Пацаны, не стреляйте друг в друга

Владимир Колычев, 2008

Капитан милиции Марк Панфилов назначен участковым в элитный подмосковный поселок. Казалось бы, какие там могут быть преступления! Но не успел он приступить к своим обязанностям, как вдруг такое началось! Бронежилет спас участкового от пули снайпера, крепкие стены – от разорвавшейся рядом гранаты. Кто это шалит, не местный ли бизнесмен, с которым у Марка давние счеты? Много лет назад они соперничали за сердце красавицы и враждовали друг с другом. Но ведь столько лет прошло…

Глава шестая

Лейтенант Тараскин смотрел на Панфилова со смешением чувств во взгляде. Он вроде бы и с одобрением относился к нему, но в то же время и осуждал.

— Горничная во всем созналась, — сказал он. — Не могла она слышать шаги в кабинете. И окно можно открыть только изнутри… А лестницу она сама приставила. И на подоконнике след от ботинка сама оставила. И ботинок нашли, и деньги…

— Сколько? — равнодушно спросил Марк Илларионович.

Ему интересно было знать, что произошло в доме Максютовых, но в данный момент он мог думать только о предстоящей встрече с Настей. Он почти не сомневался в том, что она придет на свидание с ним. Даже на старом месте побывал. От плакучей ивы, правда, остался только пенек, поросший кустарником. Но, как и прежде, по вечерам там должно быть тихо и свободно. Еще он проехал несколько раз мимо дома ее родителей. И увидел ее отца. Евгений Андреевич совсем старый, но ходит бодро. Екатерину Михайловну он не увидел, но главное, что у Насти есть повод отлучиться в родительский дом, а оттуда до заветного места у озера рукой подать… Сегодня он встречается с Настей. Все остальное для него не существовало.

— Двадцать четыре тысячи евро и бриллиантовое колье.

— Неплохо… А сейф как она открыла? Там же кодовый замок.

— Очень просто. Код очень давно не менялся, да и не сложный он, всего пять цифр, все разные. Пять кнопок использовалось, краска на них слегка подтерта пальцами…

— Сообразительность плюс метод научного тыка?

— Вот-вот…

— А может, она все-таки знала код?

— Откуда?

— Не знаю… Не видел я эту горничную, не могу сказать, симпатичная она или так себе?

— Симпатичная. Даже очень. А что?

— Да так… Может, хозяин дома с ней крутил… Это я так, просто в голову пришло. Досужие мысли не совсем досужего человека…

— Хозяин дома покончил жизнь самоубийством.

— Да, я слышал… А вы, кажется, расследовали это дело.

— Что там расследовать? Самоубийство.

— Провалился под лед.

— Если точней, нырнул в прорубь.

— Моржеванием занимался?

— Нет, в одежде нырнул…

— Может, столкнул кто?

— Нет, у него не было врагов.

— Кто вам такое сказал? Если он бизнесом занимался, то у него не могло не быть врагов.

— Не занимался он ничем.

— То есть как?

— Акции у него в нескольких доходных компаниях, он их в доверительное управление отдал. Ну, может, знаете, есть специальные управляющие компании…

— Знаю. Пакеты какие?

— Не понял.

— Пакеты акций какие, спрашиваю?

— А какими они могут быть?

— Контрольными, блокирующими или просто миноритарными…

— Какими-какими?

— Проехали…

Панфилову совсем не улыбалось проводить экономический ликбез.

— Бывает, из-за акций тоже убивают, — сказал он. — Если кто-то хочет к рукам их прибрать… Кто-то влияние за счет них расширить хочет, не обязательно конкурент… А еще акции вместе с наследством можно хапнуть… Кто унаследовал активы покойного?

— Ну, жена…

— Какая? Первая, вторая, третья…

— Законная. Алла Сергеевна… Ну, в права она еще не вступила, но дело решенное… А детям его треть от наследства досталась… А вы думаете, это жена могла его в прорубь столкнуть?

— Не берусь судить. Не знаю, где прорубь была… Знаю только, что озеро у них под боком…

— Да, озеро у них рядом. Возле своего дома он в прорубь и сиганул… Алла Сергеевна говорила, что он в последнее время был сам не свой, говорила, что в депрессию впал…

— Язык у нее без костей, сказать она все, что угодно, может…

— Ну, если уж на то пошло, то можно сына его в убийстве обвинить.

— Я слышал, сын в Сорбонне учится.

