Мастер и Путь. Слепок с эпохи

Владимир Ишечкин, 2015

Документами и памятью поколений подтвержден слепок с эпохи. Ее атмосфера окутывает железнодорожную станцию в междуречье Дона и Волги. По законам творчества, с этой небольшой станции начинается соприкосновение Олимпа и нашей действительности. Внимание античного мира задерживается на путейцах. В работе отцу наследует сын, дорожный мастер. Трудовым подвигом он приносит славу своей малой родине. Это донской казак. Имя дала ему степь, фамилию – Дон, работу – Приволжская железная дорога. В то же время общество слабо противостоит загрязнению окружающей среды, вечному жилищному кризису, странным методикам и расчетам на железнодорожном транспорте. Пассажирские перевозки почему-то принято считать убыточными, тогда как само население служит источником прибыльных грузовых перевозок. Одно с другим не вяжется. Содержатся конструктивные предложения.

Нарком

Вымирает Россия, огромны потери.

Истребляют державу двуногие звери.

СССР волочет на себе, на горбу

Тех, которым плевать на любое табу.

Вот они и командуют страшным обрядом.

И с вождем геноцида находится рядом

Каганович! Держава — его каганат.

Меч кагану вручил захребетник-примат.

Ни одна из наук не коснулась кагана.

Образован не лучше любого барана.

Но в его беспощадные руки попал

Также мир, сотворенный из рельсов и шпал.

Ездит он в персональном громоздком вагоне

И однажды застрял на глухом перегоне.

Волокут машиниста, и тот говорит:

— Вас в тоннель не пускает его габарит…

Каганович забегал по стенкам салона,

Чуть не выкипел яростью в окна вагона.

— В том числе, я железный нарком, а не-не…

Габарита схватить и доставить ко мне!..

В кабинете, что ваза и фрукты обжили,

Он дерзает в продвинутом ленинском стиле.

В Смольном крылась за ширмой простая кровать.

Здесь же bedroom — и Хилтону не устоять!

Как неясыть неслышно снимается с ветки,

Так нарком по ночам приступает к разведке.

Поднимает звонками низы наугад.

Демократ собирает к утру компромат.

Самодурство гнездится на собранных крохах.

Новый день зачумлён на железных дорогах.

По селекторной связи устроен разнос,

Инженеры слетают с постов под откос.

Каганович работает ради забавы.

Театрально себе преподносит расправы.

Этот мелкий нерон, от ЦК иерей,

Кабинет обратил в небольшой Колизей.

Командиры, без мысли молить о пощаде,

На ковер

прибывают при полном параде.

Унижая их нагло, позорит свой сан,

Корни рода. Заводит себя как шаман.

И крест-накрест шеренгу, на выбор и в целом,

Авторучка черкает по кителям белым.

Что есть силы, наносит железный нарком

Свой коронный удар по столу кулаком.

Он разносит стекло вдрызг — на твердые брызги.

Сквозь осколки видны репрессивные списки.

Безнадежно стеклянный рассыпчатый звон

Заглушается хамским напутствием:

— Вон!..

Два бюро машинисток сидят наготове.

Документы второго потребуют крови.

Ждут команды, но с ней не спешит комиссар,

В черном кресле смакует эффектный удар.

Сам себе Станиславский и автор. Не так ли?

Не на сцене, а в жизни он ставит спектакли.

Исполняет искусством завещанный долг —

До заклания кадров железных дорог.

— Высоко залетел, а мозгов маловато, —

Возмущался неслышно завхоз наркомата. —

Кладезь девственной дури! Опять рассадил

На столе дефицитный стеклянный настил.

Коммунист, а повадки заправского хана.

Превышает лимит пятилетнего плана.

Так стекла листового я не напасусь.

Далеко не Америка Красная Русь…

И завхоз без приказа, в защиту запаса,

Пригласил за бутылку столярного аса.

Деревянных дел мастер был тоже не трус.

Жестко крышку стола приспособил на брус.

Результат диверсанты восприняли с жаром:

Не пружинила плоскость стола под ударом!

Не могли отвести они полностью зло,

Но хотя бы останется целым стекло.

Каганович не ждал в кабинете подвоха.

Повторялся спектакль, получалось неплохо.

Приближался финал, боевой эпизод.

А за ним — машбюро и двоякий исход.

Был удар, но стекло, доверяясь опоре,

Безмятежно мерцало как Мертвое море.

Завертелся нарком — от стола и к столу.

Сам в себе заподозрил живую юлу.

Кисть руки трепетала болезненно, ибо

Пострадала она у него от ушиба.

Гибла сцена удара, неведомо как.

На стекло он вторично обрушил кулак.

Бесполезным был натиск упрямства и воли.

Каганович едва не скончался от боли.

Просветление выдал в зрачках кофеин.

Грохнул под ноги жертвам казенный графин!

