, для мамы её смерть была, как и для всех нас, тяжёлым ударом. Мама хваталась за сердце, пила валерьянку, корвалол и валокордин. И я опять не пошёл забирать документы.

Так я дожил до третьего курса. Но внутренний зуд не покидал меня. К осени 1974 года я окончательно созрел. Мочи моей не было более терпеть это несоответствие внутреннего позыва и необходимости следовать проторенной колеёй. Я забрал документы из политехнического и стал поступать в медицинский институт, куда поступить, по прогнозам моей матушки, было совсем нереально. Я не был таким уж идиотом на тот момент, чтобы не быть осведомлённым о том, что в мединститут поступают нередко дети врачей (у меня в семье, да и в роду, насколько я знал, врачей не было; и хотя родители работали экономистами в облфинотделе и райфинотделе, но звёзд с неба не хватали); дети профессуры как из мединститута, так и из других учебных заведений; дети директоров заводов; дети родителей, работающих в торговой сфере и имеющих доступ к дефициту; дети партийных руководителей, руководителей районных и областных Советов и пр. Но случалось поступать и очень настырным молодым людям и девушкам со стороны, либо просто явным отличникам и медалистам, блестяще окончившим школу, у которых с головой и с памятью было всё в порядке. Ничем таким я не обладал. Школу окончил в основном на четыре балла по большинству предметов. Поэтому, когда я забирал документы из политеха, на меня посмотрели с состраданием, как на блаженненького. Особенно когда я сказал, что собираюсь поступать в медицинский. «Не передумаете?» — спросила дама в очках. «Нет», — ответил я твёрдо. Она вздохнула: «Ну, может, ещё сможете восстановиться». И отдала документы.

Может быть, я обнаглел не на шутку? Либо уверовал в руку Вселенной, которая меня ведёт и каким-то образом мне поможет? Сейчас, ретроспективно рассматривая своё решение, уже после того как я познакомился с книгой Ронды Бёрн «Тайна» и с её одноимённым фильмом, я должен признать, что, действуя рационально, никогда бы не забрал документы из политеха и не вступил бы на весьма зыбкую тропу, ведущую в мединститут. А тогда я каким-то внутренним чувством уже представлял себя врачом, я был совершенно уверен в том, что обязательно поступлю, сколько бы усилий мне ни потребовалось. Что я просто не могу не поступить.

Раньше, в детстве да и не только, со мной случались происшествия, на которые я особенно и не обращал внимания, но с точки зрения здравого смысла они являлись совершенно невероятными, волшебными, не отвечающими законам нашего мира.

Однажды в детстве родители собрались идти в лес по грибы, и я должен был идти с ними. Не то чтобы я не любил ходить по грибы в лес. Скорее напротив, мне доставляло удовольствие находить грибочки, а потом приносить их домой и, уже приготовленные бабушкой, потушенные с лучком и со сметаной, исходящие паром, съедать. Просто в тот день я собирался поехать с соседом дядей Борей на рыбалку, к которой он же меня и пристрастил. Но идти пришлось в лес с родителями. Тем не менее я заявил, что хотя и покоряюсь их грубой силе, но собирать грибы я не буду, а беру с собой удочку, чтобы ловить рыбу. Ну очень мне хотелось в тот день на рыбалку. Я просто не представлял себе, что этот день закончится без улова. Мама посмеялась над моей затеей и сказала, что в лесу, куда мы едем, нет ни озера, ни реки, а потому затея моя глупая и бесперспективная. Так и сказала — «бесперспективная». Блуждая по лесу, я всё осматривался по сторонам, не забрезжит ли где водная гладь. Но увы. Похоже было, что в этом лесу и впрямь рыбалка будет бесперспективной. И вдруг, когда я был уже близок к отчаянию, за кустиком я увидел осоку, а она ассоциировалась у меня с водоёмом. Я шагнул вперёд, и пред моим взором предстал «водоём». То была лужа с поверхностью не более двух квадратных метров, по краю которой и росла осока. «Ну что же, вот и моё озеро», — вздохнул я и, надев на крючочек шарик из хлебного мякиша, закинул удочку. Ждать долго не пришлось. Поплавок нырнул, и, к своему изумлению и радости, я выудил из лужи карасика размером с ладошку. Ещё четыре раза я забрасывал удочку, и ещё четыре карасика оказались моей добычей. После чего рыба в этом водоёме, похоже, закончилась. Я ещё сидел с удочкой, когда ко мне подошла мама, саркастически оглядела моё озеро и, улыбнувшись, спросила, как дела у рыболова. Молча я достал из воды леску, на которой болтались пять карасиков, и гордо приподнял их над головой. Улыбка у мамы исчезла, а рот приоткрылся. Когда мы пришли домой, бабушка сварила из этих рыбок уху. Ещё были и грибы жареные. Анализируя этот случай теперь, с высоты прочтения Ронды Бёрн, я неизбежно прихожу к выводу, что мир, в котором мы живём, чудесный, волшебный и если очень чего-либо захотеть, то обязательно это случится в малом или большом…

В общем, я засел за учебники. Настали решающие дни экзаменов. Я сдал все экзамены и… недобрал баллов. Конфуз, однако. Представьте себе выражение лица моей мамы, слёзы в глазах и её слова «Я же говорила…» Валерьянка, корвалол…

Однако я не сдавался, и уверенность, что я обязательно поступлю в мединститут, меня не покидала. Я знал о существовании подготовительного отделения и отправился в его деканат. Иннокентий Родионович оказался человеком доброжелательным. Выслушав мою историю, он предложил мне на выбор: либо поступать на подготовительное отделение и через год вновь испытать судьбу, либо поступить лаборантом на кафедру нормальной физиологии человека и, отработав там два года, поварившись во внутренней кухне кафедры, получив лучшее представление о физиологии и основательно подготовившись, уже наверняка поступить на стоматологический факультет мединститута. «На стоматологический? — переспросил я. — Нет, я буду поступать только на лечебный». — «Ну ладно, посмотрим. Может, ещё передумаете. Вот я, например, закончил стоматологический, прошёл курсы по общей хирургии, отработал несколько лет на периферии и вот теперь преподаю на кафедре нормальной физиологии», — сказал декан. «Нет, только на лечебный», — повторил я, удивляясь собственной наглости. По поводу же предложения Иннокентия Родионовича я подумал, что поработать лаборантом на кафедре нормальной физиологии действительно хороший вариант, и я согласился.