— Учился. Сейчас у него что-то вроде академического отпуска. В Москве он сейчас…

— Алиби у него есть?

— Не выясняли. Ясно же, что самоубийство.

Марк Илларионович внимательно посмотрел на Тараскина. Или делает вид, что ему все ясно, или действительно убежден в том. Скорее первое… Парень молодой, а Максютова даром что стервозная. Натура у нее чувственная, умеет она любить горячо, если это ей выгодно…

— Ну, ясно так ясно. На нет и суда нет…

Панфилов не был заинтересован в том, чтобы выгораживать богатую вдову. Просто ему совсем не хотелось вникать в дело, по которому никто не требовал у него отчета. Так, ради интереса поговорил о нем, пора и честь знать.

Он уже думал, что разговор закончен. Но Тараскин подбросил в погасшую было топку заминированное поленце.

— А на Аллу Сергеевну вы, товарищ капитан, напрасно наехали, — предостерегающе нахмурил он брови.

— Это уже интересно, — вскинулся Панфилов. — А если натура у меня такая, ненавижу, когда мне хамят?

— Чем она вам нахамила? Вы сами набросились на нее. За то, что не вас, а нас она вызвала на происшествие…

— Ну, погорячился немного…

— Она мне сразу позвонила, я как раз дежурил… О вас не подумала.

— Вас она знала лично, товарищ лейтенант?

— Да. А что тут такого? Я же работал с ней, по делу мужа…

— Ничего такого. Баба она красивая, не вопрос…

— Может, вас это и заело?

— Я не понял, мы что, выяснять сейчас будем, что да как?

— Скорее всего, будем. Но не сейчас. Назначат служебное расследование, возможно, мне придется его вести…

— Рапорт напишете? Или она сама будет жаловаться?

— Плохо вы меня знаете, если думаете, что я своего могу сдать… Сама будет жаловаться. Ну, а я все видел и слышал… Напрасно вы ее сукой назвали.

— А как она меня назвала?

— Плебей, кажется.

— По-вашему, я должен был стерпеть?

— Если по-моему, то да.

— Я не плебей, лейтенант.

— Но и не патриций… Патриции в милиции не работают…

— Плебей — это прежде всего оскорбление.

— Не спорю.

— Тогда какой разговор?

— И все-таки вы напрасно дали волю своим чувствам…

— Может быть. Но не вам меня учить, товарищ лейтенант.

— Да, конечно… Поеду я.

Тараскин улыбнулся так, будто движением губ разгонял темные тучи над головой Панфилова. И руку на прощание он подал с таким видом, как будто недоразумение исчерпано. Но это была всего лишь видимость. И грозовая туча будет, и гром грянет. Но Марк Илларионович ничего не боялся.

Гром грянул в тот же вечер. В самом буквальном смысле. Темные тучи, громыхание и блеск электрической стихии, ливень. Но Панфилов никуда не уходил. Стоял у озера как истукан, под дождем, в непромокаемой накидке. Он понимал, что при такой погоде Настя не придет, но уйти не смел. Так и простоял до самой полуночи.

Настю он так и не дождался. Но домой уходил в предчувствии грядущего счастья.

Дождь лил до глубокой ночи, но утром от туч не осталось ни следа. Чистое небо, бездонное, как глаза у Насти. И солнце во всей своей жизнеутверждающей красе, такое же жаркое, как любовь к ней…

А к обеду нагрянул майор Перелесов из города.

— Плохо, Панфилов, очень плохо. Жалоба на тебя.

— Сколько?

— Одна.

— От кого?

— А что, должно быть две или три? От разных людей?

Перелесов сообразил правильно. Но у него лишь догадки. Похоже, жалоб со стороны Грецкого не поступало. Или со стороны Максютовой.

— Нет, одна должна быть.

— Одна, от гражданки Максютовой. Как ты ее назвал?

— Так и назвал. Как она того заслужила.

— А конкретно?

— В объяснительной напишу.

— Напишешь. Обязательно напишешь. А также принесешь ей свои извинения.

— И это обязательно?

— Я бы сказал, первостепенно. Ты извинишься, а я проконтролирую.

— Ее сейчас дома нет, — совсем в том не уверенный, сказал Марк Илларионович.

Но Перелесов ему поверил.

— А когда она будет?

— Поздно вечером, — приплел он.

— Что ж, придется мне остаться здесь до позднего вечера, — не сдавался майор. — Вместе к ней поедем.

