Одна нога здесь… Книга вторая

Владимир Владимирович Титов

Яромилыч из Зибуней, которому на старости лет выпало отправиться на подвиги, продолжает путь в стольный град Синебугорск. Дорога приводит старого богатыря и его товарищей в город Тюрякин, где местный князь Тужеяр требует исполнить три службы. Первая простая: пойти туда, не знаю куда. Вторая потруднее: добыть серебро из преисподней. А третья… с третьей службой вышла накладка… Там же в Тюрякине Яромилыч встречается с волхвом Богумилом и получает от него три наставления…

ГЛАВА 6

И чудо, конечно же, случилось! Не могло оно не случиться, потому как тогда вышла бы совершеннейшая несправедливость. Потерять корчму было жалко до слез, но ещё и самому погибать вместе с ней? Нет уж, увольте! Корчму, в конце концов, можно отстроить заново, а вот где взять новую жизнь? Не подскажете? Где? В следующем перерождении? Не очень-то Заяц верил во все эти волховские сказки. Как такое может быть, чтобы он, видный собой мужчина, превратился, например, в маленького серого зайца? Придумают тоже! Хе!

В сероватом клубящемся мареве, находившимся теперь повсюду вместо стен, от двух концов подковы вниз вдруг быстро-быстро пробежали две расходящиеся книзу трещины, обойдя бывшую дверь с обеих сторон. Резко запахло паленой шерстью, а сама подкова начала пунцоветь, словно в кузнечном горне. Любоваться странным зрелищем пришлось недолго — отделенный кусок стены качнулся, и как нож по маслу стал выпадать вовнутрь. Они еле успели отпрянуть в стороны. С тяжелым шлепком стена рухнула, разбрызгав слизь с внешней стороны, и являя глазам нетронутую бревенчатую внешнюю сторону. Рухнула, и стала мелко подрагивать на колыхающемся полу, словно живая. А потом, всю вонь и жару, царившую в погибающей корчме, единым порывом смел прохладный ночной воздух, едва не сбивший с ног измученных людей. Они жадно вдыхали его, не понимая ещё, что спаслись, и не веря в то, что бывает такой дивный воздух.

— Получилось! — истошно завопил корчмарь. А усач подступил к деду с распахнутыми объятьями и радостно заревел:

— Ну, голова! Дай я тебя расцелую, что ли!

Дед насилу отвертелся от его лапищ, а когда Заяц и Вербан собирались уже было сделать первый шаг, остановил их:

— Погодите-ка, ещё не всё. У кого есть огниво?

Усач потянулся к поясу, но потом виновато развел руками, вспомнив, что по ходу драки растерял все, что имел, один только подсумок и остался. Корчмарю и вовсе некуда было тянуться, ибо носил он рубаху навыпуск, чтобы несколько приуменьшить брюшко, да и огниво было ему без особой надобности. Расстроиться этакому обстоятельству они не успели, Вербан вдруг захлопал по подсумку, который давно уже слабовато дымился, хотя раньше обратить на это внимания не было времени.

— Жжется, зараза!

Из кожаной подвески был извлечен слабо светящийся комочек чего-то неопрятного, мятого. Комок уже успел прожечь небольшую дыру в коже. Вербан с трудом удерживал его на ладонях, такой он был горячий.

— Моха прихватил, уж больно диковинный, — пояснил усач. — Может, подойдет вместо огнива?

Дед быстро цапнул комок из его рук, мельком глянул, буркнул: «Пойдет», и начал дуть на него, не выпуская из ладоней. Мох занялся маленьким язычком зеленоватого пламени, трепещущим на ветру. Дождавшись, когда тот разгорится посильнее, дед наклонился и стряхнул комок в студенистую мерзость, натекшую из-под выпавшего куска стены. Полыхнуло под самый потолок, едва не опалив Зайцу, стоявшему ближе всех, его длинный хвост волос! Огонь торжествующе заревел, встав стеной и грозя отрезать их от выхода.

— Нежить надо изничтожать на корню! — назидательно молвил дед, а потом несолидно возопил: — Бежи-и-им!

— Заяц! Вербан! Дед! — ответно заорали им из темноты, выбравшиеся из корчмы раньше, и теперь отошедшие от обезумевшего дома на безопасное расстояние. — Сюда давайте! К нам!

Корчма исчезала в яростных всполохах пламени. Убегая последним, Заяц успел бросить прощальный взгляд на родной дом. Сердце билось часто, в горле стоял горький ком, а глаза щипало, и некогда было даже остановиться, чтобы отвесить земной поклон. Впереди него ловко ковылял на своей деревянной ноге старик, рядом мерно ухал сапожищами Вербан, что-то низенькое продолговатое, ловко семеня на четырех конечностях, прошмыгнуло меж его ног. Все это смешалось в голове корчмаря, все перепуталось: вонь гари, свежесть воздуха, чьи-то радостные крики, рев чудища, ворочающегося в яме. Перед глазами закружили разноцветные звезды, отжаривающие «камаринского» вместе с цветными пятнами, но ещё до того, как погрузиться в блаженную темноту, корчмарь понял, о чем были читанные им строки из пророчеств волхва Велеслава:

Сам Сварог открыл мне секреты Огня,

Что сокрыт в глубине под корою дерев…

Заяц дико хохотнул и немедля провалился в небытие, напоминавшее тот провал в полу корчмы…

Приход в себя оказался болезненным. Голова дёргалась, как после затяжного праздника, именуемого в народе «Днём Хмеля», во рту словно поселилась маленькая лошадь, которая не только нгадила, но и оттоптала язык копытами. В руках и ногах ощущалась редкостная слабость, даже мизинец казался огромным дубовым поленом, поднять которое не было никакой возможности. Веки, словно отлитые из свинца, еле-еле сдвинулись с места, давая корчмарю совсем немного обзора. Все вокруг, и даже сам Заяц, успевший понюхать собственный рукав, невыносимо воняло гарью. Над ухом раздавался какой-то яростный спор, отзвуки коего и принудили Зайца очнуться. Ругались двое — Божесвят, в чьей повозке он сейчас как раз и возлежал, и Семигор, почему-то именно против этого возражавший.

