Провинциальные письма. Тверская литература 1990-х годов

Владимир Кузьмин

В 1990-е годы сотни новых авторов пришли в литературу Тверского края. Невероятный всплеск творчества сопровождался и издательским бумом.Под обложкой «Провинциальных писем» собраны статьи о творчестве тверских писателей и поэтов, с которыми были связаны художественные надежды этой «скудной», по выражению Анны Ахматовой, земли. «Скудной», но «просторной» и «спокойной». Перед вами уже ушедшая, часто вместе с ее героями, эпоха 1990-х – провинциальных споров, надежд и разочарований.

Монологи о ржевской поэзии

Вместо рецензии

Провинциальная действительность осколками разлетелась на неизвестные для обывателя континенты. Кто знает, что происходит на задворках губернии, ежели и о литературной жизни губернского города мы, так бывает, лишь поверхностно осведомлены. Жизнь такова, что и семейные трагедии подчас не сближают разных тверских писателей.

…Ржев — пространство, на котором, судя по количеству книг местных авторов, поэтический пегас приземлился надолго и вот уже восемнадцать лет худо ли бедно ли питается и питает надежды местной поэтической поросли. В итоге за последнее десятилетие во Ржеве вышел второй (первый — «Начало», 1992) коллективный сборник поэтов, который называется подобно местному литературному объединению — «Истоки».

Монолог первый. Отчёты не горят

Чувства разные вызывает сегодня у обывателя способность творить стихи. И отношение к профессиональному воплощению поэта (к тому, что он хочет и должен издавать свои труды) неоднозначно. Издать книгу собственных стихов в представлении окраинного провинциала может теперь или человек состоятельный, дабы польстить своему самолюбию и громогласно представить публике труды далекой гуманитарной юности. Вот, мол, я: не только деньги делаю, но и стихи… Или же — тип, мягко говоря, в обывательском сознании странный, скудные доходы свои превращающий в невзрачные тонкие брошюры. В таком случае стезя поэта ныне не просто дело неблагодарное: иной раз такие самородки, чей поэтический дар, впрочем, действительно невелик, слывут в округе за идиотов и подвергаются молчаливому осуждению. Не потому ли так часто, судя по страницам провинциальных газет, не только первые шаги новые авторы стремятся сделать инкогнито, но и в дальнейшем предпочитают скрывать свое подлинное имя за псевдонимом или криптонимом.

В иной районной газете такой поэт — непрошеный гость: поначалу его терпят, потом — посмеиваются, наконец — встреч с ним избегают… Или, в надежде на избавление, печатают, и тогда он продолжает свой путь по коридорам областной печати, обыкновенно возвращаясь ни с чем.

С другой стороны, в провинции успех сейчас имеет поэт средний: не гений и не графоман. Поэзия сколько-нибудь оригинальная (по определению провинциального читателя, «непонятная», «заумная», «философская») будит у «эксперта» из районки, разумеется, и у большего её читателя глубокую в себе неуверенность… И куда еще в нашу естественно непонятную жизнь добавлять искусственной непонятности?!

Непонятностей терпят в глубинке там, где они живут не по одиночке: где поэты объединяются в группы и союзы (в Тверской губернии сейчас это — Ржев, Торжок, Конаково, Кимры, отчасти Бежецк). Поэт-одиночка, поэт-«гений» сам по себе явление из ряда вон выходящее. На малых пространствах в провинциальной России явлений не любят: они портят размеренный пейзаж местной жизни, беспокоят напряженное сердце бюрократа.

Поэтам провинции проще, когда они вместе, а еще лучше, когда у них есть лидер, когда есть видимость управляемой культурной жизни, подвластной регистрации чугунным языком годового отчета. В такой годовой отчет, а они, как правило, лучше и дольше всего сохраняются в административных архивах, и войдут ржевские «Истоки»¹¹ на исходе века ХХ… Отчеты не горят. Горят скромные сборники поэтов: все равно где — на книжных полках библиотек в руках читателя или никчемными остатками тиражей после ухода их авторов.

Монолог второй. О «листьях травы»

Стихи 29 ржевских поэтов собраны в алфавитном порядке под одной обложкой: от вчерашнего школьника Максима Страхова до Юрия Ворожейкина или Прасковьи Смирновой, которую муза посетила на 75 году жизни, от члена Союза писателей Георгия Степанченко до просто состоявшейся поэтессы Любови Соломоновой…

С точки зрения социальной объективности 29 поэтов достойны 29-ти монодиалогов: для каждого — свой. С кочки зрения очевидной субъективности: каждому — по стихам. Да вот еще проблема провинции — с чего начать: с начала, с конца, с середины, открыть книгу наугад или на знакомом имени? Критик может открыть, где угодно. Родственника поэта поведет по этой скромно изданной книге голос крови. А как быть читателю и ценителю поэзии, сколько-нибудь в ней понимающему? Быть может, довериться вкусу и чутью составителей (А. Назарова, С. Смирнова, Г. Степанченко)… Но они, судя по всему, последовали самому простому — местническому — устраивающему всех принципу создания книги.