— Зачем ехать, тут пешком совсем чуть-чуть. Или мне на коленях к ней надо приползти?

— Не ерничай, Панфилов.

— Я не ерничаю. Просто смешно. Мне, капитану милиции, извиняться перед какой-то вертихвосткой…

— У этой вертихвостки роман с начальником… Э-э, не важно, что там, — спохватившись, отмахнулся от самого себя Перелесов.

— Роман с начальником РОВД?! Занятно!

— Ну, не то чтобы роман… Но я тебе ничего не говорил.

— А я ничего и не слышал…

— В общем, полковник Сагальцев настаивает…

— Ну, если сам Сагальцев… Хорошо, принесу ей свои извинения…

— Вот и хорошо, — облегченно вздохнул Перелесов. — А то я уж думал, что давить на тебя придется… Да, хотел тебя спросить. Узнал, кто участок твой спонсирует?

— А что, Сагальцев не знает?

— А почему он должен знать?

— Ну, если он с Максютовой крутит. Она же должна быть в курсе?

— Я не знаю, что он там крутит. Не моего ума дело. И не твоего… Ты мне скажи, узнал или нет?

— Нет. Но обязательно узнаю.

Он не стал говорить про разговор с Грецким. Во-первых, Антон врал. А во-вторых, не хватало еще, чтобы начальник РОВД к нему для выяснения отправился. Сагальцев к нему с поклоном, а тот ему — жалобу на капитана Панфилова. Так, мол, и так, незаконный арест, ущемление прав человека, небрежное отношение к личности…

— И насчет Максютовой узнаю. Может, она уже дома. А вы пока пообедайте, отдохните.

Панфилов организовал обед в комнате психологической разгрузки, после чего вызвал к себе в кабинет Костромского, плотно с ним пообщался по интересующему его вопросу, сделал пару звонков и только затем вместе со своим начальником отправился к гражданке Максютовой.

Она была дома. Вышла к воротам, но во двор гостей впускать не стала. Каверзно улыбнулась, глядя на Панфилова в проем открытой калитки.

Марк Илларионович молчал, поэтому заговорил Перелесов:

— Вот, Алла Сергеевна, пришли к вам извиниться.

— Извиняйтесь, — ехидно ухмыльнулась она.

— Может, мы в дом пройдем? — спросил Панфилов.

— Еще чего! Здесь извиняйтесь.

— Извините, Алла Сергеевна… За то, что до конца не разобрались, извините… А то ведь ваш муж от руки злодея погиб, а мы его смерть на самоубийство списали. Нехорошо вышло…

— Что-что? — опешила женщина.

Она явно не ожидала от него такого подвоха.

— А может, вас устраивает такая версия?

Панфилов не просто смотрел на нее, он сверлил ее взглядом.

— Какая версия? — сглотнув комок в горле, дрогнувшим голосом спросила Максютова.

— Версия самоубийства. А что, овцы нет, а волки и целы, и сыты…

— Какие волки?

— А вот с этим разбираться будем. Дело поднимем, палец к носу прикинем. Веревочку нащупаем, дернем за нее, дверь, глядишь, и откроется…

— Какая дверь? Что вы несете?

— Очень много вопросов у меня к вам, Алла Сергеевна. Насчет вашего покойного мужа.

— Ну, знаете что! — в испуге, но дерзко возмутилась Максютова.

— Что-то уже знаем, что-то еще узнаем… Позвольте во двор пройти, хочу на место глянуть, где лунка была…

— Позволю. Как только постановление будет, так и позволю…

Максютова с треском захлопнула калитку — в бессильной, как могло показаться, ярости.

— Марк Илларионович, что это с вами? — осуждающе спросил Перелесов.

— Не люблю, когда из меня идиота делают! — гневно и подавляюще глянул на него Панфилов.

— Вы ее в чем-то подозреваете?

— Да, в убийстве мужа.

— У вас есть основания так считать?

— Да.

— Какие?

— Пока только предположительные. Надо будет с материалами дела ознакомиться.

— Какого дела?

— Уголовное дело, я так полагаю, не возбуждено. А материалы, смею надеяться, есть. И дело будет. Это я вам обещаю.

— Напрасно вы так! Такой прекрасный участок вам выпал! Не хотите же вы, чтобы вас в Забросовку отправили. Там такая дыра…

— Кто меня отправит? — резко, в яростном порыве спросил Панфилов. — Сагальцев?