— Бьет посуду нарком как скандальная баба, —

Усмехнулся завхоз паровозного штаба. —

Жаль, что губит паркет, прочит плесень стене.

А стандартных графинов хватает в стране…

От наркома, аскета в глуши кабинета,

Удирало по графику красное лето.

Не считалось, троцкистское, как ни крути,

С грандиозным объемом ремонта пути.

Над самим наркоматом устроило ливень.

Мастодонт не рискнул даже высунуть бивень.

Днем поел он, подался в служебный альков —

Отдохнуть от безделья и нудных звонков.

Непогода заставила думать на ложе,

Что в приказах стихия присутствует тоже.

И сильнее столицу берет в оборот.

Например, оставляет без Красных ворот.

Но свирепым приказом по Третьему Риму

Отменить невозможно морозную зиму.

Для большого ремонта она не отдаст

Колею, что со шпалами вмерзнет в балласт.

План ремонта горит. Правда, сроки не близки.

Сдать путейцев ежовцам? Пойти на приписки?

Варианты провальные, оба из двух.

А лопаты на что? Отгонять белых мух!

Ливень шумно топтался, как будто, за шторой.

Варианты роились, но выбрать который?

Озарило наркома к исходу дождя:

Лишний раз поработать на имя вождя.

Арчеда — Сталинград по московскому ходу!

Сдать досрочно участок Кремлю и народу!

Сдать под речи, фанфары, китайский салют.

А другие участки пускай подождут.

Так рождался почин, что позволил наркому

Провалиться в короткую сонную кому.

Не тревожила люстра ночной кабинет.

Пал на письменный стол желатиновый свет.

Свет от лампы настольной; бывало — от свечек.

В Кагановиче ночью проснулся разведчик.

Истекал по минутам ремонтный сезон,

А селектор дремал как простой телефон.

Босс уже находился в служебном экстазе.

Позвонил для начала по внутренней связи.

— Да? — сказали. На это он выкрикнул:

— Кто?

Мог услышать ответ:

— Дед Пихто! Конь в пальто!

Мог, но не от персон своего наркомата,

И не с линий, где голос звучит глуховато.

Политес исключала система колес,

Нормой был хамоватый, но краткий вопрос.

Он услышал:

— Филатов…

Кивнул из берлоги:

— Занеси ко мне паспорт Приволжской дороги…

Беглым шагом ночных коридоров промер,

И в обнимку с коробкой вошел инженер.

Молодой, выпускник уже красного вуза.

На таких опирается транспорт Союза.

— Вот технический паспорт, товарищ нарком.

— Посмотрю при тебе, с ним и выйдешь бочком.

Так что, сядь и отведай клубничин да вишен.

На дежурство ночное не будешь обижен…

Одного, значит, паспорт дороги увлек,

А другой дегустировал мякоть и сок.

Вскоре в тело почти что читального зала

Телефонные трели вонзились как жала.

Сеть железных дорог информацией с мест

Доставала высокий столичный насест.

В кабинет из селектора рвалась когорта

Доложить: От репрессий страдает работа!

В разветвленном хозяйстве освоил простор

И никак не закончится красный террор.

Например, не услышат ежовцы спасибо

За аресты, расстрел персонала Транссиба.

За разбой на одном Красноярском узле

Заслужили кипеть в паровозном котле.

Натворили они! Не хватались за гуж бы.

Подорвали на годы дорожные службы.

Паровозы дичают, рассеял их страх

По медвежьим углам, по тайге росомах.

Свежей кровью пропитаны алые стяги.

Очередько казнили, начальника тяги.

Расстреляли Горшкова, он вел техотдел.

Словом, лучшие кадры уносит расстрел.

В исправлениях вся телефонная книга.

Время вычеркнуть также Василия Цига.

В паровозном депо был вторым он лицом.

Замели, расстреляли, и дело с концом.

Следом — Цимика Саню. Он слесарь от бога!

Инженеров, рабочих теряет дорога.

Схвачен Шахматов вместе с семьей, машинист.

Путь земной завершен или будет тернист.

А недавно, в припадке служебного долга,

Арестован Качаев Ф., кучер райторга.

Возраст — 40. Ежовцам понятно, что плут.

Хватит! В юной стране столько лет не живут.

На свободе столбы стонут с дрожью в коленках.

Люди гибнут от следственных пыток в застенках.

Паровозовагоноремонтный завод

Проклинает минувший и нынешний год.

Заводчане Полонкины, мастер и отпрыск,

Обрели на допросах безжизненный отпуск.

А Вайтусин, клепальщик! Оглох он в тюрьме.

Не вмещаются ужасы в здравом уме.

Беззащитные люди. Заржал сивый мерин

На дорожного мастера — Безин расстрелян.

Так же вышло с Неверко

Конец ознакомительного фрагмента.