О, от скольких сомнений и переживаний избавляет составителей сборников и антологий изобретение монахов Кирилла и Мефодия! Но от скольких читателей избавят сборник «Истоки» опыты Ирины Ванчиковой, два слабых сочинения которой его открывают. Они их тех самых — просто о жизни, что иному районному газетчику покажутся сильнее (таково, впрочем, требование времени, а не журналиста) самой профессиональной словесной вязи. Но на 6 странице о той же «…просто жизни» пишет Юрий Ворожейкин…

…А просто жить. Как есть все принимать.

Ценить грозу, снега и лист осенний…

И в вихре каждодневных потрясений

Себя не потерять, не измельчать…

С Юрия Ворожейкина, собственно, сборник ржевских Поэтов и начинается, впрочем, еще множество раз позже так же внезапно заканчивается на Викторе Воскресенском, Владимире Зуеве, Альбине Королевой и так далее. «Истоки» отчетливо показывают катастрофическую неравноценность поэтического пространства ржевской культуры. Но они показывают и ее развитие, ее все-таки непременно высокое качество. Повторю мысль о географической разорванности тверской культуры, сказанную в самом начале, и об облике провинциального поэта, для верного представления о поэзии которого его нужно непременно знать (ей была посвящена статья «О „мнимой“ литературе и „реальных“ критиках»). В «Истоках» есть стихи слабые и сильные, но именно это говорит о здоровом состоянии ржевской литературы. Ибо если бы мы имели на поверхности ржевской культуры одно, второе громкое имя, то это непременно бы свидетельствовало, если не о кризисе, то о непорядке в местной поэтической жизни. Один сильный поэт для провинциального горизонта — это смертельно… Силы его уходят — и физические и духовные, остаются — пустыри. Если что-нибудь зацветет на них, то в первую очередь чертополохи.

Мы уже видели в Твери, какие странные цветы выращивают поэтические группы, образовавшиеся вне местного Союза писателей. Иногда, конечно, и дети этих пустырей с целями чисто практического вступления в союз приходят в мертвородящее лоно борисовского СП, но обыкновенно безуспешно.

Поэзия живет во Ржеве, как бы сказал Уитмен, «листьями травы».

Монолог третий. О стихах и пятнах чернил

…Мы дети обозленной энергетики,

мы жертвы психогенных катастроф,

Поэты, не признавшие поэтики,

Творцы, не пощадившие основ…

Что привлекает в этом катрене Юлии Кольцовой? Предвестие конца, апокалиптичность… К тому же написано ровно, с некоторой претензией, конечно… Что ж! Новое в литературе приходит через отрицание… Оно может быть художественным (эстетическим) и глобальным, направленным на все и вся — в литературе, но не в бытовой жизни и национальной. Для духа поэта провинции необходимо простое почитание основ: «…Скажи мне, дед, как научиться жить?»

…Почитание духа основ свойственно стихам Любови Соломоновой. Она поэт с большим будущим (будем надеяться на это). Громокипящий кубок — понимание отечественной поэзии, включенность в действительную жизнь нашей молодежи и умение сказать обо всем, воскрешая те звуки и интонации, которые жили в стихах русских поэтов в сходные напряженные эпохи.

Верный признак хорошей поэзии, когда стихи создают и в восприятии автора некоторую ауру, сквозь которую самые тривиальные черты его биографии и внешности приобретают определенный смысл. Вот и фамилия, и имя — Любовь Соломонова — светятся осмысленным светом любви и мудрости при чтении ее стихов. Ее и цитировать становится все труднее, не хочется рвать внутренние связи стиха — так они глубоки и заметны. И чувство слова все сильнее, а оттого уверенная смелость в соединении разных слов: херувим — девки — грязно — аналойно-святое лицо — суперпрекрасно («Опостылил твой благостный лик…»). И уже на самой поверхности, а не только в глубине слова сияют смыслами.

Мне осталось шесть листков,

шесть лучей слепого солнца,

затворенное оконце,

мне осталось шесть листков.

Ах, пореже бы дышать

через чистую бумагу,

пить наваренную брагу

похудеть и оплошать.

Вот бы слово не далось

мне, как конь калеке в руки,

обэстетиться б со скуки,

чаровать туманом фрось.

И изжогу у богов

мудрых вызывать речами.

Дудки! Так живите сами,

мне осталось пять листков.

…Пять страниц стихов Любови Соломоновой и в сборнике «Истоки». Ее стихи без преувеличения сегодня — одно из самых ярких явлений тверской литературы. Не удивительно, что Соломонову заметил и живой классик русской поэзии Юрий Кузнецов.

В поэзии ученики ищут учителей… Поэты не дружат или враждуют, они внимают друг другу, либо разговаривают на разных языках… Именно найти учителя предстоит еще многим из участников «Истоков». В том числе и Максиму Страхову, иначе в реальность не только для него обратятся стихи…

…Пусть я — пятно чернил…

Пусть — я один… Ладно…

Конечно, и, как утверждает Любовь Назарова, «Противиться поэзии грешно…». Но, наверное, это все-таки грех меньший, чем творить поэзию противную¹².

Примечания

11

ИСТОКИ: сборник стихов ржевских поэтов / Предисл. Г. Степанченко. Ржев, 2000, 138 с., 1000 экз., без ISBN.

12

Впервые опубликовано — Тверская Жизнь (Новая литературная Тверь), 2000, 12 авг.