— Почему Сагальцев? — растерянно спросил Перелесов.

— Потому что Максютова с ним крутит… Или вы мне этого не говорили?

— Не говорил, — совсем уже обескураженно мотнул головой майор.

— Но факт есть факт. И по этому факту дело о гибели гражданина Максютова списали на самоубийство…

— Не нашего это ума дело.

— Не вашего, вот и молчите. А мне палки в колеса вставлять не надо.

— Сложный вы человек, Марк Илларионович, — цокнув языком, сказал Перелесов.

— Даже не представляете, насколько сложный. И опасный…

— Зря ты, капитан, это затеял! Ох, и зря!..

Майор сел в свой «уазик», кивком головы пригласил Панфилова последовать его примеру.

— Я пешком. Тут недалеко.

— Ну, ну, пройдись пешком. Может, охладишь буйную голову… Мой тебе совет, вернись к Максютовой, извинись. И забудь о том, что мне наговорил…

— Вернусь, обязательно вернусь.

Перелесов уехал, а Марк Илларионович спокойным шагом пошел по улице элитного поселка. Гладкий асфальт превосходного качества, зеленые насаждения придомовых территорий, приятный ветерок, щебет птиц. Тишь да гладь, божья благодать. И не скажешь, что где-то рядом только что бушевали злые страсти…

Машина подъехала почти бесшумно, остановилась, мягко качнувшись на рессорах. Марк Илларионович уже знал, кто это снизошел до него, интуиция подсказала. Сердце учащенно забилось.

Сидящая в машине Настя кивнула ему, показывая на пассажирскую дверцу. Он все понял, сел в машину.

— Имею же я право подвезти участкового милиционера? — озоровато улыбнулась она.

— Подвезти? А может, увезти?

— Куда? — заинтригованно улыбнулась Настя.

— Куда-нибудь далеко-далеко. От мужа.

— От мужа?! Разве я говорила тебе, что у меня есть муж?

— А разве нет?

Марк Илларионович воспарил в райские облака, но Настя вернула его на бренную землю.

— Есть.

— Кто?

— Ты не знаешь?

— Нет.

— Я думала, ты навел справки…

— Я хочу все узнать от тебя. Я вчера тебя ждал до полуночи…

— Дождь как из ведра лил.

— Я не в обиде.

— Разве я говорила, что приду?

— А я все равно буду тебя ждать. И сегодня, и завтра…

— Где ты раньше такой настырный был?

— Мне сказали, что ты умерла.

Настя остановила машину, порывисто повернулась к нему лицом, язвительно-жестко заглянула ему в глаза.

— Кто тебе такое сказал?

— Твоя мать ко мне в больницу приезжала… — обескураженно сказал он. — Я думал, она меня задушит…

— Моя мать… — недобро усмехнулась она. — Она могла… Не умирала я…

— Вижу, что нет.

— Видит он…

Настя снова тронула машину с места, повела ее по главной сельской улице. Проехала мимо административной площади.

— Ты как будто не знал, что мама спала и видела, как замуж меня за Грецкого выдать, — с изрядной долей осуждения сказала она.

— Знал.

— Вот она меня и выдала.

— За Грецкого?

— Да. Теперь я Грецкая Анастасия Евгеньевна… Уже семнадцать лет Грецкая…

— Я так почему-то и думал, — подавленно вздохнул Панфилов. — Видел его… И дочь у тебя Агата… Мать его Агатой звали, так, кажется?.. Неужели в ее честь?

— Я не хотела. Так она меня чуть живьем не съела… Вспоминать не хочется…

Машина свернула на узкую, поросшую травой дорогу, ведущую к озеру. Теперь Марк Илларионович точно знал, куда везет его Настя.

— Не хочется вспоминать… — продолжала она. — Черт с ней, с Агатой Никаноровной… Ты у меня до сих пор перед глазами стоишь…

Внедорожник не без труда пересек неглубокое русло небольшого ручейка. Настя остановила машину возле кустарника, где когда-то росла их любимая плакучая ива.

— Теперь оправдывайся! — потребовала она, пристально глядя ему в глаза.

— Что, оправдываться? — опешил он.

— Ты знаешь, что! Почему ты тогда, с Нонной!.. Это святое для нас место, не вздумай врать!