— А я говорю, он поедет со мной! — запальчиво голосил малорослый делец. — Я живо домчу тело до Тюрякина, и там его непременно поставят на ноги.

— Не надо никуда ехать! — басил в ответ Семигор, болезненно морщась и придерживая замотанное предплечье рукой, — Здесь свой знахарь имеется, вот он Зайца и выходит.

— А я говорю, он поедет со мной! Я живо домчу тело…

Судя по всему, спорили они уже давно и поэтому повторялись. Заяц хотел им сказать, что он уже не тело, но смог издать малопослушными губами лишь какой-то булькающий звук.

— Вот видишь, — немедля среагировал Семигор, — он тоже не хочет никуда ехать!

Оба дельца нависли над ним с двух сторон и принялись тормошить:

— Заяц, эй! Да Заяц же, ну!

— Очни-и-ись!

— Я… уже… — просипел корчмарь. — Посадите меня.

— За что? — неподдельно изумились дельцы. — А! Ты не в этом смысле!

Семигор легко переместил Зайца в сидячее положение, да ещё в придачу скинул с его лица длинный волосяной хвост, прилипший к вспотевшему лбу и изрядно мешавший обзору. Найдя, что выражение глаз у корчмаря, — или теперь правильнее сказать «бывшего корчмаря»? — вполне осмысленное, дельцы в два голоса громко зашептали:

— Книгу-то спас?

Так вот чего они так рьяно обо мне заботились! — сообразил Заяц, преодолевая собственную вялость. — Книга им, видите ли, нужна. А нетути книги! Деду возвратил, но ведь не говорить же им об этом. Свалю-ка я все на пожар. Кивнув в сторону огня, он сумрачно вопросил:

— Сколько я э-э-э… отсутствовал?

— С полчаса. Так чего с книгой-то?

Состроив подобающее случаю, скорбное выражение лица, корчмарь так удрученно закачал головой, что можно было уже ничего не говорить — всё было ясно и так. Как ни странно, купцы вовсе не спешили горевать об утрате вместе с ним, а даже наоборот, словно бы приободрились. Семигор дружески хлопнул Божесвята по плечу, отчего тот чуть убавился в росте, и довольным голосом проревел:

— Фу ты, ну ты! Аж от сердца отлегло! А то я, грешным делом, решил, что если книга мне не достанется, то порешу я тебя, головушку бедовую! Прямо как затмение нашло…

Божесвят фыркнул в ответ:

— Дак и я тебя в этаком случае извести решил. Уже и яд приготовил, — он предъявил оторопевшим слушателям крохотную скляницу с каплей какого-то темного зелья. — Точно, словно затмение в голове. Думаю, не мне, так и не тебе пусть…

— Слушай, Божесвят, а на хрена она нам вообще сдалась, эта книга?

— Так, сон, вроде как… — неуверенно ответил коротышка.

— Вот именно, что сон! Книга-то старье!

— Слушай, а ведь и впрямь. Рухлядь. На кой ляд она мне сдалась?

— То-то! — хмыкнул Семигор. — Так, что говоришь, яд на меня заготовил?

— А ты, небось, ночью с дубинкой подкрался бы! Вот умора! Ха-ха!

Оба дельца весело расхохотались, один раскатисто, а другой несколько визгливо, и обнялись как самолучшие друзья, а Заяц в который раз сказал себе, что ничего не понимает в природе человеческих отношений. На этот хохот к ним поспешил знахарь, ругаясь на дельцов:

— Чего регочете? У человека горе, а вам всё смех!

Заяц удивленно и обрадовано воззрился на него:

— Чурич, а ты откуда взялся?!

— Из тех ворот, что и весь народ! — пробубнил в ответ Чурич. — Знамо откуда. Погулять пошел, а потом слышу, в корчме трамтарарам поднялся, я давай ноги в руки, прибежал, дверь не отпирается! Окна тоже как заколдованные стали — вроде бы и есть, а открыть не моги! Ещё бы чуть и за подмогой побежал, но тут народ из дальнего оконца полез, я и остался помогать. Потом разбойников этих ваших оттаскивал подальше, а после уж и вы вырвались…

Заяц осмотрелся. Повозка Божесвята стояла рядом с их корчмовой телегой, набитой каким-то барахлом, чуть на отшибе от полыхающего двора. Огонь перекинулся на соседние пристройки — конюшню для Многонога, птичник, дровню, сеновал, амбар, и теперь дожирал ограду. Небо потихоньку начинало сереть, навскидку было этак часа два-три ночи. Послышались приближающиеся голоса. Старик что-то втолковывал Докуке, ведшему под уздцы Многонога, негромко переговаривались меж собой Белята с Вербаном, что тащили на плечах по два ругающихся свертка каждый. Где-то в темноте слышно было, как крякают утки и повизгивают напуганные свиньи, вовремя вызволенные Зайцевым помощником с подворья. Дойдя до временного стойбища, Докука поспешил задать корма настрадавшимся от страха лошадям, рыжие здоровяки с кряхтеньем побросали на землю свертки, оказавшиеся четырьмя спеленатыми разбойниками, которым только и удалось спастись, а старик, устало щурясь, поприветствовал всю честную компанию:

Конец ознакомительного фрагмента.