Панфилов потрясенно смотрел на нее… Плакучая ива у воды, своеобразный алтарь их любви. Действительно, святое место. Настя знала, куда его привезти.

— Я тебя ждал здесь… Ты должна была прийти… Но пришла Нонна. Сказала, что ты живешь с Антоном. Сказала, что родители квартиру ему сняли, а ты с ним… Сказала, что любишь меня, а живешь с ним…

Марк Илларионович забыл, сколько лет отделяет их с Настей от того рокового для них дня. Он чувствовал себя молодым лейтенантом Панфиловым, которому только что сообщили об измене любимой девушки. И так же, как тогда, ему вдруг захотелось вдрызг напиться.

— И ты поверил?

— Нет, но…

— Что, но?

— Я должен был осмыслить… У меня дома была бутылка… Потом Нонна пришла, еще принесла… А дальше все как в тумане… Пьяный в дым был, ничего не соображал…

— Но ты с ней спал?

— Кажется, да…

— Кажется?

— Ну да, она вроде бы со мной была. Но я ничего не помню… И ничего не чувствовал… Ты мне скажи, кто тебя надоумил прийти ко мне ночью?

Он снова стал капитаном Панфиловым. Дотошным, пытливым, подозрительным и разумно циничным.

— Кто, кто… — стушевалась Настя. — Антон сказал…

— А что ты с ним допоздна делала?

— Что, что… Отец его поздно за нами приехал. А в пути он колесо пробил. Сначала одно, потом второе. Поздно приехали… А он все зудел, что ты не дождешься, с Нонной закрутишь… Ну, я поверила. Пришла к тебе…

— Как-то хитро все закручено, ты не находишь? Нонна говорит мне, что ты с Антоном. А он тебе говорит, что я с ней. Одно к одному все… На подставу похоже…

— Да, но ты же спал с Нонной?

— Железная логика… Да, спал… Но она сама… Она хитрая, а я пьяный…

— Не важно.

— Все равно ты должна была разобраться… А ты таблеток наглоталась… Или не было ничего?

— Было. В больнице две недели лежала…

— Но не умерла.

— Нет.

— А мать твоя была…

— У тебя в больнице… — в глубоком и подозрительном раздумье продолжила за него Настя. — Я слышала, что ты разбился…

— К тебе ехал. Не справился с управлением…

— Значит, мама знала, в какой ты больнице… Мне говорила, что не знает… А я хотела приехать, спросить, почему так вышло…

— Не приехала, не спросила… А я думал, что ты правда умерла…

— Можно было приехать, проверить…

— Меня полтора года по госпиталям носило… А потом, если бы кто-то другой про тебя сказал, а то мать твоя. Я же не думал, что она такая дура… э-э, ну, такими вещами не шутят… Кто ж беду на родную дочь накаркивать будет…

— Выходит, что накаркала, — горько усмехнулась Настя. — Антона мне накаркала… Да и он сам как тот ворон надо мной кружил… И Нонна говорила, что ты с ней по большой любви лег… Запутали меня. Да я и сама запуталась…

— Запутали. Ты чуть до смерти не отравилась. Я чуть насмерть не разбился… Если б только это. Я ж без тебя как неживой был все эти годы… Все было, только тебя не было. Вроде бы все хорошо, а без тебя плохо…

— Ты женат?

— Нет… Уже нет…

— Значит, был.

— Да… Пять раз…

— Сколько? — изумленно глянула на него Настя.

— Много… Десять штампов в паспорте, пять о регистрации брака, пять о разводе…

— И кто в разводах виноват?

— Я, — кивнул Панфилов. — Всегда я.

— И чем тебя твои жены не устраивали?

— Тем, что сравнения с тобой не выдерживали… Все не то…

— Скажи, ты это сейчас говоришь серьезно? — пытливо и взволнованно смотрела ему в глаза Настя. — Или просто поиграть со мной хочешь? Скучно здесь, а тут такая интрижка…

— Ты для меня никогда не была интрижкой. Ты для меня — все и навсегда!

Он хотел было сказать ей, что нет и не может быть лучше женщины на свете, чем она, но Настя махнула на него рукой, призывая молчать. А потом вдруг порывисто прильнула к нему, закрыла ему рот поцелуем. И закружился мир в волшебном калейдоскопе радужных чувств и эмоций…

Он и она снова были на своем любимом месте у озера. Как тогда, девятнадцать лет назад. Но в этот раз оба понимали, что одними поцелуями дело не закончится.